Вошли в ограду монастыря. Там уже иголке негде было упасть. Паломники в молитве, что называется, лежали друг на друге. Мужчины, женщины, млад и стар, обратив взоры к серым стенам монастыря, крестились, целовали хачкары, землю, по преданию освященную святым пришествием. Пищали дети. Какая-то старуха поддерживала голову молодой женщины, чтобы не разбилась о камни, — та была в обмороке. Горги Младший заметил полуголое ее плечо, которое белело, как облако, и пожалел несчастную: такая молодая и припадочная…

Тут и там на земле виднелись засохшие и свежие пятна крови. Монастырская братия с лоснящимися от жира лицами, с кожаными мешками в руках, расталкивая толпу, собирала жертвоприношения: овечьи головы, потроха, части туш. Люди тянулись к окровавленным рукам монахов, отдавали им все, что могли, в надежде услышать хоть пару скупых слов благословения.

Тэр-Аветис и Горги Младший на коленях (таков обычай) подползли к главному входу храма, приложились к истертым каменным плитам и остались возле дверей. Войти внутрь не было никакой возможности. Храм, как и площадь вокруг, тоже забит людьми. Стоявший рядом с Горги усатый высокий крестьянин силой старался протиснуться в толпу. От него несло отвратительным зловонием — смесью винного и чесночного перегара. Держа над головой огромную свечу, крестьянин кричал сиплым голосом:

— Пропустите, отродья сатаны, дайте дорогу, я хочу зажечь свечу у ног католикоса, приложиться к его деснице…

Молодой человек духовного звания оттолкнул крестьянина:

— Католикос пошел отдыхать, богослужение окончено, не напирай, как буйвол из маслобойни, стыдно!

— Пошел, говоришь, отдыхать? А я купил свечу, вот она, смотри! — и усатый стал размахивать свечой над головой инока.

— Завтра принесешь. Завтра католикос будет служить обедню.

Горги Младший кое-как протиснулся к Тэр-Аветису.

— Мовсес, святой отец! — сказал Горги, толкая Тэр-Аветиса локтем. — Вот он, смотри.

— Я уже приметил, — тихо отозвался Тэр-Аветис. — Не упускай его из виду.

Народ хлынул из храма. Двор наполнился запахами пота, вина и водки. Тэр-Аветис крепко ухватился за руку Горги, чтобы не потерять его в давке. Человеческая волна поднялась и унесла с собою Мовсеса. Тэр-Аветис в сердцах выругался. Где теперь отыщешь инока?

С купола колокольни надрывно кричал какой-то монах:

— Паломники! Монастырская гостиница переполнена, мест нет. Торопитесь, ищите приюта у боголюбивых людей Вагаршапата. Этой ночью будет сильный дождь!..

— Пойдем, Горги, — сердито буркнул Тэр-Аветис. — В давке мы все равно не найдем Мовсеса. Темнеет, надо хоть приют найти.

Спустились сумерки. Посланцы Давид-Бека вышли из монастырской ограды и сразу попали в какую-то узкую улочку. На верхушке тополя в последний раз взмахнула крыльями и сошла в гнездо цапля. Стадо коз подняло на улице невообразимую пыль. Двое крестьян колотили тяжелыми дубинами погрязшего в топи у ручья буйвола. А он знай себе лупил хвостом по воде, потряхивал головой и фыркал, не то от удовольствия, не то от ударов. Какая-то старуха на ближнем дворе кричала:

— Нет места, христиане. Понимаете, места нет! Нас самих четырнадцать душ, и гостей столько же. Куда я вас помещу, нет места!..

— Во имя бога, разрешите хоть в хлеву переночевать, у нас больная, — просила паломница, за спиной у которой висел маленький ребенок, а рядом стояли старуха и молодая женщина, покорная и измученная.

Горги узнал молодку. Та самая, припадочная, которую он видел в монастырском дворе. Вспомнил ее белое плечо. Снова дрогнул от жалости.

Перед всеми домами толпились паломники — с семьями, с лошадьми и с ослами. Вагаршапатцы гнали их, ругались, клялись именем святой Гаяне, что нет у них места.

Тэр-Аветис и Горги уже затемно добрались до околицы деревни и остановились перед небольшим садом.

— Останемся здесь, под открытым небом? — предложил Тэр-Аветис. — А дождь нам не помеха. Пусть себе идет, не сахар, не растаем.

