Цивилизация шикарно покончила с собой, лишив «пушечное мясо» любых иллюзий и идеалов, часы Европы вышли из строя, уцелевшие выбирали другое время. Абстрактное время выживших ценностей: сухих портянок, крепких башмаков, котелка каши. Первобытное время: «Ныне мы возвращаемся к тому, что было шесть столетий назад» (Гитлер).

В обмен на смысл жизни поколение получило оружие. «Джонни дали винтовку» — так назывался великий роман Дальтона Трамбо о юноше, превращенном в живой обрубок. Вооруженные люди знали одно: с этим миром по-хорошему нельзя. Так не все ли равно, куда податься: в штурмовики или комиссары, к Тельману или Муссолини. Белый и красный террор стали неизбежны уже в августе 1914-го.

Даже сновидец Андре Бретон, терроризировавший разве что соратников-поэтов, считал «простейшим сюрреалистическим жестом» «выйти на улицу и стрелять в толпу, пока не кончатся патроны».

В Крыму 1920 года детей пугали именами двух 34-летних диктаторов полуострова. Белого — генерала Слащева, прототипа вешателя Хлудова из «Бега», и красного — Белы Куна, вымещавшего на пленных ужас белого террора в Венгрии. Если бы они посмотрели друг другу в глаза, им показалось бы, что они смотрятся в зеркало.

Для нас «потерянное поколение» — это, по определению, иностранцы. Русский опыт из их коллективного опыта выпал, вытесненный опытом гражданской войны.

«Я узнал страх смерти, и мне стало страшно жить. Я был солдатом и штурмовал бунтовщицкие деревни. Разве я когда-нибудь забуду блестящий рельс, через который перепрыгнул, и огромного человека, ждавшего меня внизу под откосом? Штык его винтовки провалился, когда я выстрелил, и этого забыть нельзя». «Разве я когда-нибудь забуду битое стекло, сыпавшееся из расстрелянных окон поезда, убегавшего из-под обстрела. От пяти часов вечера я знал страх смерти. Потом я узнал его еще много раз и уже не помню, как я могу забыть поле, разорванное кавалерией, и звон сыплющегося стекла». Это Илья Ильф, рассказ «Повелитель евреев».

«Порывы ветра в листьях тополей сливались с сухим потрескиванием, которое доносилось до нас со стороны немцев. Это неизвестные солдаты стреляли мимо, но они окружали нас тысячью смертей, которые опутывали нас, как плащи. Я боялся двинуться». Это — «Путешествие на край ночи» Луи-Фердинанда Селина.

Из русских книг о Первой мировой на ум приходит разве что «Иностранный легион» Виктора Финка. Но русские «Прощай, оружие!» и «Великий Гэтсби» тоже написаны: «Россия, кровью умытая», «Сорок первый», «Белая гвардия», «Города и годы», «Конармия», «Циники».

Артём Весёлый, Лавренев, Булгаков, Федин, Бабель, Мариенгоф…

И те, кто опоздал к началу Страшного суда: Гайдар, Фадеев, Тихонов, Сельвинский, Пастернак.

«Лежим, истлевающие / От глотки до ног… / Не выцвела трава еще / В солдатское сукно; / Еще бежит из тела / Болотная ржавь, / А сумка истлела, / Распалась, рассеклась, / И книги лежат…» (Эдуард Багрицкий).

«Груды искромсанных тел. / Тлеют и корчатся трупы. / Мозг вытекает струей / Из проломленных лбов. / Остекленели глаза» (Эрнст Толлер).

«Из всех этих туш текло ужасно много крови» (Селин).

Свои последние, подводящие все итоги стихи Мандельштам написал — даже 1937-й не заслонил 1914-й — о «миллионах, убитых задешево», «неподкупном небе окопном» и «улыбке приплюснутой Швейка».

«Наливаются кровью аорты, / И звучит по рядам шепотком: / — Я рожден в девяносто четвертом, / Я рожден в девяносто втором… / И, в кулак зажимая истертый / Год рожденья с гурьбой и гуртом, / Я шепчу обескровленным ртом: / — Я рожден в ночь с второго на третье / Января в девяносто одном / Ненадежном году, и столетья / Окружают меня огнем».

«Девяносто четвертый», «девяносто второй»: Мандельштам словно берет в артиллерийскую вилку 1893-й. Вообще-то, хронологические рамки «потерянного поколения» широки. Грубо говоря, от 41-летнего Анри Барбюса, пошедшего добровольцем и написавшего «Огонь», первую великую книгу о войне, до Эрнста Буша — ровесника века. Но 1893 год — символический: год рождения тех, кто встретит войну 21-летними.

