— Кто-то к нам приехал, — сказал Пересветов, а когда подошел ближе, вскричал: — Сандрик?!

Они обнялись.

— Да ты, брат, в шляпе! Я не сразу узнал тебя издали.

Церемонно притрагиваясь к шляпе, Флёнушкин сказал:

— Фасон «И сопровождающие их лица»!.. Соскучился по Москве. Приехал по делам завода; хочу заодно в Госплан наведаться, прощупать, нельзя ли к ним вернуться двадцать пять лет спустя.

В Казани он в конце тридцатых годов из плановых органов перевелся на машиностроительный завод, во время войны работавший на оборону. С Пересветовым они переписывались, но в Москву Флёнушкин выбирался не каждый год.

Ирина Павловна накормила всех обедом, после чего Флёнушкин посидел в компании на террасе и поделился забавным приключением. В день его прибытия в столицу на стадионе в Лужниках играл «Спартак», и Сандрик не преминул отправиться туда, прямо «с корабля на бал».

— Соскучился по большому футболу, — рассказывал он, — а главное, жаждал повидать в натуре стадион имени Ленина. К началу матча запоздал, но все же раздобыл билет на Западную трибуну, отыскал место и усаживался поудобнее, как вдруг спартаковского форварда снесли в штрафной площадке «Локомотива». «Пендель! — закричал я и, кажется, даже вскочил на ноги. — Пендель!»

«Что вы бранитесь?» — обернулась соседка по скамье. Смотрю, недурненькая девица лет семнадцати, с подведенными синькой веками, в белом свитере и синих узеньких брючках.

«Бранюсь? — удивился я. — Ах, извините, говорю ей, когда мы играли в футбол, мы говорили «голь» вместо «гол» и «пендель» вместо «пенальти»…» Ну, выяснилось, что она болеет за «Спартак», и мы поладили. Вижу, она осматривается, кого-то ищет. Оказывается, поджидает опоздавшего приятеля. Перед самым перерывом говорит мне: «Билеты мы с ним рядом брали, вы на его месте сидите».

Как так? Вынимаю из кармана свой билет: действительно, сижу на чужом месте.

«Да уж он, видно, не явится, сидите, — говорит. — Надул. Ну и черт с ним. Знаете что? Давайте с вами в перерыве дойдем до буфета, раздавим цыпленка на двоих».

«Цыпленка?» — говорю.

Я решил, что болельщица «Спартака» проголодалась, и возражать не стал. Цыпленка так цыпленка, я не прочь был закусить. В перерыве у буфетной стойки лезу в карман за кошельком, она руку мою отводит и заявляет:

«Нет, нет, я пригласила, я плачу».

И берет из рук буфетчицы четвертинку с прозрачной жидкостью… У меня глаза на лоб полезли: вот так «цыпленок»! Тут-то я и осознал, друзья мои, насколько мы, старики, отстаем от века. А еще говорят, что проблема поколений — отживающий миф: разговариваем на разных языках, она «пендель» не понимает, а я «цыпленка». Пробормотал что-то, спасибо, дескать, я непьющий, схватился рукой за сердце и стушевался за чью-то спину. Второй хавтайм досматривал уже с другого ряда. Ну, думаю, коли она одна всего цыпленка раздавила, пожалуй, лыка вязать не будет, что мне тогда с ней делать? Женщина слабая, беззащитная, упаси бог, домой провожать придется, а я мужчина семейный и к тому же безупречной нравственности…

— А как тебе стадион понравился?

— О! Грандиозно!

Аришина школьная подруга Лелечка жила давно уже в отдельной однокомнатной квартире. Она выглядела моложе своих лет и надежды на замужество не теряла. С Ириной Павловной они время от времени встречались, а чаще отводили душу в телефонных разговорах, которые за их продолжительность Константин Андреевич называл «пресс-конференциями» (в отместку его ученые беседы с Володей и друзьями Ариша именовала «диссертациями»).

Иногда Пересветовы приглашали Лелечку с собой в ЦДЛ посмотреть новый фильм, два-три раза вместе с ней встречали там Новый год.

Когда она однажды зимой познакомилась с одним «интересным, еще не старым» инженером («женатым, к сожалению»), то Ариша узнала об этом на другой же день. По Лелечкиным словам, знакомые позвали ее к себе в гости. Рядом с ней за столом сидел Борис (так зовут инженера), они очень мило беседовали. Когда же гости стали расходиться, он отказался от преферанса, за который мужчины усаживались «на всю ночь», и вызвался проводить свою соседку по столу до дома.

