— Да.

— Собак стало много… Хитрый персиянин! Обманывает он, этот хан — козье копыто. Я его…

Красильщик помолчал, потом тихо, чтобы не услыхали прохожие, попросил:

— Пойди принеси мне на абаси[57] той травки. Душа требует. Да смотри, чтобы сухая была. Мокрая не курится.

Старший помощник повернул в узкую улочку. Карчик Ованес вместе с другими дошел до своего дома.

Краска на воротах поблекла. «Надо бы обновить», — подумал Карчик Ованес, но, вспомнив о турках, сердито постучал в ворота молоточком. В злобе ему показалось, что опаздывают открыть. Он уже готовился дать слуге оплеуху, но тут отворилась калитка, и Ованес увидел перед собою старшую дочь. Она поклонилась. Гнев отца улегся.

— Где слуга, умер, что ли? — буркнул он.

— Пошел в церковь, — ответила девочка, которой на вид было едва лет тринадцать.

Отец обнял ее, посмотрел с грустью в лучистые, доверчивые глаза, поцеловал золотоволосую головку и сказал:

— Больше никогда не выходи открывать двери, дочка. В городе полно разного сброда… Ты уже большая.

Дом Карчик Ованеса высился на скале Дзорагюха, неподалеку от церкви святого Саркиса. Стоял он в большом саду, огороженном стеной в два человеческих роста. От ворот до другого конца тянулась аллея тутовых деревьев, а под ними кусты агулисских и астапатских роз с фиолетовыми побегами и не раскрывшимися еще бутонами. Виноградные лозы уже зеленели нежной листвой. Вдыхали весеннюю свежесть тополя, верхушки которых покачивались, словно одурманенные ароматом соседних пшатовых деревьев.

Красильщик остановился у колодца. Один из учеников достал воды. Карчик разделся до пояса и стал умываться. Возле этого старого колодца из поколения в поколение так вот умывались все его предки.

В семье живет легенда, что некогда побывал в этом доме гостем армянский князь Апират, и прадед Карчика посоветовал князю вывести из Раздана канал до Еревана и озеленить голый город.

Ованес поднялся на широкий застекленный балкон. Разноцветные стекла светились всеми цветами радуги. На устланном коврами полу резвились трое его сыновей: девяти, семи и пяти лет. Увидя отца, ребятишки затихли. Отец достал из кармана изюм, горкой насыпал его перед ними на ковре и, усевшись на тахте, попросил открыть створку балконного окна. Грохот Раздана ворвался в дом. Вдали зеленели самбек-далминские сады.

Принесли ужин. Пришла жена. В богатом наряде, с украшениями из золота на груди и на руках, с жемчужным аграфом в головном уборе, она была очень хороша. Налила мужу вина. Дочка принесла жареный сибех[58].

— Садитесь поближе, — пригласил Ованес подмастерьев. — Выпьем по чарке.

Подмастерья сели, но чуть подальше от хозяина. Ученики ели в кухне. Ованес принялся уплетать за обе щеки. Уши у него ходили ходуном, с кончиков усов капало золотистое вино. Временами он протягивал руку к кувшинчику с мацуном, приправленным толченым чесноком, и пил. Медленно, с удовольствием. А краем глаза все смотрел на дочку, что стояла неподалеку от матери, готовая каждый миг прислужить отцу.

В дни рождественских праздников паронтэр Ованес Хундибекян намекнул ему, что не прочь породниться — обручить его дочь со своим сыном. «Ну что ж, — думал красильщик, — парень он ничего, уже дело свое имеет. Купец хоть куда, знает, как деньги заработать. Росточком, правда, маловат и черен больно. Оно, может, и грешно выдавать за него такую нежную, ясную, как свет божий, дочку?.. Но делать нечего, придется сказать „да“. Времена вон какие, того и гляди нагрянут турки…»

Думы озабоченного отца прервал тревожный крик с улицы:

— Турки приближаются к Раздану!..

Карчик Ованес отбросил в сторону посудину с мацуном, что была у него в руках, и выскочил на улицу.

Кричал какой-то монах. Он стоял в окружении детей и голосивших женщин. Ованес подошел и сердито спросил:

— Что ты за человек?

— А, Ованес! Я как раз шел в твой дом! Монах Мовсес я. Не помнишь? Ты однажды привел меня к себе с базара… Я видел турок своими глазами! На том берегу Раздана. Они идут…

Улица моментально опустела. Ованес подхватил монаха под локоть и потащил в дом. Мовсес сбивчиво рассказал о том, как убили Арусяк.

