Я обнял её. Я был полон благодарности этой немолодой женщине, всем, кто радовался вместе со мной, за их понимание и признание высокой поэзии, высокого таланта».

Гамзатов успел привыкнуть к популярности, однако теперь это превращалось в нескончаемые звонки из редакций, интервью, встречи на телевидении. Ни одно значимое событие в Дагестане уже не обходилось без присутствия Расула Гамзатова. Его звали на праздники, спортивные турниры, театральные премьеры, не говоря уже о свадьбах, где он превращался в фигуру, порой более значимую, чем жених с невестой. А затем расходились повсюду рассказы тех, кто оказался рядом с ним, и как он что-то сказал Расулу, и как тот ответил, и какие замечательные тосты были произнесены поэтом.

Приходилось принимать меры. Но даже на сокращённые вполовину мероприятия времени всё равно не хватало. И ему вспоминался роман Ивана Гончарова «Обломов», когда герой, изнемогая от беспокойной деятельности Штольца, восклицал: «Прощай, поэтический идеал жизни! Это какая-то кузница, не жизнь; тут вечно пламя, трескотня, жар, шум... когда же пожить?» И когда писать? — добавлял Гамзатов.

Он уезжал в Москву. Там у него было много дел и были давние друзья, по которым он скучал. На вершинах власти Расул Гамзатов обрёл и новых друзей, которые по-разному, но надолго вошли в его судьбу.

По горской традиции он навещал их независимо от политической конъюнктуры. Одним из них был Вячеслав Молотов — пребывавший в негласной опале, но известный на весь мир бывший министр иностранных дел СССР и председатель Совета народных комиссаров.

«Имело место это в правление Брежнева, — вспоминал Яков Козловский. — Привёл меня Расул к опальному В. М. Молотову. Наведывал он ближайшего соратника Сталина и раньше. И, как известно, однажды в компании Мустая Карима и Кайсына Кулиева. Спустя некоторое время после посещения Вячеслава Михайловича оказались мы квадригой на даче Твардовского в Пахре. Мы — это Расул Гамзатов, Мустай Карим, Кайсын Кулиев и я. Выпили, и стал нас хозяин дома корить за то, что общались с Молотовым.

— Прохиндеи! Ходили к государственному преступнику!

И вдруг Гамзатов, как бы без всякого подвоха, даже с благодушной лицеприятностью, сказал:

— А вы знаете, Александр Трифонович, у Молотова на улице Грановского есть прекрасная библиотека. В ней есть и ваша книжка с благодарственным автографом.

В этот момент из кухни вышла Мария Илларионовна и с женской непосредственностью напомнила мужу:

— Саша, он ведь нам помог квартиру получить.

Художники знают, что небольшой штрих способен придать портрету то, что скрыла фотография. Все под Богом ходим...

Когда Твардовский был тяжело болен, я навестил его в Кунцевской больнице. И, словно в искупление незаслуженно приписанного мне “переводческого греха”, он подарил мне свою поэму “За далью — даль” с надписью: “Яше Козловскому — не для чтения, но для доброй памяти. — А. Т. 29. VII. 69”».

В жизни такое случается. Не по чёрствости души, не от неблагодарности, а по несовершенству человеческой природы. Когда недолюбливавший советскую власть Михаил Булгаков маялся в Москве без жилья, ему посоветовали обратиться к жене Ленина. Он обратился, и Надежда Крупская (Ульянова) помогла ему сначала прописаться в «нехорошей квартире», которую он потом не раз опишет, а затем и обзавестись своим жильём. «Самое главное то, что я забыл её поблагодарить, — писал Булгаков в «Воспоминаниях». — Забыл».

Судьба ещё не раз сводила Расула Гамзатова с Вячеславом Молотовым. Одну из этих историй приводит Юрий Борев:

«В середине 1970-х годов Расул Гамзатов лежал в Кунцевской больнице вместе с Молотовым. Расул спросил его:

— Я читал мемуары одного маршала. Он говорит, что Сталин руководил войной по карте. А по словам Хрущёва, Сталин работал по глобусу. Кто же прав?

Молотов с укоризной изрёк:

— Хрущёв был великим путаником. Весь первый этаж Ближней дачи товарища Сталина был увешан картами. Товарищ Сталин любил и умел работать с картой».

С особыми чувствами Расул Гамзатов навещал Корнея Чуковского, литературного патриарха, к которому Гамзатов питал почти сыновьи чувства. Когда, в конце октября 1969 года, Чуковский скончался, Гамзатов будто бы снова осиротел.

В библиотеке Чуковского в его доме в Переделкине хранится книга, подаренная Расулом Гамзатовым. Автограф гласит:

«Сказочному Нарту нашей детской литературы, одному из лучших джигитов великой русской речи, большому и доброму человеку Корнею Ивановичу с дагестанской любовью.

Расул Гамзатов.

28/XI — 1958».

(Нарты — герои кавказского эпоса, богатыри, великаны. — Ш. К.).

Чувства, питаемые к большому мастеру, не могли не вылиться в стихи:

В том же году в издательстве «Молодая гвардия» вышла новая книга Расула Гамзатова. «В этой книге собраны стихи, написанные мною за последние пять лет, — говорил поэт. — Я назвал книгу “Чётки лет”. Это название дала мне моя мать, перед которой я в вечном неоплатном долгу. ...Она загадывала на чётках свои желания. А мои чётки — мои стихи. Я посвящаю их милым женщинам и достойным их мужчинам».

Многие стихи из этого сборника уже были или стали потом популярными песнями: «Журавли», «Разве тот мужчина?», «Есть глаза у цветов», «Долалай» («Горский парень поёт о девчонке одной...»).

Любовь, освещавшая творческую судьбу Расула Гамзатова, пламенела и в новых его стихах. Как талисман, как проповедь о том, что дольше и красивее всех живёт тот, кто всю жизнь умирает от любви.

«Для меня поэзия очень похожа на любовь, — писал Гамзатов. — Без поэзии, как без любви, не было бы таинства красоты, волшебства преображений. Горы без поэзии — простое нагромождение камней, солнце — небесное тело, излучающее тепловую энергию, пение птиц — призывы самок самцами, а трепетание сердца — всего лишь учащённое кровообращение».

Тем временем поэзия Расула Гамзатова покоряла звёздные просторы. Космонавт Виталий Севастьянов, совершивший с Андрияном Николаевым рекордный полёт в июне 1970 года, писал:

«Мы взяли в полёт: Я — избранное Шолохова, Андриян Николаев — стихи Гамзатова... Мы готовились к полёту немалое время. Но когда отбирали книги, не сговорились. В полёте же... я читал Гамзатова, а Андриян — Шолохова. Я вообще люблю стихи Расула Гамзатова. За их философскую мысль, страсть, темперамент. Для меня его строчки пронзительны и необычайно человечны. Но там, на орбите, особый смысл приобрели стихи о дружбе. В них находил я всё то, чего мне так не хватало в те дни».

А вскоре затем на воду был спущен теплоход «Гамзат Цадаса», приписанный к Дальневосточному морскому пароходству. Космические дали и морские просторы сошлись в поэзии отца и сына из маленького дагестанского аула Цада.