— Разве исполнимо задуманное, тэр Верховный властитель? — недоверчиво спросил Нагаш, уставившись на Бека.

— Я не из тех, кто бросает слова на ветер.

— Хотелось бы верить, — мягко произнес живописец. — Но все непрочно в этом мире. Не мой ли отец считался украшением дворцов и очаровывал своим пением царей? Не он ли вернул дыхание и жизнь мертвым стенам Эчмиадзина? А чем отплатили ему? Изгнали из дворца, как последнего нищего, и он умер от горя и нужды. Вера обернулась ныне безверием, уж очень много их стало, гонителей света.

Бек еще долго утешал Нагаша, обнадеживал, стремясь отвлечь от тяжких воспоминаний. Живописец слушал, не отрывая при этом глаз от синеющих за окном гор, и взор его был полон безнадежности и скорби. И слава и имя казались ему потерянными навсегда.

— Отпусти меня, — сказал он Беку. — Дай провести остаток жизни свободным. Вольная бедность и безвестность милее славы и богатства в золотой клетке.

— Воля твоя, — потеряв терпение, сказал Давид-Бек. — Только не думал я, что сын великого Овнатана предастся малодушию и откажется служить своему народу и родине.

Слова эти задели за живое Нагаша Акопа, но возразить было нечего, Бек, пожалуй, прав.

— Неужели тебе не хочется, — продолжал Давид-Бек, — помочь нам возродить древнее искусство нашего народа? Не хочется передать свое мастерство ученикам, чтобы не погибло дело, начатое твоим отцом?..

После долгого молчания Нагаш сказал:

— Ты истинно велик, наш тэр! Дай мне время подумать.

— Подумай. Я подожду.

Нагаш понял, что судьба еще раз являет к нему милость. Вспомнил сына, разрушенный дом, свои загубленные картины. И в нем заговорил дух созидания, который был тяжко ранен, но еще не угас. Нагаш взглянул на Бека. На лице у того светилась доброта.

— Подумаю, тэр Давид-Бек. Я верю тебе…

Из Агулиса, Дашта, Кагакика, Дизака съехались приглашенные на совет купцы. Находились тут и мегринские военачальники Константин и Сари.

Бека встретили почтительным поклоном.

Усевшись в кресло, он положил руки на подлокотники слоновой кости и подал знак дьяку Магакии, чтобы тот сел рядом, за низеньким столом. Скрипнули пружины. Ходжи затаили дыхание. Даже мигнуть боялись, не то что смотреть на Бека. Каждый предпочитал остаться незамеченным. В ушах у них еще звучали слова мелика Муси: «Не слушайтесь Бека, не открывайте в эти смутные дни своих амбаров. Бек пустит нас по миру с сумой».

Пхиндз-Артин не находил места рукам своим. Содрогался при одном воспоминании о том, что случилось в его доме. «Какой бог наделил этого человека такой огромной волей? — думал он о Беке. — В нем сила дэва и мудрость змеи. Избави бог от его гнева».

— Итак, достопочтенные ходжи! — медленно начал Бек. Хотя говорил он тихо, но голос прозвучал как сталь. Охватив одним взглядом сидящих перед ним людей, Бек продолжал: — Благодарение богу, страна наша свободна и независима. Мы вырвались из-под вражьей пяты. Но великая нужда гнетет нас. Казна Верховного Армянского Собрания пуста. А войско надо кормить, и жалованье платить надо, и оружие ему требуется. Не думаете ли вы, что пора возобновить торговлю с чужеземными странами?

Он умолк. Слышно было, как жужжала влетевшая в открытое окно пчела. Каждый из купцов ждал, пока заговорит сосед. Уткнувшись взглядом в пол, сидел старейшина купеческой гильдии — мелик Муси. Видавший виды, хитрец этот понимал, что Бек не примет никаких объяснений и возражений, только враждой проникнется.

Наконец он поднял глаза и встретился взглядом с Беком. Деваться некуда, пришлось заговорить.

— Да будет известно нашему господину, что мы не щадили для земли Армянской ни живота, ни богатства нашего! — произнес он торжественно.

— Не щадили!.. — обрели дар речи и другие купцы. — Видит бог, не щадили…

— Многие из нас воевали в твоем войске, тэр Давид-Бек, — воодушевился мелик Муси. — Народ мы торговый, торговля — наш хлеб насущный. Но что поделать, тэр, коли пусто у нас в амбарах. Рады бы торговать, да нечем. Нет ни шелка, ни хлопка, ни кожи. Шерсти тоже мелики не продают. На чем торговлю строить?..