Это год Сергея Эфрона и Тухачевского, Маяковского и чекиста Якова Агранова.

Год Дриё Ла Рошеля, сюрреалиста, автора «Блуждающего огонька» (1931) — лучшей книги о самоубийстве. Он мечтал, что единый порыв черных и красных снесет парламентский строй. Когда этого не случилось, от отчаяния свихнулся на почве антисемитизма и страха перед сифилисом, а в 1945-м казнил себя, засунув голову в газовую духовку. Его ровесник — писатель Режис Мессак, инвалид войны, пацифист и участник Сопротивления, сгинул в нацистском лагере. Но перед этим на суде он выразил готовность пожать руку немецкому солдату, чья пуля когда-то раздробила ему череп.

Это год рождения еще одного самоубийцы — Эрнста Толлера. Крупнейший драматург-экспрессионист в 1919-м руководил обороной Баварской Советской Республики, был приговорен к смерти, отсидел пять лет. В 1939-м он повесился в Нью-Йорке, узнав о триумфальном параде франкистов в Мадриде.

Георга Гросса в том же 1919-м спасли от расстрела за участие в восстании «спартакистов» в Берлине фальшивые документы. Его графику, населенную кошмарными марионетками-калеками и столь же кошмарными тыловыми паразитами, суд Веймарской республики объявит порнографией.

В 1893 году родился и Герман Геринг. Стройный красавец — в борова его превратит полицейская пуля, пробившая ему пах во время «пивного путча», — перешел из пехоты в авиацию, лишь бы убежать из ада траншей. Только удачный брак не дал прославленному асу скатиться на гражданке до того, до чего опустились тысячи таких, как он, — до балаганных, зачастую смертоносных, если не самоубийственных, авиашоу. Тех, кому везло, Голливуд ангажировал на модные фильмы о летчиках. На съемках лучшего из них — «Ангелов ада» Говарда Хьюза (1930) — трое из них погибли.

Жорж Скапини — «лицо поколения» — тоже родился в 1893 году. Хроника с его участием кажется кошмаром доктора Мабузе. Вот он, берлинский уполномоченный режима Виши по делам военнопленных, хвалится по радио, как удачно выменивает у немцев по одному пленному на трех юношей, «добровольно» отбывающих на работы в Германию, предостерегает от побегов из лагерей. Парадный мундир, черная нашлепка на одном глазу: эта часть лица слишком изуродована. Незряч и второй глаз. Межвоенная политика — вообще бал калек. Фриком на этом балу смотрелся физически и душевно здоровый человек. Но такого надо было еще поискать.

Симон Сабиани, вице-мэр и «авторитетный» хозяин Марселя, потерял глаз в бою. Трое из четырех его братьев погибли, четвертый провел 52 месяца в плену. Сабиани тоже заключит союз с нацистами.

«Когда скучаешь лежа, ищешь всякие способы развеяться; так однажды я проводил время, подсчитывая свои ранения. Я установил, что, не считая таких мелочей, как рикошеты и царапины, на меня пришлось в целом четырнадцать попаданий, а именно: пять винтовочных выстрелов, два снарядных осколка, четыре ручные гранаты, одна шрапнельная пуля и два пулевых осколка, входные и выходные отверстия от которых оставили на мне двадцать шрамов». Философ и певец войны Эрнст Юнгер не бахвалится и не пугает: обычный опыт поколения, один на всех.

Брат Людвига Витгенштейна, пианист Пауль Витгенштейн потерял правую руку и выучился играть левой. У одного сына Огюста Ренуара — актера Пьера — не двигалась раненая рука, другому — режиссеру Жану — хирурги спасли ногу, но хромота осталась.

Газ повредил легкие и Гитлеру, и Михаилу Зощенко, и Валентину Катаеву.

В 1925-м коммунисты взорвали софийский собор Святой Недели, убив или покалечив 700 высокопоставленных лиц. Царь Борис и премьер Цанков, чудом избежав смерти, спустили на страну ветеранские эскадроны смерти. Сотни людей «пропали без вести»: их душили в казармах. Безымянные рвы раскопали только в 1954-м, но многие из жертв легко опознали. Нашли голубой стеклянный глаз: значит, в эту яму бросили 30-летнего Гео Милева, поэта, переводчика Верлена, друга Верхарна. Глаза он лишился в бою у озера Дойран, вся страна знала его эксцентричную челку, прятавшую шрамы на лице. А вот — протез левой ноги. Значит, здесь лежит еще один боевой офицер — журналист Динол Динков.