— Грешно вам так говорить, Тася-матушка! — всплеснула руками Софья Александровна. — Разве Танечка мне обуза! Я ж совсем не о том… А уж коли решили ехать, то можете быть совершенно спокойны. Пока я жива, с Танечкой ничего не случится.
Обедая, они обсуждали с Тасей разные практические вопросы, связанные с поездкой на фронт. Наступала осень. Гремели последние грозы, и ливневые дожди всё чаще переходили в затяжные, беспросветные, превращавшие почву в черное мягкое месиво. Следовало подумать и об обуви, — хорошо бы получить резиновые сапоги! — и об обмундировании, пригодном для осенней поры. Лучше всего, если проблемой оснащения бригады займется Чарский. У него какой-то свой секретный ход к сердцу Зелепухина.
— Тебе, Чиж, придется позаботиться о топливе на зиму. И для нас, и для Брониславы Игнатьевны… В конце концов, я могу поехать и в своем пальто. Оно теплое. Хорошо бы достать картошки, чтобы Софье Александровне не таскать с базара тяжести…
Так проговорили они до вечера, а в семь часов Тася побежала в театр, на репетицию.
Софья Александровна мыла посуду, кормила Танечку и до поры до времени помалкивала. Только несколько раз тяжело вздохнула, пробормотав едва слышно: «Ох, господи».
Дмитрий пробовал читать, но всё время ощущал на себе укоризненный материнский взгляд. Наконец отложил книгу…
— Мама, ты что-то хочешь спросить?
— Я ничего не говорю, Митя, но только хочу сказать, что пуля не выбирает цели… Танюша может остаться сиротой, а ты — вдовцом.
— Ах, мамочка, я же говорил… Бригада будет работать далеко от линии фронта.
— Всё это так, но вот когда Надя Извольская пошла на ту, прошлую войну сестрой милосердия, ее как раз и ранило очень далеко от окопов… Казалось бы, совсем безопасное место, а вот поди ж ты! Слава богу, не насмерть.
В тот вечер Муромцевы поздно легли спать. Тася сразу же крепко заснула, а мама всё ворочалась на твердом своем ложе из чемоданов, всё вздыхала, и Дмитрий тоже не спал, лежал на спине, закинув руки за голову и упираясь взглядом в черноту потолка. Он чувствовал на своей шее легкое Тасино дыхание, боялся повернуться, чтобы не потревожить ее сон, и всё не мог ответить на вопрос — доволен ли он, что Тася решила ехать на фронт.
— Есть варианты? — осведомился на другое утро Королев, лишь только Дмитрий появился в отделе.
— Скажем, две трети варианта… есть режиссер и есть балетмейстер. Не хватает дирижера.
— Кого же предлагаешь?
— Залесскую. Она и балетмейстер, и режиссер. Можем оформлять.
Королев посмотрел на Дмитрия поверх съехавших к кончику носа очков.
— Шутить изволите, Дмитрий Иванович! При чем тут Залесская?
— Она хочет поехать. Только и всего.
— А девочка?
— Ну, это уже наша забота, Константин Васильевич! Лучше скажи — подходит ее кандидатура?
— А почему же нет? Профессиональна, энергична, дисциплинированна. Но ты-то ее отпустишь?
— Смешной вопрос. Жена да убоится мужа своего… У нас, Костя, так не водится.
— Молодец она у тебя, Дмитрий! Что касается меня, то буду всячески поддерживать ее кандидатуру. А вот с дирижером… Неужели старика Вазерского придется тревожить!
Но и этот трудный вопрос разрешился легко, хотя и несколько неожиданно. В дверь постучали, и на отрывистое королёвское «войдите» в кабинете появился Михаил Юльевич Школьников.
— Быть может, у вас найдется минутка для разговора? — спросил он, подыскивая место для своей старой фетровой шляпы. В конце концов он сел и положил шляпу к себе на колени.
— Один на один? — спросил Королев.
— Ну почему же! Дмитрий Иванович нам никак не помешает. Скорее напротив…
— Тогда мы вас, Михаил Юльевич, слушаем.
— Я только что узнал от Залесской, что формируется какая-то фронтовая бригада и будто Залесская в эту бригаду уже включена.
— Так оно и есть. Залесская вас правильно информировала.
— У меня к вам огромная просьба… — Школьников надел шляпу на свой левый кулак и попробовал превратить ее в волчок. — Дирижер в эту бригаду нужен?
— Да, мы как раз об этом говорили…
— Прошу включить в бригаду меня. Я очень хочу поехать.