Поднялись на балкон. Карчик велел онемевшей от ужаса жене принести оружие и, обернувшись к подмастерьям и ученикам, посоветовал:

— Вооружайтесь и вы, турок идет…

Жена подала мужу оружие и, едва приоткрыв бескровные губы, прошептала:

— Выходит, мы попали поганым прямо в лапы, Ованес?..

Муж не ответил ей, не успокоил. Все вокруг уже полнилось криками людей. Вошел старший из подмастерьев.

— Чего они кричат, проклятые? — спросил Карчик.

— Войско Мирали хана разбито под Егвардом. Остатки воинов трусливо бегут сюда. Народ взбешен.

— Когда они выступили против турок? Когда началась война? — удивился Ованес.

— Ночью их погнали к Апарану. Сегодня они встретили турок под Егвардом и потерпели поражение.

— Значит, Егвард взят? Мы обмануты! Окружены!

Ованес насыпал табаку в прокуренную до черноты трубку, запалил ее трутом и затянулся. Горький дым струйкой пополз к открытой балконной двери.

— Не спите до моего прихода! — приказал он своим, выпуская дым изо рта и ноздрей, и пошел к воротам.

— Вай, горит! — закричал вслед младший сынишка.

Сердце Ованеса сжалось. Ребенок впервые видел его курящим. Знал бы он, какой огонь горит у отца в душе и какой еще дым может закрыть это светлое небо совсем скоро…

Карчик кивнул Мовсесу, чтобы шел за ним. Мирали потерпел поражение. Ну и черт с ним. Пусть подохнет. Надо действовать… Карчик с Мовсесом спустились на дорогу, что вела к Егварду.

На прибрежных скалах сгрудились люди. Их крики заглушали шум реки. Дети забрались на деревья, на крыши домов.

Внизу по дороге бежали персы: конные и пешие. Многие без оружия, окровавленные. Наиб тоже бежал к крепости…

Карчик Ованес закричал:

— Убегаете, бабы?..

— Смотрите-ка на этих защитников хана!.. — подхватил сосед.

— О, чтоб вы передохли! Только против нас храбрые, как львы.

Карчик Ованес схватил валявшийся под ногами трех[59] и швырнул его в беглецов. Снизу выругались. И тут Ованес взял камень. Все последовали его примеру.

— Побьем-ка их! Выели они наши души! — закричал он и замахнулся, но рука так и осталась висеть в воздухе. Кто-то крепко схватил ее за кисть.

Взбешенный Карчик обернулся. Перед ним стоял паронтэр Хундибекян, злой и мрачный.

— Что ты делаешь? — строго спросил он. — Не ребенок ведь! Надо иметь терпение и разум. Сейчас у нас другая забота.

Но ереванцев уже трудно было сдержать. Они кидали в персов все, что попадалось под руки.

До рассвета в городе не спали. Бежавший из-под Егварда священник рассказывал подробности о том, как турки разбили восемнадцатитысячное войско персов.

— Удивительно то, что у самих турок всего не больше двух тысяч воинов, — говорил он. — Их основные силы еще находятся около Карби. Там они встретили сопротивление… А под Егвардом, едва только турки стали наступать, персияне бросились бежать. Ну и резня была!..

В доме паронтэра Ованеса состоялся тайный совет. Было решено послать лазутчиков в сторону Егварда и Карби для сбора сведений о силе и намерениях турок и немедленно укрепить северный квартал города, как наиболее уязвимый. Паронтэру поручили командовать всеми вооруженными силами города.

В качестве помощника ему назначили Карчик Ованеса.

Было уже далеко за полночь, когда Карчик вернулся домой вместе с Мовсесом. Никто не спал. Все сгрудились на балконе вокруг престарелой бабушки Карчика и молчали в страхе и ожидании. Ованес подошел к бабушке, поцеловал ее сморщенную руку.

— Снова турки? — спросила она.

— Да, бабушка, идут…

— Ох, беда! — покачала головой старушка. — Я еще девушкой была, в доме отца жила, в Карби, когда пришел турок. Мы тогда бежали в Сюник. А вернулись обратно не скоро, только после того, как турка прогнали… Ованес, сынок, может, и теперь уедем в Сюник? Там место надежное…