— Вперед!.. — в самозабвении крикнул он и очертя голову бросился на врага.

Бывшие с ним сотни три воинов смешались с турками, и началось побоище не на жизнь, а на смерть.

Как ни странно, превосходящие в своем количестве турки подались назад: потрясла сила натиска. «Шайтан, шайтан!» — кричали они, удивляясь, как это почти поверженный противник не молит о пощаде, а все еще сражается.

Горячая струя вдруг прожгла Ованесу левое плечо, и он увидел у ног свою оторванную руку, еще трепещущую. Паронтэр открыл рот, хотел, видно, что-то прокричать, но упал как подкошенный и покатился к берегу… Пахнуло мятой и… былое погрузилось в вечный мрак.

Все, что свершилось у мельниц, наблюдал со своей позиции Карчик Ованес. Увидев, как падает Ованес Хундибекян, он подумал: «Вот и вознесся в небо! Да прославится его имя в народе, с честью ушел в вечную обитель!»

Вражеские воины, обобрав убитых, подались в город.

— Пороховые бочки сюда! — крикнул изо всей мочи Карчик Ованес и бросился к расщелине.

Хотя было уже далеко за полдень и жара давно спала, он задыхался, широко раскрыв рот, лихорадочно глотал воздух, раздувая при этом ноздри.

Сто двадцать бочек подкатили к щели, которую охраняла какая-нибудь сотня воинов. А снизу черной тучей подступали турки. В каждой из бочек было по небольшому отверстию. Их открыли и вставили туда легко воспламеняющиеся фитили.

— Скорей, скорей! — торопил Карчик Ованес.

А тем временем женщины сбрасывали на головы турок все, что было под руками: глыбы камней, бревна, куски железа. Многие из них тут же погибали от неприятельских пуль. Убитых быстро оттаскивали в сторону и снова бежали к щели.

Откуда ни возьмись явилась бабушка Карчик Ованеса. С распущенными волосами, с разодранным на груди платьем, с горящим факелом в руках, она была само мщение. За ней следовали невестка и внучка и еще какие-то женщины. Ованес увидел их и крикнул:

— Бабушка!..

Больше он ничего не сказал. Только указал в сторону прохода.

Женщины поднесли деревянные ведра с растопленной смолой и сбросили их вниз.

— Сожжем, изжарим проклятых, дети мои! — прохрипела бабушка и кинула вслед за ведрами свой горящий факел.

«Хоть бы до темноты продержаться!» — думал Карчик, втыкая фитили в бочки с порохом.

Он уже послал двести воинов в помощь паракарцам. А сейчас подозвал юношей, что таскали камни, и сказал:

— Быстренько соберите всех городских собак.

Удивленные этим странным приказом, юноши растерянно мялись на месте.

— Не вам ли я говорю?! — закричал Ованес. — Приведите сюда всех собак и притащите все, какие попадутся под руки, лохмотья и тряпки! Да поскорее, времени у нас в обрез.

Юноши бросились в город.

Женщины продолжали делать, что могли: лили вниз кипящую воду, иные смачивали свои шали в керосине, поджигали их и тоже кидали на врага.

Все ближайшие дома уже были разобраны. Запасы каменных глыб иссякали.

Ереван сопротивлялся со сверхъестественным, невероятным упорством. С трудом одолев трехтысячный отряд Ованеса Хундибекяна, бесчисленные воинские соединения турок втиснулись в Дзорагюх, оттеснили паракарцев и заняли на высоте подступы к нескольким узким улицам.

Получив подкрепление от Карчик Ованеса, паракарцы не дали врагу продвинуться вперед. Они подложили под дома порох и, взорвав их, забаррикадировали улицы.

Дневные успехи опьянили турок. Аскяры самозабвенно кидались на развалины, вступали в рукопашную с армянами, защищающими уличные проходы.

Котайский паша делал все, чтобы прорваться в город и за ночь вырезать оставшееся в живых армянское население. Он уже не сомневался в победе, даже отправил одного из телохранителей к сераскяру, сказать, пусть ни в коем случае больше не присылает войска.

— Город взял я! — самодовольно заявил он гонцу. — И все его богатство принадлежит моему войску. Так и передай Абдулла паше!

