Пожелание сбылось. Вчера Красин рассказал Авелю, что из киевской Лукьяновки бежали одиннадцать заключенных и в числе их, кажется, бывший агент «Искры» в Баку Гальперин. Наверное, они ушли из тюрьмы оврагами…

Ладо поставил блюдечко с окурком на стол и увидел, что паучок снова протягивает нить от кровати к столу.

Встать! Он вскочил, ополоснул лицо, взял со стола горбушку хлеба и зачерствевший сыр и принялся завтракать, запивая хлеб и сыр водой из кружки и неслышно расхаживая по комнате. Вода попахивала болотом. Ее черпали из Куры, в баржах-водоливах морем доставляли в Баку, развозили по городу в деревянных бочках. Ждать Авеля или выйти в город? Дел до полудня нет. Удивительно, что после возвращения в Баку Ладо ни разу не заметил слежки за собой. Как ни странно, чувствуешь себя увереннее, если знаешь, что за тобой ходит филер, да еще знакомый. Его всегда можно провести — или скрыться, или долго водить за собой, отдаляя от конспиративной квартиры. Может быть, оттого, что филеров не видно, и появилось в последние дни это ощущение кольца, которое сжимается вокруг тебя? Такое ощущение было не раз. Главное — не поддаться ему, не спрятаться в пору, а идти навстречу тому, что грозит, и тогда кольцо словно разожмется.

Выйти, немедленно выйти! Пройтись по городу, посмотреть на море, полюбоваться на гуляющих барышень.

Он несколькими взмахами щетки очистил от пыли свою щегольскую сюртучную пару, оделся, повязал галстук, протер тряпочкой штиблеты, сдвинул шляпу на затылок и вышел за калитку, окунувшись в сухой зной и слепящий свет солнца. Было жарко, и это было хорошо.

Ладо шел неторопливо, но из-за того, что каждый шаг его был чуть ли не метровый, казалось, что дома проносятся мимо него.

«Кто я сейчас? — спросил он себя. — Деметрашвили, Меликов, Георгобиани? А может, я снова Ладо Кецховели?» Интересно, догадались ли жандармы, что Датико Деметрашвили два года назад раздвоился, и одна половина его по-прежнему обитает в Гори, а другая с паспортом в руках живет в Баку? Настоящих! Датико далек от революционных дел, но он с детства, еще с Горийского духовного училища, привязался к Ладо и охотно подарил ему свое имя вместе с удостоверяющим его личность паспортом.

Если вдруг встретится инженер Костровский, придется опять превратиться в Меликова. Так кто же я? Меликов? Я — бельгиец Бастьян. Альфред Теодор Иосиф Бастьян. И баста!.. У нас в Бельгии… Море ваше пахнет нефтью и потом, а вот в Монте-Карло… А propos, я живописец. Au revoir! Почти все его познания во французском. Не густо.

Ладо остановился у лавчонки с надписью «Колониальные товары». Бастьян, на сцену!

Степенный кахетинец с бородкой молча поклонился. Ладо ткнул пальцем в груши.

— Пять копеек, — по-русски сказал продавец.

Ладо пожал плечами и показал три пальца. Продавец подумал, догадался и показал пятерню. Ладо хотел спросить о цене на арбузы и дыни, но увидев виноград, крупный, с прозрачными ягодами, без косточек, ткнул пальцем в него, купил фунт и тут же у лавки стал есть — как в детстве, держа кисть винограда у рта и объедая по нескольку ягод, отчего рот сразу наполнился соком. Продавец посмотрел на Ладо, навалил виноград на чашку весов, не взвешивая, поставил чашку на прилавок и знаками объяснил, что он угощает.

Ладо сказал:

— Мерси.

Глазами и бородкой кахетинец напоминал мужичка, у которого Ладо ночевал в селе под Иваново-Вознесенском. Мужичок, взяв деньги за ночлег, ушел, вернулся пьяным, полез на печь к Ладо, рвал на груди рубаху и хрипел: «Мы за батюшку-царя против кабатчиков. Водка будет дешева — бога хвалить станем!» Жена позвала его, он слез с печи и схватился за топор. Ладо спрыгнул за ним, отнял топор, долго уговаривал его и успокаивал. Мужичок заснул на лавке, а Ладо сел возле, но задремал, а когда очнулся, мужичок прилаживал петлю из вожжей к крюку для колыбели. Ладо отнял вожжи, и тогда мужичок стал на колени и попросил, чтобы он не мешал, дал ему волю удавиться. И такой он был жалкий, что Ладо заплакал. Мужичок дико на него посмотрел, вскочил, торжествующе закричал: «А-а, пожалел! То-то же! — Сразу отрезвев, он снова бухнулся на колени. — Христа ради, прости. Иди на печь. Не бойся, сняло у меня теперича», — он показал на грудь. Наутро мужичок одарил Ладо торбой с ржаными сухарями. «Зарок даю тебе, зелья проклятущего в рот не возьму». «Смотри же», — сказал Ладо. «Не веришь? А ты поверь, поверь». «Верю», — сказал Ладо…

