— Эта ночь не забудется. Обещай мне, — шепотом заговорила девушка, словно боясь, что их подслушают. — Вспоминай ее, как и ту ночь, когда ты впервые поцеловал меня. Еще больше вспоминай. Я хочу, чтобы каждый раз, когда стемнеет, ты думал обо мне и об этой ночи.

Он еще раз крепко поцеловал ее между бровей.

— И в этой трудной жизни выпадают минуты радости и счастья. Ты мое счастье, — глядя, как и Катица, куда-то вдаль, ответил Космаец. — Ты светлый луч, что освещает дорогу в жизни.

— Ты меня никогда не забудешь?

— А ты в этом сомневаешься?

— Нет, не сомневаюсь, но ты ведь знаешь, война, — она опустила длинные ресницы и закрыла глаза. — Да, этого, не надо было, нет… Я полюбила тебя еще в тот день, когда мы впервые встретились на Динаре…

Космаец перенесся в трудную осеннюю ночь сорок второго года. Батальон отходил через Динарские Альпы. В горах дул сильный ветер и гнал снег. Трещали от холода деревья, ломались обледеневшие ветки, преграждали дорогу. На одном из склонов батальон встретился с группой далматинских партизан — голодные и усталые, они едва держались на ногах. С ними была и Катица с легким ручным пулеметом за спиной, в итальянской шинели до колен, в тяжелых немецких башмаках на босу ногу. Она вся дрожала от холода, зубы у нее стучали.

— Возьми пулемет у этого ребенка, — приказал Космайцу командир роты, увидев девушку. — Гляди, сейчас упадет.

Космаец только что вернулся из госпиталя после тяжелого ранения и шел налегке с одним только английским автоматом. Он, как было приказано, да это был и его долг, подошел к Катице и протянул руку к пулемету.

— Не трогай, — заносчиво сказала она и оттолкнула его руку. — Мне не нужны опекуны.

— Смотри, какая злючка.

— Берегись, Космаец, укусит! — крикнул кто-то из колонны.

— Не трогай меня, попадет!

— Ой, горе мое, а я-то удивлялся, откуда на Динаре столько битых фашистов. Так это, верно, ты, другарица, их уложила? — съязвил Космаец.

От этой перепалки стало даже вроде немного теплее. Только Катица обиженно замолчала. Космаец шел с ней рядом, подняв воротник шинели, наклонясь в сторону девушки.

— Ну, другарица, нехорошо так, тут столько мужчин, а ты сама тащишь пулемет, — проговорил Космаец, когда бойцы ушли вперед.

— Отстань от меня, — помолчав, сказала она. — Хочешь мне услужить, возьми сумку с патронами. Помощник у меня погиб сегодня утром, так я плечи стерла этими сумками. — Застывшими руками она сняла две сумки, бросила их Космайцу и приказала строго, как комиссар роты: — И не смей отходить от меня. Начнется бой, где я тебя искать буду.

К вечеру батальон оказался где-то в тесной долинке, через которую проходило асфальтированное шоссе, а немного подальше в стороне убегала в лес железная дорога. Пришел приказ, и бойцы залегли в засаде между шоссе и железной дорогой. Ждали какой-то немецкий товарный поезд, который вез снаряжение для группы войск, окруженной партизанами в Боснии. Ветер гнал с Ша́тора[23] снег и дождь. Катица в мокрой шинели и в башмаках, полных воды и снега, лежала у скалы, ежилась от холода, не мигая смотрела на дорогу и закоченевшими руками смахивала слезы.

Глядя на бедняжку, партизан сжалился, снял шинель, и прикрыл ею девушку, а сам молча потянул к себе ее пулемет. Когда железные сошки заскрежетали по камням, Катица приподняла голову, увидела, что у нее хотят отнять оружие, скомкала шинель и швырнула ее Космайцу, а сама схватилась за пулемет.

— Запомни, меня задешево не купишь! — закричала она. — Возьми свои лохмотья, а пулемета тебе не видать.

— Что ты визжишь? Никто тебя не щиплет.

— А ты бы хотел меня ущипнуть?

— С превеликим удовольствием.

— Вот я и вижу, ты только и способен, что щипать девушек на посиделках. Отдавай мои сумки с патронами, не хочу я с тобой никакого дела иметь.

— Что в мои руки попало, с тем можешь распрощаться, — ответил он ей и забросил на плечо сумки, которые лежали рядом на земле.

