— Значит, будем учиться...

За окном раздался грохот. По улице мчались пожарные машины, оглашая воздух звоном медных колоколов.

Шюкран вскочила с постели, подбежала к окну. Изо всех дверей высовывались полуобнаженные женщины.

— Мадам Аспасья! — крикнула Шюкран. — Что случилось? Пожар?

— Пожар! — Мадам Аспасья хлопнула себя рукой по груди. — Вот здесь пожар!

Шюкран расхохоталась. Пожарные машины цвета красного окорока были тотчас забыты.

— По ком так страдаешь?

— Ах, не спрашивай! Ты знаешь Пандели?.. Опять третий день не показывается.

— Не беспокойся, он, наверно, напился и спит в кабачке Барбы.

— Пусть пьет и спит, я согласна. Лишь бы не ходил к той блондинке...

Шюкран забавляла эта запоздалая любовь старой проститутки.

— Глупости, дорогая. Зачем нужна Пандели та блондинка, когда у него есть такая красотка, как ты?

Мадам Аспасья вздохнула. Сердце хотело верить, но рассудок противился. Как быстро пролетели годы! Где та жизнерадостная Аспасья с улицы Байрам, молодая, рыжеволосая, с изумрудными глазами?

Последняя красная машина быстро промчалась по улице Абаноз, свернула в переулок за кинотеатром «Сарай синемасы» и выскочила на проспект у мечети Агаджами.

Нимет-бей, у которого стащили во время намаза туфли, выбежал босиком на улицу и, сам не понимая, что делает, принялся искать в толпе вора. Вот желтые туфли, белые, черные лакированные, коричневые из замши... Но ни одной пары, похожей на его!

— Господи, помоги мне... — бормотал он. — Помоги поймать воришку!

Неожиданно Нимет-бей понял, что тип, стащивший его туфли, не наденет их тут же на ноги и не станет прогуливаться по улице перед мечетью. Оставалось одно: обратиться за помощью к полицейскому.

— Господин полицейский! Господин полицейский! — закричал Нимет-бей, задыхаясь.

Пожарные машины, промчавшиеся одна за другой, нарушили движение транспорта. Регулировщик пытался ликвидировать затор.

— В чем дело? — растерянно обернулся он к Нимет-бею.

— У меня украли туфли!

— Кто украл?

Это был самый логичный вопрос из всех возможных в подобной ситуации.

А человек, укравший туфли, пересекал в этот момент Галатский мост в автобусе «Куртулуш — Беязит». Туфли Нимет-бея, завернутые в только что купленную газету, были у него под мышкой. В прекрасном расположении духа, словно купец, удачно закончивший день, он поглядывал на окружающих, прислушивался к разговорам. Сидящий с ним рядом господин в очках спросил высокого, представительного мужчину, который стоял в проходе:

— Ты здесь?

— Пока здесь, — ответил тот. — А ты? Ты же был в Бабаэски[81]...

— Верно. Но два месяца назад меня назначили прокурором в Бейкоз[82].

Вор еще крепче прижал к груди туфли Нимет-бея. Лицо высокого мужчины выражало грусть, смешанную с завистью.

— Да? Как хорошо...

— А я думал, ты в Адане.

— Уехал оттуда... Сейчас я каймакам в Пософе[83].

— Приехал в отпуск?

— Нет, жена заболела... Лежит в больнице...

— Вах, вах, желаю ей выздороветь, братец.

— Спасибо... Предстоит операция. Конечно, в Пософ я не могу вернуться... пока жена не поправится... Возможно, год...

— А как жалованье?

Мужчина горько улыбнулся:

— Не платят... Не уволен, но... Не хотят войти в положение...

За блестящими стеклами очков прокурора смотрели умные ласковые глаза, все те же, что и много лет назад, когда приятели были студентами юридического факультета Стамбульского университета.

— Что думаешь делать?

— Постараюсь найти здесь какую-нибудь работу.

— А если не найдешь?

— Буду просить милостыню на Галатском мосту... Что мне остается еще?

Трамвай приближался к Эминёню. Прокурор встал, собираясь выходить. Взял в свои горячие дружеские руки холодные руки каймакама.

