И молитвенно завершаю при сем начальную часть моей истории. Богом дарованные мирные дни выпали нам на долю. И спутник жизни моей, Мхитар, спарапет армянский, по велению великого Давид-Бека, разгромил в бою, изгнал и уничтожил ворогов, ханов персидских, именуемых Тахмаз Кули Надиром и Батали Султаном, и окончательно удалил опасность с границ земли нашей.

Пишу сию летопись, имея перед собой увенчанный светом пример унизанных жемчужными строками произведений наших трижды прославленных летописцев.

Не в ногу, не шаг за шагом иду я по цветущему полю следами наших историков, а лечу от эпохи к эпохе в бездне времен. И, познав писания множества летописцев, я едва сумела усвоить одну из тысячи и две из десяти тысяч тех премудростей, которые я нашла у них, и по их примеру излагала до сих пор виденное и слышанное мною…»

Когда Сатеник подняла голову, уже светало.

Крупные хлопья снега медленно опускались на голые деревья, на промерзшие луга, на камни. Небо словно опустилось и придавило горы. Смешанная со снегом грязь хлюпала меж одинокими хачкарами и часовнями, вырисовывавшимися среди снежного тумана.

Душа мелика Бархудара пылала гневом. Холодный снег, казалось, падал на самое сердце. Хотя грозный спарапет и оделил его щедрыми почестями и дарами, но желчь не растворилась.

«С какой стати он возвел в мелики презренного Туринджа? — изводился Бархудар. — Сделал господином человека, которого я хлестал кнутом. Теперь я должен сидеть на одной подушке рядом с этим паршивцем?» Бархудар так пришпорил коня, что тот встал на дыбы. Следовавшие сзади Мигран и Паки не решались заговорить с отцом. Они знали: когда он погружается в свои гневные мысли, никого не слышит и не узнает.

Снег не переставал, он ложился на конские головы, на шапки людей, таял, стекал за шиворот… Всадники молча следовали за своим меликом.

На скрещении дорог Бархудар придержал коня. Посмотрел в сторону Пхндзакара. Свернуть бы туда, напасть на логово этого Туринджа и перерезать всех. «Перережешь! Как бы не так… — с горечью подумал мелик. — Теперь у него войско, указ Давид-Бека, за его спиной стоит спарапет. Ах!..»

Неожиданно конь шарахнулся в сторону. Бархудар с трудом удержал его и невольно обнажил меч. Телохранители выскочили вперед.

Рядом с дорогой, уткнувшись в снег, стояли на коленях мужчина с женщиной и четырьмя детьми — застывшие от ужаса, озябшие. За спиной у мужчины был жалкий узелок.

— Чьи вы, собаки? — взорвался мелик.

Мужчина припал головой к земле. Женщина зарыдала. Дети от страха сжались в комочки.

— Спрашиваю, чьи вы, собаки? — на этот раз уже прогремел Бархудар. Затем он склонился над мужчиной и тут же выпрямился. — Ха-ха! Так это ты, Агаси-рамик?.. Я узнал тебя. Или не хочешь поздороваться со своим господином?.. Ты ведь из вшивых крестьян моей деревни Тег!

Мужчина заплакал, жена его обняла ноги у коня мелика.

— Пожалей нас, тэр мелик, сделаться мне прахом ног твоих…

— Куда вы идете? — проворчал Бархудар.

— Дети мои, дарованные богом, умирают с голоду, тэр мелик. Идем просить подаяния…

— В Пхндзакар, не так ли? В земли новоиспеченного подворотного мелика Туринджа, а? — вскипел он. — Связать их всех, да живее.

Несчастная женщина взмолилась о милосердии, дети подняли вой. А Бархудар лишь злорадно хихикал. Воины перевязали веревками малюток и их родителей. По приказу мелика крестьянина Агаси взвалили на мула. Жену и детей уложили посреди дороги.

И погнал Бархудар через них своего коня…

Отряд последовал за меликом…

Брошенный на мула рамик потерял сознание.

— Вот так растопчу копытами всякого, кто осмелится уйти из моих деревень! — кричал Бархудар. — Идут на земли незаконного мелика, ха-ха!.. Идите теперь! Мелик Бархудар не умрет!.. Спарапет-рамик! Когда-нибудь и тебя растопчу под копытами, дай только срок!..

Над ущельями нависла мгла. Вскоре глухо завыла собака. Потянуло дымом. Чувствуя приближение стойла, заржали кони.

