Лечили Везима почти две недели в каком-то забытом всеми речными духами поселке, которого не было даже на карте фальдийца. Раскон ругался, сетовал на задержки, ежедневно сверяясь с какими-то своими записями, но продолжал отсыпать кри местному лекарю – хитрому одноглазому дедку, увешанному с ног до головы непонятного предназначения костяшками. Орудуя деревянной палочкой с крючковатой загогулиной на конце и острейшим ножом, тот сноровисто вскрывал опухоли и вытягивал из них длинных, полупрозрачных червячков, вяло сопротивлявшихся его усилиям. Везим орал и сдавленно ругался, а намотанные на палочку твари заботливо отправлялись в проложенный травой котелок, на который старик-лекарь смотрел с нешуточным вожделением.

Разъяренный потерей времени Раскон лишил охотника части заработка, а на возражения перебинтованного Везима ткнул ему в лицо договором, пригрозив дословно соблюсти какой-то особо хитрый пункт. Охотник заткнулся и присмирел, к вящему удовольствию изнывающих от скуки братьев, а “Вислая Карга”, не жалея эйносы, рванула на север, чтобы успеть добраться до Троеречья прежде того, как морозы скуют реки непробиваемой ледяной броней.

Брак поерзал в кресле, ощущая, как холод исподволь подбирается к седалищу. Крутанул вентиль на тарахтящем компрессоре, пробуждая нагреватель, и с удовольствием почувствовал расползающееся по спине тепло. Можно, конечно, обойтись простым нагревом железной пластины сиденья, но наверху было настолько хорошо, что любые лишние телодвижения казались кощунством. Да и пользоваться плодами своих трудов было приятно, не зря старались.

Во время вынужденного простоя в “Беславных Бочагах” они с Кандаром успели здорово поработать над машиной. Во всяком случае, называть ее летающей табуреткой язык больше не поворачивался. Раму облегчили, сведя множество мелких дырочек, кресло вообще переделали с нуля, добавив ящик под инструменты и всякую мелочевку, нормальные ремни, нагреватель и даже нечто похожее на козырек от солнца. А еще – выкрасили всю конструкцию в светло-серый цвет, благо с красками на юге проблем не было – за ведерко мелкого, сыпучего порошка местные просили меньше зеленухи, что по меркам Вольных Земель можно считать вообще бесплатно. С такой расцветкой привлечь внимание драка было куда сложнее – крохотная машина попросту сливалась с небом и даже снизу, в хороший окуляр, разглядеть ее можно было с трудом.

– Я бы и сам так мог, – бурчал Кандар, словно клещами удерживая вместе две трубы, – Давно собирался, просто не успел.

Брак на его слова кивал с серьезным лицом и продолжал вести аккуратный шов, заканчивая спинку кресла. Сероглазый кривил душой – в одиночку он бы такое не потянул. Как бы ни хвалился он своим умением управляться с клешней, отсутствие руки здорово мешало ему сводить. Знал много, умел еще больше – но приложить свои знания к делу не выходило. Швы вело в сторону, листы выходили гнутые, кривые, а про мелкую работу, вроде филигранной подгонки крохотных трубочек под мелкие эйносы, и говорить нечего. На огромную горжу Кандара хватало, но вот все остальное…

Калека его состояние понимал, как никто другой, поэтому просто молча помогал, на время работы прекращая даже привычные взаимные подколки. Сам он не мог пока нормально ходить, но от механика это по большей части и не требуется. А вот Кандар был вынужден каждый день бороться со своим увечьем, выискивая окольные пути там, где любому сводиле проложена прямая дорога. Казалось бы, ровно свести два листа железа – пустяк на пять минут. А сероглазый тратил на это в пять раз больше времени и куда больше усилий. Но сводил.