— Страдания не вечны... — сказал он. — Все это пройдет. Не огорчайся...

Высокий мужчина попытался улыбнуться. Его сердце наполнилось признательностью.

— Да, все пройдет, — повторил прокурор. — Непременно... Но ты уже больше не вернешься туда, в глухую провинцию.

— Почему?

— Потому что не сможешь вернуться.

Последовало нежное, сердечное рукопожатие.

— Ты понимаешь меня, да?

Каймакам не понимал. Он был так убит горем... Не все ли равно сейчас — понимать или не понимать...

Трамвай подошел к остановке. Прокурор нагнулся к уху друга и повторил:

— Не сможешь вернуться... Потому что... Большие рыбы живут в больших морях.

Прокурор сошел.

«Разве я большая рыба?» — подумал человек.

На площади Эминёню шумел, бурлил людской водоворот. На тротуарах, трамвайных и автобусных остановках, в магазинах — везде люди.

«Но ведь они тоже не большие рыбы... И несмотря на это... живут в большом море».

По улицам города мчался стремительный поток стамбульцев. Шли женщины, мужчины, дети. Звенели трамваи, бранились шоферы, полицейские старались ликвидировать «пробки».

Каймакам отдал себя во власть этого головокружительного водоворота.

«А если они живут в большом море, — продолжал он размышлять, то... Разве не следует их считать большими рыбами?»

Ах, вы, такие-сякие счастливые люди!.. Прекрасная вселенная; бесконечное, бескрайнее детство; свет огромного моря и покой тихих голубых вод; веселое, жизнерадостное солнце днем после болезненного мерцания звезд ночью; чистота, чистота, чистота и в ней белые облака; счастье в свежем ветре; спокойствие в теплых лучах; мимолетная печаль, умножающая радость успеха; грехи, подчеркивающие невинность; простодушие дурных поступков... Словом, жизнь, жизнь и жизнь. Все, все для вас!

Перед финансовым отделом Ходжапаша[84] трамвай остановился, так как дорогу преградил зеленый кадиллак, у которого заглох мотор. Из машины вышел высокий элегантный старик. Он равнодушно наблюдал за бездельниками, которые прибежали на подмогу из кофейни, оставив недоигранными партии в нарды. Бездельники из кожи вон лезли, стараясь показать, что их глубоко волнует судьба кадиллака. Один из них прищемил себе палец, пососал ранку, обмотал руку платком.

Машину подкатили к тротуару, после чего услужливые помощники с удовлетворением людей, выполнивших свой долг, вернулись к незаконченным партиям, даже не взглянув на элегантного старика.

Что касается старика, то он не испытывал по отношению к ним ни малейшего чувства благодарности. Для обеих сторон случившееся было обычным явлением. Один был рожден, чтобы заставлять на себя работать, другие — исполнять эту работу.

Шофер частного кадиллака, подняв капот, возился с мотором. Старик некоторое время ждал, затем стал проявлять признаки нетерпения. Его лицо выражало томительное ожидание и скуку. Наконец он что-то сказал шоферу. Тот остановил проходившее мимо такси. Старик в элегантном костюме сел в машину. Шофер, прощаясь с хозяином, стянул с головы кепку и помахал ею в воздухе.

На широких улицах царил дух привязанности к жизни и человеколюбия.

Было без четверти четыре, когда элегантный старик поднимался по пахнущей сыростью и плесенью лестнице одного из домов Каракёя.

В приемной, уставленной кожаными креслами, при свете больших настольных ламп работали секретари. Увидев патрона, все вскочили на ноги. Не обращая ни на кого внимания, старик прошел в свой кабинет. На диване, развалясь, сидел тучный красноносый мужчина средних лет с сигарой во рту.

Старик сел за стол. Набирая номер телефона, он, не глядя на красноносого, который тотчас подобрался, едва вошел хозяин, спросил:

— Какие новости, Яшова?

Яшова промолчал. Он знал, что старик сейчас думает совсем о другом. Легким щелчком сбил с борта пиджака пепел сигары.

Старик прижал ко рту черную блестящую трубку телефона.