— Садись на коня, скорее, — поторопил он свата, увидев мчавшихся на них пять-шесть аскяров.

Гичи вскочил на коня, вынул саблю и, крикнув: «С нами сила крестная!» — бросился на турок. Горги видел, как он разрубил плечо одному турку. «Есть еще сила в его руке», — подумал он и сильным ударом свалил с коня другого аскяра. Турки стали отступать, Гичи, преследуя их, гнал дальше от своего дома.

Вслед за конниками и факельщиками с оглушительным ревом и криками в село ворвалась основная масса турецкой армии. Начался погром. Аскяры выбивали двери, окна, врывались в дома, убивали защищающихся мужчин, бросали в огонь детские колыбели, хватали девушек и подростков и, привязав их к своим коням, угоняли в рабство.

Гичи и Горги сражались у ворот. Более пятидесяти пеших турок старались проникнуть во двор. Они набрасывались с копьями на обороняющихся.

— Бей, сват! — кричал обезумевший Гичи.

Турки, разрушив изгородь, ввалились во двор… Горги налетел на них в надежде защитить сестру, но другая группа окружила его… Гичи не удалось подоспеть на помощь, его прижали к стене. Он успел спрыгнуть с коня на кровлю погреба и оттуда стал забрасывать камнями осаждающих. Они с воплями отбежали назад.

Послышался бой барабана. По улице медленно и торжественно проезжала большая группа всадников. Впереди, в роскошной одежде ехал паша, равнодушный к окружающей резне. Вдруг Гичи, воспользовавшись минутным замешательством аскяров, быстро спустился вниз, стал на колени посреди улицы, поднял руки к небу и крикнул:

— Пощади человеческие создания, о милосердный паша! Вот мы всем селом покоряемся вашему султану. Пощади!

Паша даже не взглянул на него. Гичи продолжал громко молить о пощаде, пока кто-то не воткнул копье в его спину… Гичи повалился под конские копыта.

Сраженный копьем, рухнул наземь конь Горги. Но, не теряя присутствия духа, отважный воин продолжал неравный бой. Отступая назад, он упал в канаву, но тотчас же вскочил и, отбивая непрерывные удары десятков янычаров, вышел на улицу. Его спасали броня и крепкий шлем.

Торжественно проезжавший паша, взглянув на Горги, улыбнулся.

— Берите живым этого храбреца, он воин, — приказал паша.

Несколько телохранителей достали арканы и двинулись на Горги. Аркан, свистя, готов уже был обвиться вокруг его шеи, но Горги успел перерезать саблей веревку, но тут же другая веревка захлестнула смельчака. «Хотят взять меня в плен», — пронеслось молнией в голове Горги, и это еще более взбесило его.

— Стойте!.. Не убивайте! — услышал он голос паши.

Горги не успел взглянуть в последний раз на дом свата, где он оставил сестру и ее добрую свекровь. Веревка сжала горло, в глазах потемнело. Он только почувствовал, что его волокут по дороге…

Рассвело.

Аза напоминало пылающий тонир. Огонь пожирал дома, виноградники, людей. Турки поспешно выгоняли из огня и дыма коров и овец, вытаскивали мешки с пшеницей, ковры, паласы, котлы, тащили детей и девушек. Спешили отнять у огня свою добычу.

За селом, на высоком берегу Аракса, у шатра, разбитого в тени развесистой туты, стоял Бекир паша и смотрел на горевшую деревню. Он был недоволен действиями своих янычаров.

— Все сожгли, дети шайтана. Не было приказано. Предали огню такое богатство… Свиньи! Неверные!.. — ругался он, топая ногой.

Перед шатром на ковре сидела молоденькая женщина с золотистыми волосами и удивительно белым лицом. Она часто доставала из коробочки флакон с благовонием и подносила к носу, чтобы заглушить веющий из села запах гари.

Чуть поодаль, к стволу абрикосового дерева, был привязан Горги. Хотя он и задыхался в крепко стягивающих его веревках, но держался дерзко и непокорно. Только порою взглядывал на сидящую на ковре красавицу. У ее ног находилась чернокожая служанка.

На холмике поставили складное кресло, в которое сел паша.

Войско выходило из села: полк за полком проходили перед пашой. Воины были нагружены добычей, они вели с собою пленных детей и девушек. Приблизившись к паше, каждый воин бросал к ногам паши самые дорогие вещи из добычи. Одного из каждых трех детей также оставляли людям паши. Остальных вели, чтобы продать следовавшим за войском работорговцам.

