После выхода книги, как констатировал Сергей Гиндин, «эффект присутствия её автора в русской литературе стал и вовсе стереоскопическим. Интонация этой книги создавала у читателя ощущение давнего и доброго знакомства с автором. А в то же время богатство мира, встававшего с её страниц, чарующая, но нелёгкая для русского ума прихотливая смесь реальных историй с народными притчами и преданиями убеждали читателя: такая книга могла родиться только в горах Дагестана и только у горца, но у горца, впитавшего русский язык, русскую культуру и с их помощью узнавшего весь мир».

Казбек Султанов назвал книгу «Лирико-философской энциклопедией Дагестана», Эдуардас Межелайтис — «Поэтической прозой». Яков Козловский сказал о таланте Гамзатова-прозаика: «Художественное мастерство этого произведения нисколько не уступает мастерству поэтических произведений Гамзатова».

Вскоре «Мой Дагестан» вышел в издательствах «Молодая гвардия» и «Художественная литература». Тиражи разлетелись быстро, и тогда «Мой Дагестан» опубликовал журнал «Роман-газета» тиражом 2 миллиона 100 тысяч экземпляров. Теперь трудно представить такой тираж, как и цену журнала — 24 копейки.

Доцент кафедры русской литературы Дагестанского университета Муса Гаджиев рассказывал, как однажды заснул в электричке с «Роман-газетой» в руках. Было это в Белгородской области, где он трудился в студенческом стройотряде. Проснувшись, вместо журнала он обнаружил записку с извинениями неведомого поклонника Гамзатова. Гаджиев был в куртке с надписью «Дагестан», и автор записки оправдывал себя тем, что ему Гамзатов нужнее, а у дагестанцев он и так есть.

С тех пор книга издавалась множество раз. «Мой Дагестан» стал одной из тех книг, о которых говорят: «книга на все времена». Книгу переводили и продолжают переводить на национальные и иностранные языки. О Дагестане и воспевшем его Расуле Гамзатове узнал весь мир.

Вместе с тем продолжались и приключения многострадальной рукописи. Издания на русском языке и языках народов Дагестана не во всём идентичны. Некоторые сокращения касаются, в основном, первых изданий на русском. Горцы читали книгу особенно внимательно и немало удивлялись, когда не находили в изданиях на русском некоторых запомнившихся им мест.

Цензура в СССР была бдительна, она следила, чтобы не разглашались государственные секреты, не публиковались вредные в политическом и прочих смыслах сведения и произведения, она контролировала всё. Главное управление по делам литературы и издательств имело право запретить любую публикацию или требовало удалить из текста то, что считалось нежелательным, особенно «антисоветчину». Спорить было бессмысленно, результат мог быть лишь в отлучении от возможности печататься, то есть лишиться литературного заработка. Наказание могло стать и более ощутимым. Вплоть до снятия с работы, тюремного заключения или койки в психиатрической клинике. Выручал «самиздат», но и на него велась охота.

Могущество цензуры не раз ощущал на себе и Расул Гамзатов. Несколько его произведений, как поэма «Люди и тени», так и оставались неизданными. При Хрущёве цензура несколько ослабла, но не исчезла. Иногда спасало то, что Расул Гамзатов писал на аварском языке, и первые публикации произведений тоже были на аварском. Для цензуры более важным было то, что издавалось на русском. Так произошло и с «Моим Дагестаном».

«Особенно хорошо я знаю и помню “Мой Дагестан”, — писал в своих мемуарах член Конституционного суда России Гадис Гаджиев. — Дело в том, что я вырос в городе и не знал с детства родной лакский язык. Точно знал с десятка три слов и фраз. В восьмом классе я решил самостоятельно изучить родной, или, как у нас точно говорится, материнский язык. В этих целях я начал параллельно читать эту повесть на русском и на лакском языках. “Мой Дагестан” был издан в 1968 году в лакском переводе М. К. Алиева. Как же я был удивлён и даже поражён, когда обнаружил в этом издании фрагменты, которых не было в русскоязычном издании, благодаря, видимо, усилиям цензоров.

