— Ври больше... Да разве тогда были моторы?

— А то нет?

— Конечно, нет. Корабли ходили под парусами.

— По-твоему, ветер их занес на этот холм?

— Эх, ты!.. Люди впрягались, люди. Как лошади в повозку...

Все по очереди хлопнули книжками по голове рыжеволосого паренька, считавшего, что корабли Фатиха были моторными.

— Ну и невежда! Срежешься по истории.

Мальчуган потер голову.

— Ну и пусть срежусь! Подумаешь... Да здравствует сентябрь!

Под деревьями в цветных комбинезончиках копошились малыши, таская в маленьких ведерках гравий.

— Интересно, сколько человек впрягалось?

— Тысячи хватит для одного корабля?

— Мало.

— Ну, две тысячи.

— В каком это было месяце?

— В мае.

— Ух, жарища! Вот досталось бедняжкам!

Толстощекий, не обращая внимания на реплики товарищей, продолжал:

— Губернаторского особняка в то время тоже не было... Кругом пустая земля. Солдаты Фатиха по стапелям, облитым оливковым маслом, волокли корабли через холмы.

— А потом?

— Потом спустили их по склону Касымпаша и — бултых в Золотой Рог.

Один из школьников с ослепительно сверкающими набриолиненными волосами понюхал гвоздику, которую держал в руке, и засмеялся:

— Слушай, неужели ты веришь всем этим вракам?

— Какие тебе враки?

— Никто не лил оливкового масла на стапели, никто не впрягался. Все это пустая болтовня. Как можно огромные корабли перетащить через эти холмы?!

— Но ведь перетащили!

— Этому верят только такие глупцы, как ты.

— Так написано в книге.

— Плюнь на книгу. Я-то знаю, как все было.

Рыжеволосый мальчуган, которого все только что хлопнули книжками по голове, торжествующе воскликнул:

— Молодец, Эрдал! Ты настоящий парень. Вот!..

— Так как же все произошло?

— Фатих не был таким олухом, как ты. Зачем ему заставлять корабли плавать по суше, когда есть открытое море?

— Какое тебе открытое море? Византийцы протянули по воде цепь от Галаты до Стамбула.

— Он приказал разрубить цепь.

— Да разве те протянули бы цепь, которую легко разрубить?

— Ну, значит, заставил развязать.

— Кого?

— Подмазали караульного.

— Думаешь, караульным был твой отец?

— Есть ли дверь, которую нельзя открыть с помощью денег?

Рыжеволосый мальчуган неожиданно воскликнул:

— К черту корабли Фатиха! Гляньте, гляньте на эти сиськи!

Молодая нянька наклонилась, поднимая упавшего малыша. Из глубокого выреза на платье виднелась ее грудь.

— Вот это да!

— Первый сорт!

— Сливки!

— Клянусь аллахом, сливки!

Правнуки Фатиха, раздираемые противоречиями в вопросе о кораблях своего предка, тотчас достигли взаимопонимания, когда дело коснулось белоснежной груди молоденькой няньки.

Элени, служанка Сафдер-бея, чиновника министерства финансов, подняла с земли маленького Йылмаза, отряхнула.

— Ах, шалун! Ты почему балуешься? Испачкал штанишки. Опять мамаша заругает.

Элени усадила малыша в коляску, положила ему в ноги ведерко с лопатой и поправила свой белый накрахмаленный кокошник, который сбился набок, зацепившись о верх коляски, когда она нагнулась. Кокошник был одной из немногих вещей, которым ханым-эфенди придавала весьма важное значение в жизни дома. Элени не смела отправиться с Йылмазом на прогулку, не украсив себя этим головным убором, возвышающим ее от прислуги до няньки. А между тем все обязанности по дому, начиная от кухарки и кончая любовницей бея-эфенди, лежали на ней.

Днем ханым-эфенди ничем не занималась, только читала книги, спала, ходила в парикмахерскую. После рождения Йылмаза она стала спать в отдельной комнате. Мужа ханым-эфенди видела всего несколько раз в неделю на банкетах, куда супругам приходилось ездить вместе. Эти банкеты были вечерами ее триумфа. Она поражала присутствующих знанием иностранных языков, множеством прочитанных романов, туалетами, сшитыми по последней моде, за которой она тщательно следила, и своей красотой — красотой белой лилии. Она верила в то, что ее долг и цель жизни — представлять женщин Турции в путешествиях по Европе, куда они с мужем ездили раз в несколько лет за счет министерства финансов. Надо думать, эта миссия выполнялась ею с большим успехом.

