— Чья это голова? — спросил он.

— Верховного властителя армян Мхитара! — ответил предатель.

На мгновение все остолбенели. Паши, выпучив глаза, смотрели на лежавшую на ковре голову. Абдулла сперва онемел, затем его продолговатое лицо расползлось в кровожадной улыбке, он наклонился, взглянул на голову Мхитара.

— Да, друзья мои, это голова невиданного храбреца, причинившего нам так много страданий! — с безудержной радостью воскликнул сераскяр. — Это он! Ликуйте! Вот, наконец-то Сюник у моих ног! О милосердный аллах!

Паши боязливо подошли к голове. Несмотря на страх, каждому хотелось увидеть мертвым лик того, кто так храбро боролся за свою страну и так много раз наносил им жестокие поражения. Абдулла вперился в сотника Миграна. Тот снова поклонился.

— Я выполнил твое желание, паша, — сказал он, — Мхитара больше нет. Нет и его верного соратника мелика Бархудара, нет сына Мхитара — Агарона, Бандур-Закарии и многих других. Войско Мхитара рассеяно. В Сюнике сейчас каждый озабочен только тем, как бы спасти свою голову. Двери нашей страны открыты перед тобой. Войди в Нахичеван, в Агулис и Мегри. Гарнизоны Мхитара поспешно уходят оттуда, страна без хозяина…

— Это очень хорошо… — оторопело пробормотал сераскяр.

Один из европейских советников не без сожаления сказал:

— И зачем только эти армяне стремятся к свободе, коли своими же руками они уничтожают ее, едва завоевав?

Абдулла вскочил, тяжелыми шагами подошел к сотнику Миграну, но, что-то вспомнив, повернулся к послам, готовившимся к отъезду в Сюник, и сказал:

— Разойдитесь. Незачем вам теперь ехать в Сюник. Мухитара нет больше в живых. Армянская земля обезглавлена, вот ее голова — под моими ногами! Мертвая и бессильная. Велика милость аллаха! Срочно сообщите в Стамбул, что Сюник повержен и Мухитара нет…

Он снова посмотрел на сотника Миграна. Несмотря на неожиданную радость, лицо его не предвещало ничего хорошего, и уже сурово сказал:

— Ты оказал мне неоценимую услугу, Мигран юзбаши. И получишь достойное вознаграждение. Клянусь, что оно будет достойным тебя. Эй, капучи-баши, отведи этих знатных армян в баню, а потом одень их в одежды пашей, пусть отдохнут после праведных трудов.

Армянские отступники в сопровождении капучи-баши удалились. Едва за ними захлопнулись тяжелые двери, все весело засмеялись. Громче всех гоготал Кёпурлу Абдулла паша.

Именно в этот час Гоар и ее спутники подъехали к Ереванским воротам Тавриза. Их кони почернели от пота и грязи. Пыль слоем покрыла одежды всадников. Одна из лошадей пала у самых ворот. Какой-то турецкий сипай преградил им путь.

— Мне надо видеть Абдулла пашу, — обратилась к нему Гоар.

Турок от изумления раскрыл рот. С ним разговаривала женщина.

— А зачем тебе паша? — спросил он, с восхищением любуясь ее красотой.

— Я из Сюника! — ответила Гоар. — Будь великодушен, исполни просьбу женщины.

— О, с удовольствием, прекрасная ханум, пожалуй! — льстиво сказал турок и повел армян во дворец шаха Тахмаза. — Утром из ваших мест сюда прибыли и другие всадники, и они тоже спешно хотели видеть сераскяра!

— Паша принял их? — спросила Гоар.

— Они и сейчас во дворце.

Во внутреннем дворе стояли оседланные кони. Воины, толпившиеся возле них, с удивлением смотрели на женщину-всадника. Иные даже приветствовали ее по-военному. Гоар выглядела величественно.

О прибытии армян сообщили капучи-баши. Он явился довольный, с улыбкой на устах. Даже поклонился Гоар и проводил ее в приемную сераскяра. Вместе с Гоар позволили представиться паше только Горги Младшему, предварительно отобрав у него оружие.

Гоар, идя за провожатым, едва сдерживала крик. Когда-то она была гордой, сильной от одной только мысли о том, что есть на свете большое и дорогое сердце, принадлежащее ей, живущее ее любовью, бьющееся только для нее. Теперь нет этого сердца. Его пронзила рука предателя, и отныне в этом мире нет ей никакой радости.

