Когда вышла книга сонетов Расула Гамзатова, началась яростная дискуссия. Когда-то и в русской литературе сонетов не было, но затем они стали её органичной частью. Сонеты писал ещё Василий Тредиаковский в XVIII веке, их писали Александр Пушкин, Афанасий Фет, Александр Блок, Валерий Брюсов, Константин Бальмонт, Иннокентий Анненский, Анна Ахматова, Максимилиан Волошин, Илья Сельвинский и многие другие поэты. Особенную популярность сонеты обрели после перевода Самуилом Маршаком сонетов Шекспира, за эти переводы он даже получил Сталинскую премию в 1949 году.

«Когда мои сонеты были опубликованы в аварской газете “Красное знамя”, они вызвали ряд недоумённых вопросов, — вспоминал Расул Гамзатов. — ...Напоминая мне о вековых строгих законах сонета, цитируя толкование этого термина в словарях, ссылаясь на Петрарку и Шекспира, меня спрашивают: не выглядят ли мои сонеты на аварском языке как горский кинжал на европейском костюме?

Мой силлабический аварский стих — он не имеет в конце строки рифм. Его крепость, напевность и созвучие основаны на других средствах, его архитектура имеет другую базу.

Новшество рифм, созвучий в конце строк многие “новаторы” хотели внести в аварский стих под влиянием поэзии других народов, других литератур. Но эти подковы горским коням не подошли, лошади падали вместе с всадниками. Сколько бы плёткой ни ударяли, они и с места не сдвинулись. Это было насилие. Насилие противопоказано поэзии».

«Когда-то я написал книгу восьмистиший — тогда восемь строк были соразмерны моему замыслу, — говорил Гамзатов. — На этот раз в четырнадцати строках мне было удобнее высказать всё, что я чувствую. В этой “сакле” мне было уютно со своими мыслями.

Когда вышла моя книга “Письмена” со всеми восьмистишиями, четверостишиями и надписями, многие критики заметили в них использование каких-то восточных форм. Я утверждаю, что Восток тут ни при чём. Своих “детей” я должен одевать сам.

Долгие годы свои мысли, раздумья и наблюдения я заносил в тетрадь. Я думал, что они мне пригодятся потом, когда я буду писать большие поэмы. Но потом, когда я всё перечитал, то понял: зачем писать поэмы, когда эти отрывки живут как самостоятельные произведения!

Восьмистишия и четверостишия — это не традиционно аварский стих, как некоторые хотят представить. Но в каждом стихотворении бывают особенно запоминающиеся две, четыре или восемь строк. И мои “Письмена” составлены как бы из этих запоминающихся строк придуманных, но не написанных мною стихотворений. Когда я поделился замыслом своей предстоящей книги и прочёл первые наброски, друзья сказали: да это же аварские сонеты! Действительно, по сути, по композиции и даже по теме мой замысел, показалось мне, ближе всего к форме сонета. И я решил написать сонеты средствами аварской поэтики...

Брак аварского стиха с европейским сонетом — это брак по любви, и в нём не было никакого насилия. Здесь я на своём коне и у своей калитки...

Когда Марине Цветаевой, отдавая должное её стихам, французы выражали сожаление и недовольство тем, что она пишет не свободным стихом, а в рифму, она ответила: “Разве это я пишу, народ писал и пишет рифмами”.

Так же и меня могут спросить: почему вы не пишете в рифму, а делаете главный упор на аллитерацию? И я должен ответить: разве я это делаю, это народ делает!..

При переводе, перенося формы поэзии одного языка на другой, нельзя нарушать формы и законы этого, другого языка. Я по опыту знаю, что это непременно потерпит крах. У нас уже пытались “Евгения Онегина” перевести онегинской строфой. Стих получился, а Пушкина не получилось... Поэтому для меня главное было — сохранить дух и характер сонетов. Конечно, хорошо было бы соблюсти и форму. Но ведь и погода в разных местах бывает разная!

Есть на Северном Кавказе всемирно известный артист Махмуд Эсамбаев. Он танцует танцы разных народов. Но он носит и никогда не снимает с головы свою чеченскую папаху. Пусть разнообразны мотивы моих стихов, но пусть они ходят в горской папахе».

Объяснить не значит убедить. Сонеты Расула Гамзатова оказались среди его лучших произведений, а вопрос так и остался спорным.

Гамзатова ещё не раз будут спрашивать о его новшествах в аварской поэзии. Болгарский журналист Любен Георгиев писал об одной из таких дискуссий, в которой Расул Гамзатов терпеливо объяснял, что тут к чему, но когда кто- то спросил, зачем поэт обращается к таким «старомодным жанрам», как элегия и сонет, он не выдержал:

«— Элегия не может быть старомодной, как не может быть старомодной любовь! Сонет никогда не устареет, как не устареет мысль!»

«Напоследок я замечаю, — продолжает Георгиев, — что почти при каждом разговоре (особенно на публике) Расул Гамзатов неизменно спрашивает, не переборщил ли он со своими рассуждениями, не лучше ли перейти к стихам, чтобы показать нам, что его занимало в последнее время, чему он отдавал бессонные ночи. Встреча с поэтом — это, прежде всего, встреча с его произведениями, говорил он. Я возражал, что стихи мы можем прочесть и сами, нам интересно получше познакомиться с их автором, посмотреть на него вблизи. Но он не был бы Расулом Гамзатовым, если бы не знал, что ответить:

— Было бы странно, если бы пианист, выходя на сцену, начинал рассказывать о себе и мудрствовать, вместо того чтобы играть на фортепьяно».

Владимир Огнёв размышлял о новаторстве в творчестве Расула Гамзатова:

«В предисловии ко второму изданию “Кавказского пленника” Пушкин писал, что успехом обязан он “верному, хотя слегка означенному, изображению Кавказа и горских нравов”. Но скорее этот успех объясняла привычно романтическая, “байроническая” складка поэмы.