— Успокойтесь, несчастные! — кричал возвышающийся над всеми монах. — Святейший выйдет к вам и выслушает всех. Успокойтесь, дети господни… Не мешайте молитве святейшего…

Тэр-Аветис увидел в толпе Мовсеса, в числе тех, кто оттеснял жаждущих благословения. Тысяцкий невольно усмехнулся. Перед ним встали Арусяк, пшатовое дерево…

Расталкивая локтями напиравшую на него толпу, Тэр-Аветис пробил живую стену и очутился возле Мовсеса.

— Куда прешь? — рассердился Мовсес — не узнал переодетого тысяцкого.

Тэр-Аветис припал губами к его уху:

— «Опротивел мне монастырь и это рабство. Я жить хочу, Арусяк…»

Мовсес побледнел, вцепился в священника и с ненавистью посмотрел ему в лицо. Тэр-Аветис хитро улыбнулся:

— С самого рассвета Арусяк ищет тебя, Мовсес… Не сердись! Я Тэр-Аветис. Похож? Веди меня сейчас же к святейшему.

Мовсес узнал наконец тысяцкого и смутился еще больше. Хотел спросить о чем-то, Тэр-Аветис не дал ему опомниться:

— После, после. Веди меня скорее. Горги Младший сейчас в шалаше у Арусяк. Ее ночными гостями были мы, не беспокойся.

— Но святейший велел никого не пускать к нему, — заговорил наконец Мовсес.

— Ты проводи меня только до покоев святейшего, а сам удались. И жди у Арусяк.

Мовсес подмигнул монахам, чтобы они дали дорогу священнику. Монахи вопросов не задавали, обступили плохо одетого, но повелительно сверкающего глазами священника и довели его до дверей покоев. Какой-то епископ оттолкнул Тэр-Аветиса и удивился, что тот не отступил, а больше того, сам же еще отстранил его локтем и, открыв дверь покоев католикоса, смело вошел туда.

— Непокорный, кто разрешил тебе явиться не вовремя? — послышался сердитый старческий голос католикоса.

Тэр-Аветис поднял руку:

— Не проклинай, святейший, я все равно этого не боюсь.

Он опустился на колени на разостланном возле дверей ковре. Сделав три земных поклона, еле коснулся усами золотистой бахромы ковра и поднялся.

Посреди большого зала стоял патриарх всех армян — престарелый, тщедушный католикос Аствацатур Амаданци.

Патриаршее одеяние и особенно пышная белая борода до пояса внушали почтение. На католикосе был фиолетовый, в цветах, филон с желтой бахромой понизу. Треугольной формы золотой венец, весь усыпанный драгоценными камнями, пламенел под лучами утреннего солнца, бьющими в многочисленные окна. Святейший держал в правой руке сверкающий бриллиантами крест, в левой — усыпанный драгоценностями патриарший посох. На плечи был накинут шитый золотом емифорон, полы которого спадали складками. В таком облачении католикос скорее походил на рождественскую игрушку, чем на живого человека.

«Кому нужен этот блеск», — подумал Тэр-Аветис и, не ожидая приглашения, смело и уверенно направился к католикосу.

— Несвоевременно ты явился… — заговорил возбужденным голосом католикос.

Под твердым, широким шагом тысяцкого пол в зале задрожал. Тэр-Аветис приложился к руке католикоса и, глядя в угасшие глаза старца, сказал:

— Я тысяцкий Тэр-Аветис, святейший. Меня прислал к твоему двору Верховный властитель Сюника и Арцаха Давид-Бек!

Борода у святейшего дрогнула, зрачки расширились, зашевелились сухие губы.

— С добром? — выговорил он не без труда и посмотрел на стоящее вдали небольшое кресло.

Тэр-Аветис понял, что католикос хочет сесть. Он придвинул к нему кресло, принял посох и крест и помог сесть. И тут вдруг открылась дверь. Тысяцкий с досадой обернулся. Вошли два епископа, злые и бледные. Недовольно уставились на Тэр-Аветиса. Тот, не обращая внимания на настроение вошедших, твердо сказал:

— Святейший, я должен говорить с тобой с глазу на глаз.

Католикос сделал знак епископам, чтобы вышли. И те не посмели не исполнить его желание.

— Давид-Бек со всем своим войском и народ наш склоняются пред тобой, святейший!

— Как они там: народ, войско, сам Бек?

— Здоровы и полны отваги. Сражаются и живут для страны Армянской.

— Будь благословен ныне и во веки веков! — воздел руки патриарх и, внимательно глянув на сюникца, продолжал: — Я слышал твое имя, тысяцкий… Многими отважными делами увенчал ты себя. Будь благословен! Только как же не страшишься проливать кровь? Ведь ты — служитель дома господня и слуга Христа?