Въезжали в Хндзореск.

«Вот взбеленится Мхитар, когда узнает, что я растоптал на дороге нескольких поганцев, — подумал про себя Бархудар, и кровь снова ударила в голову. — Пусть слышит, пусть взбесится. Да! Да! Пусть и безродный рамик Мхитар узнает, что я мщу ему, ему!.. Что я задавил его собратьев. А то слишком уж широко развернулся этот сын голодной мужицкой своры. Неужто я должен позволить, чтобы все крестьяне бежали от меня, чтобы усилился самозванный мелик Туриндж?..»

Прибыли к замку. Покричали снизу. На башнях показались факельщики. Тяжелая железная дверь отворилась. И Бархудар въехал в крепость, ступил ногой на спину наклонившегося слуги и сошел с коня. Был час ужина. Но все кругом казалось вымершим. Бархудар взбежал по ступеням каменной лестницы. Сыновья едва поспевали за ним.

— Сгиньте! — прикрикнул он на слуг и, толкая ногой двери, прошел в освещенный единственной свечой узкий коридор. Тут же двинул плечом резную дубовую дверь и вошел в обвешанную коврами опочивальню. Эта комната, имеющая только одно узкое и высокое окно, была освещена уже десятками свечей, которые, будто кузнечики, потрескивали в медных подсвечниках.

— Дайте свет! — крикнул мелик. От его голоса загудели стены.

Из ниши вышел тщедушный старик и заковылял к коридору. Это был один из братьев Бархудара, стольник — служитель внутренних покоев мелика. Он вошел с подсвечником, напоминавшим ветвистый куст шиповника — горевшие в нем многочисленные свечи походили на бутоны.

— Будет здесь когда-нибудь светло?! Не видите, что кругом мгла, мгла! Повсюду темень…

Служитель заторопился к выходу. Сыновья мелика, сложив руки, стояли у двери. Бархудар сорвал с плеча бурку и швырнул ее в угол. Затем снял оружие. Меч и пистолет положил возле постели.

В сводчатом камине трещали сухие поленья граба. Тени от свечей падали на висевшие по стенам звериные шкуры, старинные щиты, шлемы, панцири. Один из подсвечников стоял возле тахты, покрытой тигровой шкурой. Бархудар скинул плащ, расстегнул пуговицы шелкового кафтана и облокотился на подушки…

Стольник появился с новыми подсвечниками, в комнате теперь было так светло, что слепило глаза. По знаку Бархудара сел только его старший сын Мигран. Паки остался стоять. Охватив руками голову, мелик погрузился в раздумья. Словно вокруг никого и не было. Сыновья дышали бесшумно, не двигались. Ждали, пока спадет отцовский гнев. Неожиданно Бархудар вскочил и потушил с десяток свечей.

— Видите! — не поворачиваясь к сыновьям, воскликнул он. — Вот так я загашу всех моих врагов. Да-да!.. Подумать только, под боком у меня презренная чернь создает новое меликство. А-а? Онемели вы, что ли?.. Говорите же!.. Ведь это ваше наследство хотят отнять, ваше!..

Он посинел от гнева. Задул еще три свечи, затем обратился к поднявшемуся на ноги Миграну:

— Утром соберешь весь аван[17] в крепости, нужно учинить суд над беглым рамиком. Мочалить буду людей, мочалить! Знайте! Сила праведнее бога, крепче его.

Умолк. Сделал несколько шагов по комнате.

Слуги внесли ужин, поставили на стол и вышли.

Ели и запивали вином. Не произносили здравиц, не чокались. Движениями и манерой есть, всем своим видом и даже голосом Мигран походил на отца — низенький, крепко сколоченный и грубый. Отец поглядывал на него краем глаза и радовался в глубине души. Хотя Паки тоже походил на отца, но был нежней и мягкосердечней. Глаза его всегда увлажнялись, когда отец кого-нибудь жестоко наказывал.

«Нет, мое меликство должен унаследовать Мигран, — ел и размышлял Бархудар. — Что же до брата моего, то эта чернильная душа и вовсе не годится для меликства. И откуда он такой взялся? Зачем на свет родился? В монастырь собирается… ха-ха!»

Ужин продолжался недолго. Наевшись, Бархудар облокотился на подушку и стал ковырять в зубах. Его клонило ко сну. Свесил ноги с тахты, подождал, пока младший сын Паки снимет с него обувь.