— Райна. — Драган взял девушку за руки и, не глядя ей в глаза, спросил: — Что ты меня оплакиваешь, я жив. Пуля меня не берет, я из тех людей, что в сорочке родились.
— Возьми меня с собой. Еще когда ты обещал мне, что я буду жить у твоих родителей. — Она обняла Драгана за шею. — Я здесь всех ненавижу. Раньше посмеивались за моей спиной, а теперь прямо в глаза говорят, и все из-за того, что я помолвлена с четником. Я же не виновата, что полюбила тебя… Забери меня отсюда, забери, ради бога.
Райна была на год моложе Драгана. До войны они учились в одной гимназии, сидели за одной партой, и незаметно их дружба переросла в любовь. Райна была красивая, хорошая и довольно умная девушка. В гимназии она с симпатией относилась к товарищам, которые отправлялись на войну в Испанию, собирала деньги им на дорогу — за это полиция сделала ей предупреждение, а отец забрал ее из гимназии.
Вырванная из привычной школьной жизни, запертая в четырех стенах сурового дома вдали от веселой и шумной компании, Райна вскоре склонилась перед волей отца и возненавидела то, что раньше так любила, чем жила. И только Драган остался, как глубокая борозда, в ее сознании.
Его студенческие письма она читала как молитву, прятала под подушкой, и каждый вечер они словно пели ей сладкую колыбельную. Так продолжалось больше двух лет, а когда началась война и во всех концах страны люди с оружием поднялись на восстание, когда осенью сорок первого года все села и дороги были забиты партизанами, Райна надеялась увидеть среди них и своего Драгана. Она была готова сама взять винтовку и идти вместе со всеми. Тайком от отца и матери она отдавала рубашки и чулки из своего приданого босым и раздетым партизанам. Ночи, наполненные ожиданием встречи с Драганом, казались бесконечно длинными и тягостными, а днем она сидела у окна и смотрела на широкую дорогу. Она верила, что Петрович обязательно заедет. И когда пропала ее последняя надежда, когда партизаны отступили из Посавины, с Космая, от Белграда и от Валева и рассеялись, как утренний туман, откуда-то появился Драган на тонконогом скакуне, с винтовкой за плечами и револьвером у пояса. С первого взгляда его было невозможно узнать. В черной одежде, в высоких немецких сапогах, не бритый и не стриженный с самого начала войны. Не стыдясь матери, Райна обняла его, уронила голову ему на плечо. «А я думала, что ты с партизанами», — прошептала она. «Ах, оставь эти бредни, я студент короля. Мы воюем за короля и родину, за свободу». И Райна подумала, что только студенты короля смогут завоевать истинную свободу, такую свободу, о которой она мечтала в своем одиночестве; она быстро забыла лица героев, которыми гордилась всю осень. Они прошли через Сувобор и отступили в Боснию, а она теперь даже жалела те рубахи и чулки, что отдала партизанам, и стала дарить новые четникам.
— Почему я полюбила тебя, Драган? — сквозь слезы спрашивала она. — Я была тебе предана как собака. Из-за тебя я разошлась с подругами, позабыла весь мир. Все возненавидели меня, и я ненавижу всех… Но я не жалею об этом. Мне не нужно никого, кроме тебя. Я любила тебя и сейчас люблю, и это самое страшное. Я чувствую, что мы больше никогда не увидимся.
— Райна, ну скажи, с каких пор ты стала такой плаксой.
— А что же еще делать, если мы расстаемся навсегда? Не знаю как для тебя, а я предпочла бы лучше умереть.
Драган почти не слушал Райну, он возбужденно шагал по комнате, подходил к окну, раздвигал занавески и затуманенными глазами смотрел куда-то вдаль. А когда со двора доносился лай собаки, Петрович вздрагивал и испуганно смотрел на дорогу, бегущую между двух рядов деревьев, — ожидал партизан, ведь они могут настигнуть его и здесь, как настигли ночью на привале. Он все чаще поднимал рюмку с ракией и выпивал одним глотком. Погруженный в свои мысли и заботы, Драган не заметил, как ушла Райна и он один остался в комнате, где на стенах висело несколько его фотографий в рамках. Одну из фотографий он особенно любил: он сидит на скамейке в парке в день сдачи экзаменов. Она напомнила о прекрасных днях, отвлекла от сегодняшних горестей и забот. Вспомнился солнечный летний день, берег Савы, первый поцелуй Райны. Что-то затрепетало в груди и проснулось прошлое, за которое он готов был отдать полжизни. Слезы потекли у него, словно у осиротевшего ребенка, что вспоминает о матери. И он не смог скрыть их от Борицы Дачича, который вошел пригласить его на обед и на стаканчик горячей ракии.