Королев откинулся на спинку кресла и очумело посмотрел на Дмитрия. Тот, в свою очередь, вытаращил глаза на Школьникова и его шляпу, медленно вращающуюся вокруг поднятого кулака. Да, это тоже походило на близкий разрыв фугасной бомбы.
— Но как же, Михаил Юльевич… У вас же… того… нога… — пробормотал Королев.
— Так ведь это у меня не органический недостаток, — стал разъяснять Школьников. — А в некотором роде результат шока. Давно уже всё прошло. — Он вскочил и, бросив шляпу на сиденье стула, взмыл в воздух как кенгуру. И весьма удачно, с эдаким лихим изяществом, приземлился. — Видите, прыгнул — и хоть бы что.
— Ну и ну, — только и мог вымолвить изумленный Королев.
— Первый разряд по прыжкам в высоту, — констатировал Дмитрий. — Здо́рово, Михаил Юльевич, у вас получилось.
— Можно надеяться? — слегка задыхаясь, спросил Школьников.
— Удовлетворим вашу просьбу. Собирайтесь, Михаил Юльевич, — сказал Королев.
— Ур-ра! — тихо крикнул Школьников, подбросил и поймал шляпу.
— Не Школьников, а Кузьма Крючков, — сказал Константин Васильевич, когда осчастливленный дирижер выбежал из кабинета. — Вот уж точно — никогда не знаешь, где найдешь, а где потеряешь.
Бригаду постарались обмундировать как можно лучше…
Чарский раздобыл ватники и неуклюжие ушанки из заячьих шкурок.
Тася нарядилась, посмотрела на себя в зеркало и удовлетворенно сообщила:
— Теперь и на огород можно… ворон пугать.
И отправилась на фронт в партикулярной одежде: в берете и стареньком демисезонном пальто. А Школьников так и не изменил своему сомбреро…
В Москве Залесскую и Школьникова поселили в гостинице Центрального Дома Красной Армии, выдали талоны на питание и пообещали скоро отправить.
Тася бегала по городу, принявшему новый для нее, суровый облик, находила старых друзей, с которыми не виделась уже несколько лет, но бо́льшую часть свободного времени проводила на Малой Бронной у своей толстой и веселой тетки Веры, не устающей охать и ужасаться отчаянностью своей любимой племянницы.
Но оформление почему-то затягивалось, майор из Дома Красной Армии как-то странно поглядывал на Тасю, кормил ее «завтраками», а когда завтра наступало и Тася задавала всё тот же стандартный вопрос: «Ну как, товарищ майор, всё в порядке?» — он хмурился и неохотно цедил сквозь зубы: «Да как вам сказать… Есть одно обстоятельство… Выясняем».
А Школьников давно уже получил все нужные документы и теперь рвался в бой.
Наконец Тасе надоела вся эта волынка, и во время очередной встречи она спросила майора в упор:
— Стоит ли играть в прятки? Всё дело в моем муже. Ведь так?
Майор попробовал сделать непроницаемое лицо:
— Ну почему же… Оформляют не вашего мужа, а вас.
— Вот именно. И у Школьникова уже на руках все бумаги. А со мной ведется какая-то недостойная игра. Если бы меня посылали в Рио-де-Жанейро…
— Почему в Рио-де-Жанейро?
— Образное выражение. Но вы же направляете меня на фронт! — И она «выдала» майору всё, что думала о нем и его непосредственном начальстве.
Не выдержав напора, майор попросил Залесскую немного обождать и куда-то удалился. Надо думать, что к этому самому непосредственному начальству. Вернулся он минут через двадцать и, довольно улыбнувшись, объявил:
— И подписано, и припечатано. Полный порядок, товарищ Залесская. Зря вы понервничали.
И уже на следующий день Тася и Школьников сели на поезд Москва — Калинин.
Хотя Калинин был освобожден от оккупантов 16 декабря 1941 года, то есть около года назад, линия фронта проходила очень близко от города.
Переночевав в полуразрушенной гостинице, фронтовая бригада в полном своем составе — дирижер, режиссер и балетмейстер, — сопровождаемая капитаном из политотдела 41-й армии, выехала на «виллисе» на передовую.
Для Таси началась странная, ни на что уже известное ей не похожая жизнь, с почти непрерывными переездами с места на место, по дорогам войны, мимо развалин Селижарова и Кувшинова и тут же, совсем рядом, через деревеньки девственно мирные, где даже солома крыш не топорщилась от военных ветров, на лесные опушки и поляны, то к пехотинцам, то к летчикам, то к танкистам. И всё время не утихала далекая гроза, без молний и зарниц, с равномерными раскатами грома.
