— Ребята, кто черешни хочет? — спросил Ладо. Черешня в деревне давно сошла, и только возле землянки священника Захария, отца Ладо, на макушке дерева сохранились крупные розовые ягоды. У мальчишек слюна побежала, несмотря на пересохшие рты.

— А твой отец? — спросил Кривой Вахо. Кривым его прозвали за то, что одно веко на левом глазу у него не двигалось. Вахо был годом или двумя старше остальных.

— Отец на поле, кукурузу мотыжит, мать в Гори уехала, — ответил Ладо, — я приглашаю.

Ребята ускорили шаг.

Ладо нес в руках большую плоскую булыжину.

Он тащил ее от самой реки, сказал, что на этой булыжине можно будет толочь орехи. У него семья трудяг, они убрали со своего поля все камни, и их за это даже прозвали «камнесобирателями». Сыновьям, конечно, было далеко до Захария, он такой бережливый хозяин, что подбирает с земли даже гвозди и подковы. Умора смотреть, как осенью священник едет на своем мерине. Только и слышно: «Тпру-у» да «Тпру-у», потому что Захарий время от времени останавливает мерина, слезает, подбирает на обочине зернышко лобио и кладет его в карман. Потом, кряхтя, садится на мерина и снова, едва тот сделает не-, сколько шагов, кричит «Тпру-у-у». Мерин вздыхает так громко, что галки бросаются врассыпную. За. осень священник собирал по дороге не меньше мешка.

Из сыновей на отца больше других похож Георгий. Нико, Сандро и Вано — совсем иные. Дочь Аната скорее всего пошла в мать. А вот в кого выдался Ладо, не понять. Тот, кто ловил когда-нибудь в горной речке форель, знает, как рыба сверкает серебром, прыгая на порогах, как вспыхивают алым светом зернышки на ее боках, как весь косяк собирается вдруг в тихой заводи и начинает перед новым порогом описывать круги в прозрачной воде. В косяке обязательно бывает форель, которую особенно хочется поймать, хотя она ничем вроде не отличается от других. В семье Кецховели Ладо и был той форелью, которая сильнее всего притягивала глаз.

Мальчики подошли к землянке, к той крестьянской землянке, в которой жил священник, несмотря на то, что был дворянином. Кроме помещиков и нескольких богатеев, в Тквиави все живут в землянках. Некоторые так зарываются в землю, что снаружи и не заметишь кровли.

Ладо бросил у двери булыжину. Возле землянки росло несколько тополей, один высоченный, обхватов в восемь толщиной, его в деревне считали стащенным, вешали на него цветные молитвенные тряпочки и втыкали в бугристую кору свечи. За тополем стояло черешневое дерево. Оно тоже было высокое, а ветки внизу Захарий как-то обрубил.

— Лезьте, — сказал Ладо.

Сказать «лезьте» было легко, но попробуй забраться на дерево!

— Подождите, я заберусь, — Ладо ловко, как обезьяна, стал взбираться по стволу. Все смотрели на него снизу. Нет, не на обезьяну он был похож, а на чертенка из сказки — такой же худой, черный и курчавый.

Ребята расположились в тени, а Ладо сбрасывал им черешни. Ягоды были крупные, сочные, снаружи нагретые солнцем, а у косточки — прохладные.

— Хватит, — крикнул Варлам. — Слезай!

Ладо собрал остатки черешни за пазуху и спустился.

— Попробуйте теперь эту. Совсем спелая, бросать нельзя было.

Когда он вытряхнул все, что у него было в рубашке, Варлам спросил:

— А себе? Ладо рассмеялся.

— Забыл…

Он так и не взял в рот ни одной ягоды.

— Лахты! Лахты! — закричал Ладо. Мальчики стали чертить круг и снимать ремни.

Только Кривой Вахо стоял и угрюмо смотрел на Ладо. Сняв ремень, он подошел к нему и ударил по ногам — на лодыжках у Ладо сразу вспыхнули полосы. Ладо сжал кулаки, бросился на Кривого Вахо, но не ударил. Лицо у него стало белое, как мука.

— За что ты меня?

— Подумаешь, — сказал Кривой, — подумаешь, богач, всем раздал, себе не оставил. Поровну надо было разделить.

Они стояли друг против друга — здоровый, руки, как ветки дуба, Вахо и щуплый, худой Ладо — и мерили один другого взглядами. Они не впервые сшибались, хотя до драки дело не доходило.

