Памятуя о последнем совете Дарогана, калека не бродил, да и сидел лицом к лесу, держа жахатель наготове и мурыжа остатки липкой сладости. Мысли текли медленно и сыто, как смола из плакальщицы. Встретить в глухом лесу человека – не сильно удивительное событие, всякое случается. Но вот встретить двух людей сразу – тут поневоле задумаешься, в такое ли глухое место ты попал?

Показавшаяся вдалеке плоскодонка шла ходко, ровно по середине реки, без особых трудностей преодолевая неспешное течение. Груза на ней больше не было, не считая довольного Нейгена, ловко ворочающего рулевой рычаг. Подплыв к отмели, он залихватски вывернул лодку поперек течения и со скрежетом пристал, пропахав днищем по песку и ракушкам. Потянуло знакомой сивушной вонью.

Брак вяло поприветствовал спрыгнувшего на берег плотовика. Глаза после нежданного пиршества слипались.

– Боги поощряют тех, кто не сидит без дела! – жизнерадостно улыбнулся Нейген, помахав рукой. Принюхался, повел носом и пошел кругом костра, стреляя глазами из стороны в сторону.

– Какие боги? – спросил Брак.

– Любые! Это серебрянка так пахнет?

– Саляка, – кивнул калека, догадавшись, о чем речь. – Там еще до шарговой задницы, в меня уже не лезет. Налетай, только соли нет.

– Вкушная она, только редкая, – прошамкал Нейген с набитым ртом, куда он упихал здоровенный кусок мяса с самодельного вертела. – Шам доштал?

Брак не был уверен насчет вкуса, ему рыбина показалась необычной, но не выдающейся – пресной и чересчур жирной. Возможно, дело было в отсутствии соли, а может он просто привык к более острой пище, благо на побережье хватало водных обитателей на любой вкус.

– Дароган навел, а дальше я сам. Глушанул.

– Силен, – завистливо протянул Нейген. – У меня только пшик выходит, будто река ветры пускает. Дароган странный, согласись? Жужу показывал?

– Какую жужу? – не понял Брак.

– У него, говорят, жужа есть, он ее под шкурой носит и никому не показывает.

– А это что такое вообще? Мне он ничего не показывал, только меду оставил.

– Мед он всем оставляет, у него пасека где-то в лесу, на этой стороне. Мы с парнями искали, хотели медовуху выгнать. Неделю шастали, пока лесорубы в Троеречье бухать плавали. Так и не нашли ничего, только Лорсту пчелы ряху искусали. Ну и на фелинта синего нарвались, еле ноги унесли. Он нас до самого Приречья гнал, больше не ходили.

Нейген рассказывал, активно жестикулируя, а мясо с вертела исчезало с феноменальной быстротой.

– А жужа? – уточнил Брак.

– Жужа у него есть, говорят. А что это такое – никто не знает. Может, костяшка какая, или цацка. Вроде как, в лесу помогает чем-то, кто ее носит всегда будет сыт и весел.

– А кто говорит?

– Да все. Еще сын его говорил, что у бати жужа спрятана. Хотел спереть, но потом передумал и на запад подался. Я сам не слышал, но мне отец рассказывал.

– Ну, пусть говорят, – пробормотал Брак, впечатленный глубиной местных верований, – Пойду движок заправлю.

– Не сломай только, а то мне голову открутят. А тебя улиткам скормят.

Отплыли с отмели лишь спустя полчаса. Пока Нейген, превозмогая, уничтожал остатки серебрянки и бездельничал, Брак поковырялся с двигателем, с любопытством изучая чудо лесных механистов. Чудо было корявенькое и хреново отрегулированное, компрессор зиял дырой размером с мизинец, из-за которой движок захлебывался от недостатка эйра, гоняя сквозь себя полупустую воду. Да и сам эйнос, отвечающий за вращение оси гребного винта, оказался незнакомым, но откровенно паршивым – голая костяшка, уже почти сточившаяся из-за недостатка смазки. Ковыряться здесь можно было полдня, поэтому Брак на скорую руку заделал компрессор куском обшивки, отрегулировал подачу и залил в полупустой бачок остатки эйра из фляги.