Она вздрогнула, очнулась от тяжелых раздумий и ужаснулась. Где она? До чего дошла? Куда идет? Зачем ей турецкий паша? С ужасом вспоминала обезглавленное тело Мхитара. Боже, ей даже не довелось увидеть его лица.

Гоар не заметила, как вошла в зал, как остановилась, не заметила, что стоит уже перед Абдулла пашой и что Горги Младшего повалили на пол.

— Склони голову, ты стоишь перед пашой! — сказал ей в ухо капучи-баши. Голос его вывел Гоар из оцепенения. Она подняла голову и своими огромными лучистыми глазами посмотрела вперед. На лице паши, восседавшего на троне шаха Тахмаза, было написано крайнее удивление. Капучи-баши повторил еще раз свои слова, но Абдулла сделал ему знак рукой и милостиво произнес:

— Пусть прекрасная ханум ведет себя так, как ей угодно.

Гоар положила руку на грудь, чтобы поклониться, но в этот миг взгляд ее упал на голову, что лежала у ног паши.

— Мхитар!.. — жалобно простонала она и повалилась на пол.

Паши растерялись. Капучи-баши кинулся за водой. Но Гоар быстро взяла себя в руки, поднялась, отступила на два шага и, высоко подняв голову, сказала:

— Паша, ты, как я слышала, из великого рода Кёпурлу, чьи храбрейшие мужи сделали немало, чтобы на берегах Босфора сверкал турецкий полумесяц. Я женщина, любящая женщина… Одиннадцать дней я не сходила с седла, чтобы добраться до твоего двора… Я верю, что ты окажешься великодушным и благородным и выполнишь просьбу такой несчастной женщины, как я.

— Позволь мне узнать, кто ты, ханум? — спросил паша.

— Дочь хндзоресского мелика Бархудара. Я из тех армянок, которые денно и нощно молились о продлении жизни, о мощи меча и о величии храбреца, голова которого ныне лежит у твоих ног! Голова эта отрублена рукою изменника.

— Может, ты хотела бы видеть того, кто отрубил голову Мухитар паши, и распорядиться его судьбой? — подняв брови, спросил паша.

— Этим ты оказал бы мне великую милость, паша! — ответила Гоар.

По знаку Абдуллы капучи-баши ввел сотника Миграна и его спутников. Изменники было склонились перед пашой, но, увидев Гоар, окаменели, побледнели и растерялись. Паша из-под нахмуренных бровей посмотрел на убийц.

— Вы знаете эту ханум? — спросил он.

— Она моя родная сестра, — дрожащим голосом ответил Мигран.

— Изменник не имеет ни родных, ни родины! — бросила Гоар.

Паша обратился к заговорщикам:

— Я боролся против Мухитар паши по повелению моего владыки султана. И если бы мне удалось поймать живым этого храброго полководца, я поступил бы с ним жестоко — он был моим врагом. Вы — армяне. Армянам он был владыкой и защитником. И вы убили его. Нет! Вы не можете быть преданными ни одному государю, коли своего государя предали смерти!

Паша помолчал и спустя минуту сурово добавил:

— Для храбрых нет смерти. Кто венчает свою жизнь храбростью, живет столько, сколько луна и солнце. Теперь слушайте. Я обещал достойно вознаградить вас. Вознаграждением для таких, как вы, могло бы быть повешение на тавризских воротах, что я и собирался сделать. Но эта прекрасная ханум хочет сама решить вашу участь, и я отдаю вас на ее суд.

Паша поднял руку. Онемевших, почти потерявших сознание изменников вывели.

По приказанию паши голову Мхитара завернули в шелковую ткань и передали Гоар. Армяне похоронили ее у врат армянской церкви в Тавризе. Когда могила была уже засыпана землей, Гоар, как подбитая птица, распростерла руки, легла на холм и зарыдала. Плакала не только Гоар, плакали воины и персиянки, вышедшие из ближайших домов.

— Прощай, мой Мхитар!.. — поднявшись, сказала Гоар. — С тобою вместе угас факел страны Армянской, зажженный Давид-Беком! Прощай!..

В тот же день, в сопровождении выделенного Абдулла пашой отряда, Гоар и ее люди выехали из Тавриза. Армянские воины вели закованных в цепи изменников.

Спустя три дня они достигли берега Аракса. Показались гребни армянских гор. У Худаферинского моста все спешились. Гоар, подарив туркам по серебряной монете, велела им ехать обратно. И остались они одни с изменниками.