— Ухаживает за мной напропалую! — смеясь, хвасталась она перед Аришей по телефону неделю спустя.

Описание внешности инженера, его имя и упоминание о преферансе навели Ирину Павловну на мысль: уж не Наташин ли это муж Борис? Он ходит к кому-то играть в карты и возвращается поздно. Подробные расспросы эту догадку подтвердили (бывают же такие совпадения даже в огромной Москве!). Тогда Ирина Павловна стала всячески отговаривать приятельницу от флирта, угрожавшего семейному благополучию Костиной дочери. У Лелечки, однако, были свои взгляды на чужих мужей.

Ирина Павловна не на шутку рассердилась на свою подругу и все рассказала мужу. Константин Андреевич взволновался. Он должен как-то вмешаться, но как? Открыть глаза дочери на поведение Бориса? Для нее это будет удар, поведет к семейной драме. Особого уважения к зятю Пересветов не питал, но подталкивать семью на развал не считал возможным, — свои дела пусть они решают между собой сами. В то же время по-человечески и по-отцовски чувствовал себя вправе, даже обязанным воевать против грязной лжи. Поэтому решил поговорить начистоту с Борисом.

Позвонив ему на завод, он сказал, что сегодня будет на Кузнецком мосту в «Книжной лавке» писателей перед ее закрытием. Борис наведывался в нее иногда с тестем, пользуясь возможностью приобрести что-нибудь новенькое из книг, и на сей раз охотно туда приехал по окончании рабочего дня.

Купив книги, вышли на улицу. Снежинки лениво крутились в ореолах электрических фонарей, погода располагала к пешей прогулке. Выбравшись из людской толчеи Кузнецкого моста, поднялись по пригорку до улицы Горького, свернули вправо и пошли по ней в сторону Белорусского вокзала.

Даже при уличном освещении было заметно, как от первых же слов тестя смуглое лицо Бориса густо покраснело.

— Откуда вы знаете? — спросил он. — Кто вам сказал?

— Это не имеет значения, — спокойно отвечал Пересветов. — Ведь это правда?

Отрицать у Бориса не повернулся язык. Помолчав, он спросил:

— Вы знаете эту женщину?

— И это неважно. Важно одно: что вы собираетесь делать?

Борис опять помолчал. Заметно было его усилие взять себя в руки.

— Но, Константин Андреевич, — начал он, — ведь это чепуха. Эпизод, мимолетное знакомство. Она значительно меня старше… И вообще… Ничего серьезного с моей стороны, уверяю вас, да и с ее тоже, я думаю.

— Мимолетному свойственно превращаться в длительное.

— Да нет же, нет оснований этого опасаться.

— Так что же вы думаете делать? — повторил вопрос тесть.

— Все это кончится, само собой оборвется.

— Чтобы затем последовал новый эпизод?

— Ну вот! Вы во всем такой строгий…

— Но если вы ждете, что «это» кончится само собой, так ведь может и новое само собой начаться. Как вас понять? Вы полагаете, что обманывать Наташу, изменять ей — в порядке вещей? Семейная жизнь, построенная на лжи, вас вполне устраивает? Может быть, вы уже приучили себя к этому?

— Да что вы! Константин Андреевич! У вас нет никаких оснований думать так.

— До сих пор я и не думал, но после ваших слов поневоле буду так думать.

— Хотите, я сегодня же с ней порву?

— Чего хочу и чего не хочу, это не имеет ровно никакого значения, — начиная раздражаться, возразил Пересветов. — Чего вы сами хотите, в этом главное. В третий раз спрашиваю: что вы намерены делать?

— Хорошо, этого больше не будет.

— Да вы, пожалуйста, не делайте вид, будто строгий тесть принуждает вас отказаться от приятной интрижки. Отдайте себе полный отчет в ваших собственных чувствах, в последствиях вашего поведения и поступайте как знаете. Помните только, что на понуждении себя к обязанностям отца и мужа прочная семья не строится.

— Мне моя семья дороже любой интрижки!

— В самом деле? Так что же вы так поздно спохватываетесь? И надолго ли у вас это «дороже»?