Ладо разжал кулаки.

— Да, делить надо на всех поровну. Я не нарочно, я просто забыл.

Варлам крикнул:

— За что Кривой его ударил? Ладо, дай ему в ответ, а то сами набьем ему морду! Возьми пояс!

— Правильно! Хлестни его, Ладо! — зашумели все.

Ладо покрутил ремень, отбросил его и протянул Вахо руку.

— Ты сказал правду, не будем ссориться.

Играть в лахты никому уже не хотелось, и мальчишки стали расходиться. Они надеялись на драку, а драка не получилась.

Когда все разошлись, Варлам спросил у Ладо:

— Почему ты не ответил ему?

— Так он же прав. Он обиделся, подумал, что я дал ребятам подачку.

— Ничего он не подумал, — сказал Варлам, — он просто хочет верховодить, поэтому все крутится с нами, а не со своими ровесниками, он к тебе прицепился, думал, мы на его сторону станем.

— Не надо на него злиться, — сказал Ладо, — ты же знаешь, у него отец в тюрьме.

К землянке подбежал, пригибаясь то влево, то вправо — такая у него была походка, псаломщик и сказал, что приехал из Гори благочинный и требует Захария молебен отслужить.

Ребята пошли за отцом Ладо, а псаломщик поспешил к церкви.

Захарий мотыжил кукурузу, голова его была повязана платком, по лицу струился пот. Ряса висела на кусте шиповника.

Ладо сказал отцу о приезде благочинного. Захарий посмотрел на солнце, плюнул и сказал:

— Ступайте, дети, скажите, приду сейчас.

У церкви в тени карагачей стоял экипаж, чуть поодаль сидел на стуле благочинный — румяный старик с большим золотым крестом на груди. Варлам дернул Ладо за рубаху.

— Это тот самый? Он кивнул.

Вся деревня знала, как прошлым летом Захарий поехал к благочинному в Гори и потребовал, чтобы тот, наконец, выплатил ему жалованье за год. Благочинный стал отнекиваться. Тогда Захарий вышел на улицу, снял узду с мерина, вернулся в дом, схватил благочинного за бороду и отхлестал его уздой. Шум получился на всю губернию, но Захария не тронули, потому что благочинный не смог объяснить, почему он не платил сельскому священнику жалованье и куда он девал его деньги.

— Где же отец Захарий? — громко и сердито спросил благочинный. — Пойдите за ним снова.

Псаломщик на этот раз побежал за священником сам, а мальчишки кричали ему:

— И сюда, и туда, и сюда, и туда!

В церкви стали собираться местные князья и дворяне. Двое или трое подошли под благословение к благочинному и заговорили с ним.

Потом появилась слепая старушка Даре. Она живет одна. Отец и мать ее умерли от холеры, а братьев или сестер у нее не было. Мать иногда посылает Варлама отнести Даре миску лобио, кукурузную или ячменную лепешку. Другие тоже подают ей. Мать говорила, что Даре была в молодости красивой девушкой, парня ее стражники убили, и она с горя помешалась, а потом ослепла. Волосы у нее распущены по спине и свисают на грудь, она всегда что-то приговаривает. Захарий и она заклятые враги, потому что Даре вечно лезет в церковь во время богослужения, становится на колени где попало, то спиной к алтарю, то боком и пытается войти в алтарь. Захарий ее гонит из церкви, а она громко плачет.

Кривой Вахо побежал ей навстречу, за ним другие мальчишки, и они стали кричать хором:

Дура Даре,

Поплачь даром!..

Она заплакала.

Ладо вдруг сорвался с места и побежал. Он остановился возле Даре и сказал ей:

— Иди, тебя никто не обидит.

Она наклонила голову и забормотала:

— Горе мне, горе… Почему ты ушел? Ведь я люблю тебя. И ты меня любишь. Вернись, я жду, когда ты вернешься…

Она пошла дальше, а Ладо схватил Кривого Вахо за ворот.

— Чтоб ты не дразнил больше Даре, понял? Среди мальчишек было трое или четверо дружков Кривого Вахо. Они запели песню, которой подбадривают борцов:

А что нужно для борьбы?

А что нужно для борьбы?..

— Драться хочешь? — спросил, выпячивая грудь и посматривая на своих дружков, Кривой Вахо.

— Если не перестанешь дразнить Даре, давай, — ответил Ладо.