Вошли в сад. Осторожно пробрались мимо виноградных лоз к большому ореховому дереву. Под ним и решили переночевать. Неподалеку от дерева, примкнув к самой изгороди, стоял неказистый шалаш, наскоро слепленный из прутьев и глины. Перед узенькой дверью сидел щенок с впалым животом. Он бросился в ноги Тэр-Аветису.

— Добрый вечер, хозяин, — произнес Тэр-Аветис, хотя в шалаше было темно и никого и ничего не видно.

В двери вдруг показалась молодая, миловидная женщина, очень бедно одетая. Увидев двух мужчин, к тому же и священника, она прикрыла концом шали рот, отогнала веником щенка и, подойдя к гостям, молча остановилась перед ними.

— Прими нас под крышу, дочь моя, — сказал Тэр-Аветис. — Мы паломники. В деревне все дома переполнены.

— Пожалуйте, святой отец, — застенчиво пригласила женщина. — Вот мой дом. Если поместитесь вдвоем, пожалуйте.

— А как же ты?

— Я? Меня ночью не будет дома. В монастырь уйду. Хлеб будем печь. Тесто надо месить.

— А где хозяин?

— Убили, — вздохнула женщина. — Убили год назад. Поехал в Ереван продавать пшат, будь проклят тот день! Полил дождь, он вошел в рынок и укрылся под навесом. Там и случилась беда: в толпе коснулся какого-то персидского сеида. Сеид поднял крик: христианин, мол, осквернил его. Сбежались персы и тут же на месте убили моего хозяина.

— Да пошлет ему бог царство небесное, жертва он… — попытался утешить вдову Тэр-Аветис.

— А мне что пошлет бог? — неожиданно взорвалась вдова. — Я ведь тоже — его создание! Или мне святым духом прожить можно? Кто даст мне хлеба? Живу, как собака. В монастыре пожалеют иной раз, бросят кусок хлеба. Я уж прошу: продайте меня какому-нибудь басурману, пусть пропаду. И душу потеряю… Для чего она мне?

Вдова прикрыла лицо концом платка и зарыдала. У Горги сжалось сердце.

— Успокойся, дитя мое, — сказал мягко Тэр-Аветис. — Таков твой крест, и ты должна нести его.

— Не могу больше! Прокляни меня, святой отец! Уж очень тяжек мой крест.

Так, плача, она взяла кувшин, подлатанный, с отломанным ушком, и пошла за водой. Вернулась с сухими глазами, но злая, сумрачная. Поставила кувшин перед гостями.

— Больше нечем мне вас угостить, — сказала она.

— Подари нам свое имя, назовись, — с улыбкой попросил Тэр-Аветис, усаживаясь на пенек.

— Арусяк меня зовут. — Молодая женщина посмотрела на небо. — Сейчас дождь пойдет. Пожалуйте, войдите в мой дом. Хотя он и протекает, но все лучше, чем под открытым небом. О господи, или помоги мне, или возьми душу на покаяние…

Гости вошли в шалаш. В углу лежало примятое сухое сено, видать, ложе хозяйки. Кроме худого корыта да кувшина, в котором она принесла воду, других вещей не было.

Тэр-Аветис попросил Арусяк зажечь свет.

— Свет? — простонала вдова. — Откуда у меня светильник и масло? Какой свет!

— И лучины нет? Зажги хоть ее. Сердце может разорваться от темноты, от твоей бедности.

Арусяк удивленно посмотрела на странного священника. Минуту назад он казался жалким и покорным, как божья овечка, и голос едва поднимал, а теперь, словно хан, говорит повелительно, сердито. Вдова даже испугалась, с трудом запалила лучину, минут пять дула на нее, раздувая свои щечки и хорошенький рот. От света стены хижины окрасились в кровавый цвет. Разостланное на земле сено словно загорелось.

— Есть на селе продавец вина? — спросил Тэр-Аветис мрачно и строго.

— Есть.

— И продавец хлеба?

— Найдется.

— Сходи купи нам вина и еды.

Тэр-Аветис высыпал целую горсть медяков на колени изумленной женщины.

Арусяк покорно вышла и скоро вернулась, неся в руках кувшин вина, а в фартуке — хлеб, козий сыр, зелень и соленья. Гости уже расположились на сене. Арусяк разостлала перед ними свой фартук, поставила вино и еду и принесла откуда-то деревянную кружку. Сама осталась стоять.

— Садись и ешь с нами, — пригласил Тэр-Аветис.

— Святой отец, ведь я женщина, а вы мужчины, как же это можно сидеть за одной трапезой?