— Бери еще, — сонно сказал продавец. — Откуда ты? Не понимаешь? А на грузина похож.

Ладо вытер рот и бороду платком, показал продавцу большой палец и причмокнул.

— Пхе! — с презрением сказал продавец. — Хороший виноград, из которого вино делают. Красное вино — кровь и солнце! Кардаиахн! Белое тоже — Цинандали!

— Валисцихе! — отозвался Ладо.

— Кварели! — сказал, оживившись, продавец.

— Чумлаки! — весело напомнил Ладо.

— Руиспири! — воскликнул, распаляясь, продавец.

— Ахмета! — не уступал Ладо,

- Веджини!

— Шормацхоне!!

— Вах, ты на него посмотри! — крикнул продавец. — Откуда столько вин знаешь? Ты кто?

— Из-за границы приехал, — смеясь, по-грузински ответил Ладо, — разве не понял, я — иностранец?

— Понял, как не понял, — сказал продавец. — Смотри, до чего дело дошло, иностранцы и по-грузински говорят, и кахетинские вина знают. Да здравствует моя родина!

— Да здравствует! — повторил Ладо.

— Твоя родина тоже пусть здравствует! — сказал продавец.

Ладо засмеялся на всю улицу и зашагал дальше.

— Эй, шутник, подожди! — крикнул ему вслед продавец. — Вина вместе выпьем!

Ладо, с удовольствием поглядывая на солнце, дошел до парапета. Он пошел к морю, сел на камень и стал смотреть на воду. Когда смотришь на море, понимаешь, каким цельным и красивым может быть мир. Человек на земле должен быть подобен капле в море, каждый в отдельности прозрачен и чист, а все вместе — едины и слиты. А жить человек обязан, как чинара, что растет возле Телави. Ей восемьсот лет, а она все шелестит листвой, дает прохладу путникам и прикрывает своей тенью от зноя родник.

У ног плескался прибой, так же, как в прошлом году в Батуме. Он вырвался тогда из типографии на два-три дня, сказал, что хочет сам проверить, как доставляют с французских пароходов литературу, но говоря это, слукавил, ему попросту хотелось развеяться, подышать другим воздухом. Отдохнуть было просто необходимо, потому что у него от постоянной ночной работы уже ум за разум стал заходить. Авель все в Батуме устроил. Явка была в аптекарском магазине Апик-Ефенди — так в Батуме называли фармацевта Джераяна, — увидев Джераяна, надо было спросить Фридриха. Фридрихом были иногда связные, иногда сам Авель. На пароль «победа» Фридрих отвечал: «света над тьмой». После этого можно было заговорить о делах.

В комнате позади аптеки они с Авелем провели весь день. Вечером отправились в порт, где был приготовлен ялик. Ладо посадил Авеля на корму, сам сел за весла. Море ровно вздымалось, видимо, докатывались отголоски далекого шторма, а небо было звездным, спокойным. Пароход чернел на рейде огромной слоновьей тушей. Кто-то на палубе пел песенку по-французски. Он бросил весла, достал папиросу, прикурил. На палубе тоже трижды чиркнули спичкой. Он подогнал ялик к борту, и сверху посыпались пакеты. Один упал в воду. Авель подцепил его багром. Пакет был обернут в клеенку и не промок. Когда ялик отделился от парохода, Ладо бросил весла. Теплый бриз принес с берега запах цветущей магнолии. Вдруг где-то далеко засмеялась девушка. Смех возник словно из ничего. Он сначала звучал совсем тихо, потом окреп, усилился, зазвенел и тут же ослаб, пронесся дальше… Если бы не пакеты с литературой и не Авель, он погнал бы ялик в том направлении, откуда прилетел смех, и нашел бы девушку, которая смеялась так, будто в мире извечно живет и будет жить одна только радость.

Где-то вдали загудел пароход.

Ладо увидел на ярко-синем полотнище моря белую черточку. За ней кометным хвостом тянулся дым.