— Все пропало, дядюшка Борица, — вытирая мокрые глаза, заговорил Драган, увидев Дачича. — Прошлое — силуэт жизни, будущее — тень в облачный день, оно существует только в нашем воображении, а не в действительности.
— Мне не нравятся ваши, слова, — мрачно ответил Дачич. — Неужели в самом деле все пропало?
— Прикажите Райне, чтобы она сняла со стены три последние фотографии, — не отвечая на вопрос Борицы, продолжал Драган. — Она только вас послушается. От этих фотографий вам может не поздоровиться.
— Я надеюсь, что вы остановите этих голодранцев…
— Сейчас лучше всего надеяться только на самого себя. — После короткого молчания он стал рассказывать о своих переживаниях за последние дни, и особенно ужасной нынешней ночи. — Видите, сколько нас осталось? А где остальные?.. Король в первый раз предал нас, во второй раз предал, сербы больше не верят ему, побросали оружие и разбежались по домам… Часовые не сделали ни единого выстрела, сами сдались, а нас предали. Партизаны прорвались и заливают все, как река в половодье.
— И сюда придут?
— Самое позднее сегодня вечером.
— Вы говорите так, словно я для вас никто и ничто, — взорвался Дачич. — А вы знаете, что они с меня живого шкуру сдерут?
— Надо изворачиваться. — Петрович задумался и добавил: — Оденьтесь в какое-нибудь крестьянское рванье, встречайте их, как дорогих гостей, да сразу же предложите отдать сына в добровольцы. Соберите слуг и понаобещайте им всякой всячины: одному простите долги, другому подарите корову…
— Драган, да вы, часом, не сошли с ума? — не выдержал Борица.
— Нет, дядюшка Борица, не сошел. Сейчас самое главное — суметь вывернуться. Король вывернулся, предал нас и перешел на сторону большевиков, заискивает перед партизанами, надеется после войны снова усесться на престол. Драже тоже вывернулся, бросил свою гвардию и сейчас пробивается в Боснию, спешит добраться до моря и попасть на Западный фронт. Генерал Недич отвел свои войска и открыл партизанам двери в Шумадию, сейчас сидит, стережет дворец на Деди́нье[42], хочет передать его русским в целости и сохранности и за это надеется получить помилование… Каждый сейчас думает о себе. Почему бы и вам этого не сделать? Самое умное будет послать Джо́ку в партизаны. Я считаю, что он не дурак, там он может быть нам полезен и сейчас и после войны. Добровольцев партизаны уважают и быстро выдвигают… Надеюсь, вы меня поняли, дядюшка Борица?
Дачич был зол, как змея. Его злил приход партизан, ведь еще неясно, как все это обернется для него, беспокоил развал организации четников, предательство короля, а больше всего его пугала мысль о том, что его сыну придется воевать рядом с этими голодранцами, которые не верят в бога и грозятся после войны отобрать всю землю.
После завтрака Дачич вышел на улицу проводить Петровича, и, когда слуга подвел коня, а четник уже готовился вскочить в седло, Борица тяжело вздохнул, и на его густых белесых ресницах показались слезы.
— Будь здоров, Драган, если вырвешься из этого ада, мы всегда будем ждать тебя. — Он обнял и поцеловал Петровича. — Пусть сохранит тебя господь бог.
— Бог богом, да вы сами не плошайте, — чувствуя, как что-то обрывается внутри, попрощался Драган с названным тестем, поцеловал его руку и вскочил в седло.
— Дядюшка Борица, берегите Райну. Она еще ребенок. Помните, что я вам говорил. Оставайтесь с богом.
— Прощай, Драган.
Конь поднялся на дыбы, вытянулся во всю длину, повернулся на месте, как учил его хозяин, и понесся к воротам. На лугу по ту сторону дороги, сбившись в кучу, галдели четники, они повизгивали, как деревенские ребятишки, завидевшие вожака с медведем. Многие сидели верхом, а некоторые, держа лошадей под уздцы, проталкивались вперед.