Что же было исключено в русском переводе книги? Это очень любопытно, поскольку показывает, что считалось невозможным печатать в советское время. В главе “О смысле этой книги и её названии” была изъята страничка о “слишком идейных коммунистах”. Поэт писал о том, что от таких больше вреда, чем пользы.

Я спросил у Расула Гамзатовича про эти отсутствующие в русском переводе сюжеты. Он тогда, помнится, оживился и сказал, что это истории, рассказанные его отцом, Гамзатом Цадасой, который, будучи мудрым человеком, подмечал эти причуды и очень иронично высказывался по их поводу».

В более поздних изданиях изъятые цензурой фрагменты присутствуют:

«Однажды наш учитель Гаджи получил выговор за то, что у его троюродного брата родственник был, кажется, из князей, а учитель Гаджи в своей анкете не написал об этом.

Понуро брёл Гаджи домой в аул Батлаич, неся своё партийное взыскание. По пути догнал его райкомовский конюх Михаил Григорьевич. Разговорились. Гаджи рассказал о своей беде.

— Да тебе и выговора мало! Надо было исключить из партии. Какой же ты партиец, какой коммунист? Настоящий коммунист должен был сам написать заявление куда следует... Даже если бы это был не троюродный брат, а родной, или родная сестра, или родной отец.

Учитель поднял глаза, поглядел на Михаила Григорьевича и сказал:

— Недаром тебя считают сверхидейным. Удивляюсь, как это ты до сих пор не выровнял все дагестанские горы.

Ровное место “идейнее” и проще, чем отвесная каменная гора. Впрочем, с таким, как ты, говорить бесполезно.

Гаджи свернул с дороги на боковую тропу, хотя обоим нужно было идти в один и тот же аул.

— Куда же ты? — удивился Михаил Григорьевич.

— Куда бы ни было — не по пути нам с тобой.

— Но я иду в коммунизм! А если ты хочешь идти в противоположную сторону...

— Даже в коммунизм я не хочу идти с тобой рядом. Посмотрим, кто из нас дойдёт до него скорее.

Закончив эту историю, оратор продолжал:

— Один поэт написал такие стихи про чабана:

Популярность Расула Гамзатова становилась не просто большой, она превращалась в стихийное явление, в культурное цунами, перед которым ничто уже не могло устоять. В Дагестане это особенно ощущали. Республика обретала ореол высокой культуры, родины выдающегося поэта, она уже не воспринималась как некая окраина. Даже туристическая индустрия заметно ожила, люди стремились не просто в горы и на море, они хотели оказаться в чудесном мире, созданном творчеством Расула Гамзатова.

Росло и влияние Расула Гамзатова. Когда возникла проблема со строительством нового здания Аварского театра в Махачкале, именно Гамзатов помог её решить. Он называл театр «паспортом нации» и не мог остаться в стороне, тем более что театр носил имя его отца, да и сам он был театру не чужим человеком, в молодости Расул Гамзатов в нём работал, играл, и в нём же ставили спектакли по его произведениям.

Гадис Гаджиев вспоминал, что когда Госплан СССР отказал в финансировании, ссылаясь на нехватку средств, в дело вмешался Расул Гамзатов: «Это он позвонил председателю Совета Министров СССР Алексею Николаевичу Косыгину и добился принятия положительного решения о строительстве театра, по проекту архитектора академика Мовчана». В 1968 году Аварский театр перебрался в Махачкалу, в красивое здание, украшающее приморский парк.

Иначе стали решаться и вопросы, далёкие от культуры. Анвар Кадиев рассказывал, как Расул Гамзатов помог получить трубы большого диаметра для водоснабжения — большой дефицит по тем временам. Вместе с дагестанским министром он направился к главному чиновнику страны по этой части. В приёмной дожидалось множество людей, но Гамзатов был принят без очереди. «Это моя проза, — сказал Гамзатов, протягивая книгу с автографом. Затем достал и письмо. — А это — моя просьба». Начальник полагал, что Дагестану столько труб не нужно, но Гамзатов настаивал, и вопрос был решён. Министр вернулся в Дагестан триумфатором, но не забывал подчёркивать: «Если бы не Расул, он бы меня скушал и никаких труб не дал».