Вместе они даже попытались добавить пилоту флира способность кое-как им управлять – ловить ветер и менять высоту по собственному желанию, а не дурацким флажком. Но здесь механики столкнулись с нерешаемыми для себя проблемами. Соорудить лебедку для паутинки было просто, а вот вращать ее не выходило. Либо крути рукоятку вручную – от чего практически не было толку, если не считать зверской болтанки кресла и выступающих на ладонях мозолей, либо подсоединяй отдельный компрессор с движком и приводом – но тянуть подобное не хватало сил уже у гравки. С ловлей ветра тоже вышло погано – устройство рулей для летучих машин оба кое-как себе представляли, да и материал подходящий имелся – на юге водились огромные бирюзовые стрекозы, чьи ажурные крылья обладали восхитительной жесткостью и легкостью, к тому же спаивались в одно большое полотно простым раскаленным прутком. Но тут по механикам с размаху ударило отсутствие практического опыта – едва Кандар развернул рули в пробном полете, как их рвануло ветром, паутинка натянулась как струна, а сам флир с устрашающей скоростью понесся к земле под истошные вопли незадачливого пилота.

Спасла сероглазого хлипкость конструкции – особо сильным порывом крылья выдрало из машины с мясом, едва не лишив Кандара второй руки, а по возвращении на плот Раскон настрого запретил дальнейшие опыты, несмотря на то, что механики горели желанием продолжать.

Брак с сожалением покачал головой, вспоминая шальные глаза сероглазого, когда тот выволакивал себя из кресла – такую смесь ужаса и счастья пережить удается не каждому и эти ощущения остаются в памяти на всю жизнь. Кандар заслужил право на них – машина была его, идея – частично его, как и воплощение, поэтому первое и последнее испытание досталось ему честно. Но калека все равно завидовал – болтаться на веревочке ему было уже мало, нестерпимо хотелось большего.

Он полез под кресло за солидно булькнувшей кружкой. Поболтал в руках, нагревая металл, свинтил крышку и с удовольствием вдохнул исходящий от горячего вурша пар. Ветер, словно оценив интимность момента, притих, а сквозь просвет облаков кокетливо выглянуло солнце.

Прав был Кандар – цены на кубики в Лингоре были совершенно безумные. Им еще повезло, что к последнему дню ремонта в факторию прибыл помятый старый цеп с тремя зелеными полосками. “Шум летнего моря” – один из бесчисленных лесных торговцев, в чьих трюмах можно найти все что угодно: от сломанного опреснителя кочевников до бесценного полотна именитого художника, пропавшего полгода назад где-то на Талензе. Нещадно ободрав механиков за пару мешочков степного пойла, торговец – пузатый крепыш с мясистым носом и бегающими глазами – подобрел, расплылся и, узнав что горжа покупателей вечером отбывает, предложил уважаемым садмам пройти в трюм и оценить его скромную коллекцию эйносов.

Внутри железной коробки, превращенной в самую настоящую лавку – с широкой стойкой, многочисленными полками и суетящимися вокруг членами экипажа – Брак едва не лишился оставшихся средств. Торговец явно не гнушался заглядывать на торги к кочевниками – стеллажи ломились от бутылей с отработкой, свернутых рулонами мембран, разнокалиберных банок и прочей дребедени, не считая огромного количества всевозможных побрякушек, явно изготовленных руками степняков. Крохотные металлические статуэтки, украшения, резные поделки из кораллов, плетеные корзиночки из медузьего шелка… Брак по привычке едва не начал подыскивать себе что-нибудь, что отзовется шепотком, но одернул себя. Все знают про отношение кочевников к своим блестяшкам и наметанный глаз легко определит странный интерес покупателя к неказистому на вид колечку, ничем не выделяющемся среди прочих украшений.

Зато эйносы привели калеку в неописуемый восторг. Пока Кандар со скучающим видом бродил по трюму, выбирая себе подходящую по цвету к шляпе висюльку, Брак расширенными глазами смотрел на вращающуюся костяшку. Маленький движок, навроде тех, что стояли на маневровых у “Карги”, выглядел скромно и даже нелепо – но крутился с потрясающей скоростью и уверенностью, легко разгоняя здоровенный ворот тяжелого деревянного колеса. Заметив интерес механика, торговец ловко выудил из-за прилавка с пяток набитых камнями мешочков и повесил их на колесо. Движок дополнительной нагрузки как будто не заметил, лишь загудел чуть натужнее, а деревянный диск слегка замедлил свое вращение.

– Оранжевый, – с гордостью сказал торговец, – Из матерого пустынного червя, с самой пасти.