Тень улыбки скользнула по загорелому лицу Тэр-Аветиса.

— Нет, владыка! Никогда не страшусь! — ответил он. — И даже верю, что всевышний не обделит меня почестями на том свете, потому что я проливал кровь во имя справедливости. Кто подымет руку на нашу страну, тот враг господний. Думая об этом, я забываю о духовном своем сане…

— Да спасет тебя господь! — в страхе прошептал католикос.

— Какое сердце выдержит, чья рука не возьмется за меч, если над родимым гнездом парит гриф и покушается он на детей?

— Справедливо говоришь! — согласился старец. Затем хлопнул три раза в ладоши и приказал вошедшему слуге не закладывать кареты, так как он-де немного задержится. Слуга вышел.

— Да простится мне, если я полюбопытствую: куда собирается ехать святейший? — смело спросил Тэр-Аветис.

И хотя этот вопрос не понравился католикосу, он подавил негодование и сказал:

— В Персию.

Сказал и раскаялся. Тэр-Аветис не нравился католикосу. Владыка испытывал перед ним какой-то непонятный страх. И тем не менее он снова заговорил:

— Еду ко двору Тахмаз шаха. Зовет…

— Не езди, святейший! — полупросительно-полуповелительно взмолился Тэр-Аветис. — Кто такой шах Тахмаз, что ты едешь к нему на поклон? Он тебя…

Католикос нервно потер изрезанные толстыми синими жилами руки. В глазах у него сверкнули слезы.

— А как быть? Как тут не поедешь? — сказал он с горечью. — Не сегодня-завтра явится турок, вооруженный, бешеный. Тахмаз сейчас господин. Раз зовет, я должен ехать. Кому, как не мне, позаботиться о пастве моей неприкаянной? Может, удастся предотвратить пленение и ограбление армян.

— А я приехал с тем, чтобы увезти тебя к нам, святейший. Это воля старейшин армянского народа и Давид-Бека.

Католикос со страхом посмотрел по сторонам, погладил дрожащей рукою роскошную свою бороду и прищурил глаза. Желтое, как пергамент, лицо его на миг озарила блаженная улыбка. Но эта слабая вспышка внутреннего удовлетворения была минутной. Руки вдруг задрожали, да так сильно, что зазвенели кольца, и он сказал упавшим голосом:

— Нет, тысяцкий, хотя у блаженного Давид-Бека и добрая цель, я не могу бросить мою несчастную паству — народ армянский. Я приведу из Персии войско для защиты Эчмиадзина и Еревана.

Тэр-Аветис помрачнел, сжал губы. Мгновение он смотрел на старца без надежды и сказал с упреком:

— Будь рассудителен, святейший, обрати свою мысль в живительную воду и утоли жажду людей. Мои слова останутся в этом лучезарном Эчмиадзинском престоле: твоя поездка в Персию — удобный предлог, чтобы ты бежал от зла и приехал к нам. Ныне в Сюнике и Арцахе решается судьба армянского народа и армянской церкви. Наш горный край — единственное безопасное место для тебя и для твоего святого престола. Если не делами, то хоть словом своим и присутствием ты воодушевишь наше воинство.

Католикос простер руки к распятию.

— Господь, будь покровителем армянской нации! — крикнул он прерывающимся голосом. Затем прикрыл бородою нагрудный крест и потряс головой: — Душа покинет мое тело только здесь, в этой обители. Я не вправе оторвать престол от его корня. Он должен оставаться на месте святого пришествия.

— Ты сохраняешь здесь престол для того, чтобы турок осквернил его! — уже не сдерживая возмущения, сказал Тэр-Аветис.

— Сегбос, — воздел руку старец, — наш сын в Константинополе! Он — украшение султанского двора. Сегбос спасет Эчмиадзин. Непременно спасет! Я уже написал ему письмо…

— В таком случае зачем же ты едешь в Тавриз на поклон Тахмазу?

— Утопающий и за змею схватится.

Тэр-Аветис, забыв приличия, почти закричал:

— Наивные люди, у падали просить помощи! Пойми, святейший, шах Тахмаз готов мышиную нору за тысячу туманов вымолить. Это сатанинское отродье ужалит нас, как змея Евы. Знай же, он дрожит при одном взгляде на наши горы. Пусть благодарит султана. Не будь опасности со стороны турок, мы бы уже сейчас прищемили ему хвост и выбросили из Нахичевана, из Еревана, да и из Тавриза. Загнали бы в пустыню. Какую силу имеет Тахмаз, чтобы оказывать тебе помощь?