Когда Элени с Йылмазом на руках вошла в гостиную, обставленную в стиле модерн —результат непомерных долгов Сафдер-бея,— ее внимание привлекли две вещи: поза ханым-эфенди, сидящей в широком кресле с книгой в руках, и пестрый букет весенних цветов в изящной хрустальной вазе.

— Уже пришли?

— Да. Солнце начало припекать.

Элени заранее знала ответ, но все-таки спросила:

— Накрыть на стол?

— Нет. Я выпью чашку чая без сахара и съем ломтик жареного хлеба.

Голодный режим госпожи приводил Элени в восторг. Уложив Йылмаза, она сняла белый кокошник и надела накрахмаленный передник — вторую вещь, которой ханым-эфенди придавала большое значение в жизни дома. Прошла на кухню.

Ей самой, чтобы насытиться, было вполне достаточно вчерашнего жареного цыпленка и бобов в оливковом масле. Сегодня Элени не придется возиться с обедом и накрывать на стол. Вечером бей-эфенди и ханым-эфенди приглашены во французское консульство. В их отсутствие она будет наслаждаться полным покоем. Можно нежиться в креслах гостиной, пить ликер или вермут, крутить приемник, напевать греческие танго, затем отправиться в свою комнату и спать до тех пор, пока ее не разбудят пугливые ласки бея-эфенди.

Да, ей нравился этот тщедушный мужчина, раздавленный, расплющенный, уничтоженный деспотизмом своей жены. Пока Элени не соберет приданого для замужества, можно вполне довольствоваться этим.

Когда звонок в передней задребезжал вторично, она нехотя оправила передник и побежала к дверям.

— Я уже хотела уйти.

— Простите, сударыня, я была на кухне, там звонка не слышно.

Рана ханым-эфенди вошла, благоухая сказочным, волшебным ароматом.

— Ханым-эфенди готова, не так ли?

— Не знаю. Они были в салоне. Возможно, уже собрались.

Элени прошла вперед, распахнула дверь в гостиную. Ханым-эфенди читала книгу, сидя в просторном бержере. В большой хрустальной вазе красовался букет ярких весенних цветов.

— Ах, милая, я так зачиталась...

Рана ханым-эфенди улыбнулась широкой улыбкой, в которой было скрыто недовольство.

— Ты ведь знаешь, если мы опоздаем на десять минут, Марсель уступит нашу очередь другим.

— Milles pardons[71]... Который час?

— В нашем распоряжении двадцать пять минут.

— В таком случае я сейчас буду готова. Мои волосы так нуждаются в услугах ножниц Марселя!

— Поторопись!

— Успеем, не беспокойся. Возьмем авто.

Молодая женщина прошла в свой будуар, небрежно распахнув настежь дверь, уверенная в том, что обстановка их дома роскошна.

Рана ханым-эфенди опустилась в кресло, вынула из портсигара сигарету «Сипахи-оджагы», закурила.

— Что ты читаешь?

— Ах, не спрашивай... Это «Twenty four hours»[72] Бромфельда. Помнишь, мы видели этой зимой фильм? Играл Грегори Пек...

— Обожаю этого парня.

— Ты права, очень милый мальчик.

— Когда кончишь, дай и мне почитать. Можно?

— Конечно... Я хочу, чтобы ты обязательно прочла. Там есть интересные типы... Гектор Чемпьин, Джим Тавнер...

— Какое совпадение! Я тоже на днях читала роман Бромфельда.

— Какой же?

— «The man who bad everything»[73].

— Ax, я прочла его прошлым летом. Поистине шедевр!

Рана ханым-эфенди вытянула ноги. Взгляд ее лениво скользнул по огромной репродукции с картины Труайона «Bœufs se rendant au labour»[74]. Она поднесла к ярко-красным губам сигарету, глубоко затянулась и принялась пускать голубые кольца.