У ног паши образовались горы из кусков шелка, цветной кожи, одежды, мехов, медной посуды. Золотые украшения и серебро кидали в большой котел. Горги, затаив дыхание, следил за действиями турок. Он видел, как один из аскяров бросил в кучу синюю шелковую материю, которую он привез в подарок Маро. Другой поднес паше бухарский мех, подаренный им Гичи…

— Маро, сестренка моя! — в отчаянии зарычал он, представив, какая страшная участь постигла ее. Опустив голову, он горько зарыдал… А когда открыл глаза, то с удивлением заметил, что рядом с ним сидит на корточках чернокожая служанка красавицы.

— Моя госпожа желает знать, христианин ли пленный? — оглядываясь по сторонам, тихо спросила чернокожая.

— Да, христианин, к несчастью, — невольно ответил Горги.

— И моя госпожа — христианка, русская. Но ты не признавайся, пленный. И будь покорен. Не то убьют тебя, жалко. — Она приложила палец к губам и исчезла так же внезапно, как и появилась.

После того как паша получил свою часть священной добычи, он сошел с холма. Красавица вошла в шатер. Паша ступил на ковер, на котором сидела красавица, и уселся на складное кресло. Велел привести пленного. Горги бросили к его ногам.

— Я видел, как отважно сражался ты с моими янычарами, гяур! И решил сохранить тебе жизнь. Чего ты упорствовал, зная, что пришел твой последний час? — спросил паша, внимательно рассматривая его.

— Я защищал мою сестру, — ответил Горги.

— Аффарим[82], — улыбнулся паша. — Я люблю таких храбрецов, свидетель аллах. Ты будешь моим конюхом и удостоишься почестей, если будешь благоразумен.

— Я хочу умереть, — сказал спокойно Горги.

— Почему? — удивился паша. — У христиан ведь нет души, они не попадут в рай. Для гяура двери в рай закрыты. Зачем же умирать, расставаться с радостями земной жизни? Удивительно!

Паше подали шербет.

— Где войско вашего Мухитар паши? — спросил он.

— В Алидзоре.

— Далеко?

— Нет. Дорога проходит через поле Мараги… — ответил Горги.

— Ты языкастый! — усмехнулся паша. — Все тычете нам в глаза Марагу, хи-хи-хи!.. Много у Мухитара войска?

— Сколько листьев в лесу.

— Но есть огонь, который может пожирать леса. Сегодня годовщина смерти моего отца, гяур. Сегодня я решил не проливать крови. Довольно и той, которую пролили вчера и сегодня ночью, чтобы ангелы пророка умастили благовонными маслами душу моего покойного отца. Завтра ты поведешь меня в Алидзор. Завтра тебя обрежут и сделают магометанином. Такова моя воля. — Он вошел в шатер.

Горги вновь привязали к дереву. Один из прислужников паши поставил перед ним мутную воду в собачьей миске.

— Лакай, чтобы не умереть от жажды, — прошипел слуга и бросил ему в ноги вонючий конский хвост. — А это твоя еда. Возблагодари Магомета, что жив. Завтра совершат над тобой обрезание и обратят в веру Магомета.

— Иди ты… со своим Магометом, — бросил Горги.

Слуга вытаращил глаза:

— О Магомет, о Али! — заикаясь, произнес он и схватил Горги за горло.

Но в этот момент из шатра выскочила чернокожая служанка и кинулась на слугу, начала ругать его:

— Самый могущественный и самый справедливый паша вкушает любовь моей маленькой госпожи и запрещает в час своего наслаждения производить беспорядки. Слуга Байрам, удались! Не мути чистый миг наслаждения моего владыки, чего не можешь искупить даже своей кровью. Удались!

Слуга ушел, скрежеща зубами. Горги невольно расхохотался.

Чернокожая женщина уселась перед шатром караулить, чтобы «самый могущественный и самый справедливый паша» мог насладиться спокойно любовью «маленькой госпожи»…

Над Агулисом спускался вечер. Мирно курившийся город готовился уже ко сну, когда со стороны села Дашт, обдавая пылью запоздавших в садах крестьян, помчался в город Горги Младший. Увидев его, горожане тревожно переглядывались.