— Ты, может, считаешь, что и меня так же можешь сцапать? — уже улыбаясь спросила она. — Поглядим, каков ты мастер… Подними диски, не видишь, вода подтекает.

Вот так Космаец стал помощником пулеметчицы, ползал за девушкой, выполнял ее приказания, в бою бегал за ней с магазинами, а иногда вместо нее шел в охранение. Партизаны поддразнивали его.

— И не стыдно тебе, — подшучивали они. — Как теленок, слушаешься этой девчонки.

— А мне приятно выполнять ее приказания, — не терялся он.

— Ну, ты известный волокита, просто тебе приятно спать с ней рядом.

— Как вам не стыдно! Катица не такая, как вы думаете.

— Все женщины одинаковы. Не из камня же она, да еще если спит рядом с таким парнем.

Космаец все слушал, все терпел и, так же как и в первый день, таскал за Катицей сумки с боеприпасами. Иногда они ссорились, по нескольку дней не разговаривали, а потом все улаживалось. И это продолжалось до тех пор, пока Космайца не ранило в одном из боев. Пуля прошла через мякоть левой руки. Брызнула кровь. Бинта ни у кого не нашлось. Катица, лежа рядом с помощником, оторвала от своей рубахи широкую полосу и перевязала его не хуже настоящей санитарки.

— Ну, теперь у меня есть предлог уйти из роты, — сказал он ей, когда бой затих. — Пойду в госпиталь и постараюсь вернуться оттуда в другой отряд.

Их взгляды встретились. Глаза Катицы были полны тоски, Космаец смотрел немного язвительно.

— Возвращайся обратно в нашу роту, — прошептала она.

— Если бы я знал, что кому-то нужен, я и уходить бы не стал.

— Отчего ты такой упрямый, Раде, — впервые она назвала его по имени, а вообще-то редко кто знал, как его зовут. — Оставайся, рана у тебя не такая уж тяжелая.

— Не тяжелая, — согласился он. — Но…

— Хорошо, я все сделаю так, как ты говоришь… Хочешь, возьми мой пулемет? С ним мой брат воевал, а теперь пусть он будет твой, ладно?..

…Космаец обнял Катицу, притянул ее к себе. Она, не переставая улыбаться, нежно глядела в его лицо.

Вышли на какой-то холмик, внизу, у их ног, спало село, сожженное и мертвое. Из темноты виднелись его черные зловещие очертания.

— Раде, почему ты молчишь? Скажи, ты будешь вспоминать обо мне после войны? Поклянись, что, если я погибну, ты никогда не будешь любить ни одну девушку так, как меня… Ой, какая я глупая… Прости, знаешь, как мне тяжело.

— Не говори так, прошу тебя, — шепнул Космаец. — Мы все живем теперь, как овцы, и не знаем, кого из нас хозяин раньше зарежет. Смерть уже давно ходит и за тобой и за мной. Она вечером укладывает нас в постель, она поднимает нас утром. Она стережет нас за каждым кустом, за каждым камнем.

Катица сделала движение, будто желая сказать что-то.

— Разве я могу быть счастлив, если ты погибнешь, разве я смогу жить?

Мгновение длилось тяжелое молчание. Катица, опустив глаза, стояла перед Космайцем, крепко держала его за руку.

— Раде!

— Что, Катица?

— Почему именно сейчас мы говорим о смерти? Ну скажи? Мне тяжело, когда ты молчишь, я начинаю бояться тебя, твоих глаз, твоего взгляда.

— Уже поздно, — глядя вдаль, сказал Космаец и сделал несколько шагов по направлению к партизанскому лагерю. И повторил: — Поздно, Катица. «Вот встает заря, а я с любимой рядом», — замурлыкал он песню, которую так любят парни, и сердце его наполнилось нежностью. Стоит ли думать о том, что будет завтра, сегодня он счастлив.

— Не будь таким упрямым, — Катица потянула его за рукав.

Парень подхватил ее под мышки, поднял в воздух и, держа перед собой, поцеловал.

— Ты довольна? — опуская ее на землю, заглянул он ей в лицо.

— Оставь свои шутки, я спрашиваю тебя о том, что меня мучит, а ты не хочешь ответить, — рассердилась она.

— Сегодня ничто не может нас мучить.

— Я раньше никогда не верила, когда говорили, что ты упрямец и спорщик, защищала тебя, а теперь…

— О, а я и не знал, что у меня есть такой хороший защитник, — улыбнулся Космаец.