С наступлением темноты турки слегка ослабили штурм. Только временами гулко постреливали из ружей. Но на позициях своих они держались крепко. Местность от берега реки до самого Дзорагюха, куда добрались их передовые отряды, была усеяна турецкими воинами. Кашевары раздавали людям полувареное мясо, хлеб и мягкий творожный сыр из овечьих и козьих бурдюков.

— Потерпите еще немного, дети Магомета, — подбадривал всех паша, обходя войско. — Завтра мы будем пить ароматный кофе в домах ереванцев и каждый, кто того захочет, станет ласкать армянских красавиц.

Котайцы слушали сладкие речи и облизывались, мечтая, чтобы скорее наступил рассвет.

Темная, беззвездная ночь спустилась на осажденный город и на раскинувшиеся на берегу реки армии непрошеных пришельцев-губителей. В небе грудились свинцовые тучи. Река стонала и ревела. Постепенно угасли все костры. Черный призрак крепости растаял во мгле…

Но в городе никто не спал.

Карчик Ованес собрал остатки своего войска.

— Будьте готовы к штурму, — приказал Ованес. — Мы скатим на турок горящие бочки. Затем всей своей оставшейся силой нападем на них. В эту ночь мы должны отбросить неверных на другой берег.

Никто не возражал, не роптал. Верили они или не верили в возможность одолеть врага, это не имело значения. Важно одно: все были готовы к бою!

Бочки установили на краю обрыва. Юноши успели собрать и привести всех городских собак. Почуявшие опасность животные, поджав хвосты, жалобно скулили. Собак обвязали лохмотьями, облили керосином и стали ждать приказа Карчик Ованеса.

И вот собак подожгли и сбросили вниз. Несчастные подняли ужасающий вой. Объятые пламенем, они сначала катались по земле у самой стены, но, почуяв близость воды, инстинктивно кинулись к реке.

В стане турок началось что-то невообразимое. Обезумевшие собаки с воем подскакивали в воздух и плашмя падали на груды спящих воинов.

— Бочки!.. — крикнул Карчик Ованес, едва последняя собака скатилась вниз.

Подожгли короткие фитили, и все сто двадцать бочек, подгоняемые одна другой, ринулись по крутому склону. Затаив дыхание, Ованес ждал взрыва. Мгновение казалось ему вечностью.

Но вот послышался первый взрыв, и гигантский огненный столб взметнулся в воздух. За ним второй, третий… Ущелье загрохотало…

Осветились даже отдаленные холмы. Взрывы следовали один за одним. Даже армяне ужаснулись, видя последствия содеянного ими. В темноте казалось, будто разверзлась земля и огненный вал, обрушивающийся на берег реки, исторгается из ее чрева.

В турецком лагере горело все. И как горело!..

Карчик Ованес со звоном обнажил саблю.

— За мной! — крикнул он. — Во имя нашей родины и нашего народа!

Карчик первым прыгнул с плотины. Все его воины последовали за ним.

— Урусы, урусы пришли!.. — крикнул по-турецки Карчик Ованес, налево-направо обрушивая удары сабли на панически мечущихся врагов.

— Амман!.. Урус пришел! — вторили ему, тоже по-турецки, армяне.

— Бегите, гяуры идут!..

Кто мог знать, чьи именно голоса так ревут в этом пылающем аду. Каждый думал только о спасении своей жизни. А известие о русских подлило масла в огонь и еще более усилило панику.

Ужас овладел турками. Истошно вопя и топча друг друга, они безотчетно кидались вниз с одной лишь мыслью: спастись от огня и меча.

На берегу бегущих встречал котайский паша и жестоко карал всех попавшихся под руку своей саблей, приказывая вернуться назад. Но волна спасающихся захлестнула его и увлекла за собой. Сабля выпала из рук паши, и он очнулся уже в реке, ощутив холод ее воды.

Армяне еще долго беспощадно рубились с врагом.

Рассвело.

Ереванцам открылись последствия ночного боя. Левый берег Раздана от узкой прибрежной равнинной полосы до дзорагюхского прохода был покрыт бесчисленными телами убитых. Многие еще дымились. Воздух полнился запахом гари. Среди трупов копошились еще живые, но смертельно обожженные люди.

Картина была ужасающей. Даже одержимые паракарцы отворачивались.

Карчик Ованес послал небольшие отряды подобрать турецкое оружие и трупы армянских воинов, а сам стал проверять, кто жив и кто погиб в ночном бою.