Движок после этих нехитрых манипуляций застучал бойко и размеренно, хотя изредка все-же извергал из себя подозрительные натужные всхлипы. Нейгена это привело в восторг – едва они отплыли, он заломил такой вираж, что перегруженная плоскодонка зачерпнула бортом воду и Браку пришлось, неистово ругаясь, орудовать кривым ведром с короткой ручкой, специально для таких случаев валяющимся под узкой лавкой.

Дорога предстояла неблизкая, плотовик обещал, что прибудут они только к вечеру, поэтому заняться калеке было особо нечем. Оставалось любоваться непривычными, хотя и слегка однообразными, лесными пейзажами, грызть сухарь и слушать словоохотливого спутника.

Если с первыми двумя пунктами все было нормально – пейзажи старательно проплывали мимо, изредка радуя глаз обширными вырубками, уже поросшими густой молодью. С сухарями и того проще – наевшийся рыбы Нейген великодушно поделился хрустящим тканевым мешочком, а по хлебу Брак успел порядком соскучиться. Благо, съеденная саляка успела провалиться куда-то вглубь, освободив жилое место для нового соседа.

А вот со спутником не повезло. Плотовик болтал без умолку, безумно радуясь свежим ушам, которые, к тому же, никуда с лодки не денутся. Он постоянно перескакивал с темы на тему, на вопросы отвечал обширно и словоохоливо, регулярно сбиваясь и излишне широко растекаясь мыслями по поверхности того, что заменяло ему в голове мозги. Во всяком случае, уже через полтора часа пути Брак своего спутника начал тихо ненавидеть, с тоской вспоминая Тордена и Дарогана. Первый говорил по делу, а у второго слова и были делом. Нейген же явно предпочитал принести качество в жертву количеству, да еще и помочиться сверху.

Когда же он притомился от разговоров и принялся петь, Браку и вовсе захотелось разрядить в спутника жахатель и прикопать в прибрежных кустах.

Хотя, польза от словоблудия плотовика была, и немалая. Калеке, наконец, удалось выяснить, куда именно он попал и прикинуть свои дальнейшие шаги. Речку, на карте с "Вдовушки" оставшуюся безымянной, местные гордо именовали Таризой. Текла она на северо-восток, в степь, где вливалась в куда более крупную реку, пересекающую все Вольные Земли, вплоть до океана. Нейген подробностей не знал, он вообще с трудом представлял себе все, что находится дальше трех дней пути от Приречья. Зато он отлично разбирался в сплаве бревен и, оседлав любимый скиммер, слезать с этой темы упорно отказывался.

Приречье жило древесиной и металлом. Лесорубы организовывали вдоль реки вырубки, зачастую живя там неделями, заготавливая и обрабатывая стволы. Предпочтение отдавали твердым, стройным гиурам – тем самым древесным великанам, которых Брак повстречал на пятый день блужданий по лесу. Стволы наспех очищали от коры и сучьев, связывали в вереницы плотов и отправляли дальше, на север, где, по слухам, затевалось большое строительство на границе Доминиона. Плакальщиц, которых здесь было куда больше, тоже пускали на бревна, но с куда меньшей охотой – мягкая смолистая древесина считалась мусором и платили за нее куда как меньше.

Про металл Нейген толком ничего не знал. Посетовал лишь, что на кувалду его не берут из-за хилости. Не то, чтобы он был против – платили на выработках больше, но и вкалывать приходилось куда тяжелее. То ли дело, плоты, особенно летом…

Еще в поселке промышляли охотники за эйносами, но эти везде промышляют. Как одержимые ищут в окрестностях ценную живность, изредка срывают куш и отправляются в Троеречье, на далекий запад. Связываться с ними Нейген не рисковал, да и Брака предупредил, чтобы не совался – охотники чужаков не любят, там у всех свои тайные делянки и делиться знаниями никто не любят, подозревая в каждом встречном засланца конкурентов.

Основал Приречье лет десять или пятнадцать назад выходец из Республики. По словам плотовика – мутный мужик, из бывших военных, злой как шарг и жесткий, как фелинтовы усы. Но справедливый. С ним на поселение отправились бывшие сослуживцы с семьями, по пути прицепились торгаши, продажные девки и переселенцы с Доминиона, решившие попытать удачу на ничьих землях. Место оказалось удачное, от степи близко, но прямого выхода на поселок у проклятых кочевников нет. Те за годы не сунулись ни разу, хотя казалось бы, рукой подай.