«Хитрая лиса, надеешься, что я не проведаю о ваших припасах?» — подумал про себя Давид-Бек, глядя на купца.

— А что ты скажешь, ходжа Мкртум? — обратился он к высокому, сухопарому человеку.

— Бог свидетель, нет у меня за душой даже ниточки! — вскочив с места, воскликнул ходжа Мкртум. — Грех скрывать, чадами своими клянемся, как перед богом…

Другие тоже клялись, что нечем им торговать.

Бек посинел от злости. Правая щека у него стала подергиваться, губы угрожающе сжались. Дьяк Магакия, глядя на него, понял, что вот-вот разразится буря.

— Изменники! — прогремел Бек, и от голоса его дрогнули большие, многосвечные люстры.

Ходжей охватил ужас. Мелик Муси стал белее стены. Купцы, хоть и были наслышаны о беспощадности Давид-Бека, такого, однако, не ожидали. В страхе кое-кто пал на колени, у других не хватило сил даже на это.

— Воины! — крикнул в дверь Давид-Бек.

Военачальники Константин и Сари тут же сорвались с места и выбежали из зала. У купцов затряслись поджилки.

— Приди в себя, Давид-Бек, — тихо промолвил дьяк Магакия.

— Кто тут из вас мелик Муси, подданный нашего государства? Пусть выйдет вперед! — словно не узнавая первого ходжу страны, приказал Бек.

Мелик Муси на коленях подполз к нему. Всегда надутый, спесивый, богатейший купец земли Армянской Муси был сейчас жалок.

— Пожалей нас, тэр Давид-Бек, пощади, — протягивая руки, хрипел он.

— Жалеют безвинно убиенных и бездомных. Можно пожалеть ходжу Хачика из села Арсеняц, который ограблен и остался без крова, — бросил Бек. — А тебя, мелик Муси, лгуна и изменника, жалеть нельзя. Я уже раз пожалел — довольно. Не будет вам милосердия, бесстыжие отступники! Обеднел, говоришь, настолько, что нет у тебя в припасах шелка и на одну верблюжью поклажу? И у тебя нет, ходжа Мкртум? Бедные люди, в пору суму на вас надеть!.. Может, попросить у крестьян наших, чтобы прокормили вас? А-а?

Вернулись военачальники Константин и Сари и доложили, что отряд телохранителей Бека дожидается во дворе. Наступило тяжелое молчание.

— Ну? — наконец заговорил Бек. — Что скажете, армяне?..

Купцы молчали.

— Отвечайте! Не то будете иметь дело с моими воинами. Тогда пощады не ждите! Говори ты, мелик Муси, и стыдись перед богом, которым все клялся…

— Какой уж стыд? Не осталось ни стыда, ни чести! — сказал, поднимаясь с колен, мелик Муси. — Виноваты мы перед тобою, тэр Давид-Бек. Карай нас и будешь прав! Только, государь мой, где ты видел купца, который сказал бы, что он имеет! Есть у нас неписаный закон: правая рука не должна знать, что держит левая. Однако, хочешь верь, хочешь нет, кое-какие товары у нас есть… Но их мало, слишком мало, чтобы можно было начать угодную тебе торговлю…

— Доброе дело начинается с малого, — перебил его Бек. — Если через неделю ваши караваны не отправятся в путь, никому пощады не будет. И чтоб знали все: я повелел упразднить налог, что взимали мелики с торговцев, посетивших их владения.

Купцы загомонили. Указ этот оборачивался для них барышом.

— Но торговать вы должны с другими странами, — продолжал Бек. — Это принесет богатство государственной казне.

— Дороги ведь закрыты, тэр Давид-Бек. С кем торговать? — неуверенно спросил Муси. — В Тавриз поехать не можем. В Шемахе разграбили караван-сарай русских и армянских купцов. На Эрзерум не проедешь: дорога в руках у ханов, нахичеванского и ереванского. Исфаган захватили афганцы. Куда нам податься с товарами?

— В Россию, — ответил Бек. — Нет у нас отныне дороги в Исфаган и Стамбул. Лежит она теперь только в земли русского царя. Отправляйтесь в село Тог, что в Дизакском гаваре, а оттуда в Саляны и прямиком в Баку. Там русский князь Долгоруков даст вам суда, и вы достигнете Астрахани, а потом и в Москву попадете.

— С русскими торговать, оно, конечно, выгодно, — заговорили с разных сторон.