Матвей потянулся и во сне что-то пробормотал, поворачиваясь клочковатой бородой к свету. Константин тихонько окликнул его по имени-отчеству, и тот раскрыл глаза, щурясь на фонарь и приподнимаясь на локте.

— Кто это? — спросил он не столько с тревогой, сколько с досадой, что его потревожили.

— Не пугайся, я твой давнишний знакомый, — негромко сказал Константин и осветил свое лицо. — Помнишь Костю? Я к тебе из Еланска приезжал с твоими подсадными охотиться.

— Андреич? — переспросил старик. — Откуда ты в такую пору?

— К родным ехал, а поезд разбомбило. Помоги мне пробраться в Еланск… Отчего ваша деревня сгорела? Где остальные жители?

— Ты, чать, есть хочешь? — вместо ответа спросил Матвей, позевывая и садясь на нарах. — Угощать-то особо нечем, а картохи могу испечь.

— Не надо, спасибо. Расскажи лучше, что с деревней приключилось? С твоей избой? Ты один теперь? Где жена, дети?

— Самосаду хочешь закурить? — не торопясь с ответом, опять спросил старик. — С того дня, как война, махорки не видим.

— Я не курю.

— Не научился?.. Это хорошо, а я никак не отстану.

Матвей молча стал вертеть из обрывка старой газеты цигарку. Молчал и Константин. Может, не решается ему довериться Матвей Павлыч? Столько лет не видались, а время теперь такое… Да еще ночью к ним вломился.

Сомнения оказались напрасны. Затянувшись самосадным дымом, Матвей стал рассказывать, как они жили до оккупантов и при них. До войны состояли в колхозе, его правление и усадьба в соседнем селе.

— Немец на первых порах людей не трогал, объявил, что колхоз остается в целости, только чтоб урожай шел ему, значит, Гитлеру. Забирал все зерно подчистую, хорошо, мы вовремя догадались, понемножку себе припрятали… Как наедут эти фюреры целой бандой, носятся от деревни к деревне, кур да поросят ловят, только визг по дворам да бабий плач. Телят, коров, у кого дома застанут, угоняли. А тут слух прошел — наши Ельню назад отбили. И началась у них, видать, паника. Заявился к нам отряд на грузовиках и мотоциклах, начальство в легковой машине, объявили приказ, будто от самого Гитлера: трудоспособных забирать по трудовой повинности на работы. На какие работы — бес их знает. Посажали на грузовики, кого дома застали, — а кого? — мужиков-то не нашли, кто в армию ушел, кто в лес подался… так они баб хватать, какие помоложе. Пообещали, что временно, а вот ни слуху ни духу. Кто знает, может, в Германию угнали? Так и остались мы в деревне, старые да малые. А неделю назад застрелили на большаке какого-то ихнего штукфюрера красные партизаны, так заявилась к нам зондеркоманда с приказом деревню сжечь. И что ты думаешь? Людей согнали у околицы в кучу, ну, думаем, сейчас расстреливать начнут… Нет, приказ зачитали и ну метаться от избы к избе с зажженными факелами. Подсовывают под повети — только дым тучей над деревней. Старухи, детишки плачут, голосят. Так и спалили всю дотла с нашими пожитками, ничего выносить не давали.

— Где же теперь остальные жители?

— У кого дети, те переехали с ними в село к родным или свойственникам. А тут кроме нас с Силантием еще на том конце деревни в землянке две старухи век доживают. Вот и Силантий помирать собирается. Умом тронулся. Как подпалили его избу, а в ней его внучонок в люльке остался. Сноха его завопила, выбегла из толпы, они ей кричат: «Хальт!» — а она бежит, не понимает, тогда ей из пистолета в спину — бах!

— А ребенок? Так и сгорел ребенок?..

— Никому и подойти к избе не дали. Мамку его, застреленную, в огонь к нему кинули. Вот оттого он, Силантий, тогда и тронулся.

Силантий, изможденный, немощный, тем временем пробудился и щурился подслеповатыми глазами, не понимая, откуда тут взялся незнакомый человек.

Овдовел Матвей Павлович еще до войны. Сын его работал на железной дороге, где он теперь — неизвестно. Дочь обучалась на курсах трактористов, водила трактор здесь, в колхозе, да вышла замуж за приезжего механика, живет под самым Еланском. Мужа в начале войны взяли в армию.

— Про нас она знает все, приезжала сюда. У тебя в Еланске-то есть где переночевать? Зайди к ней, деревня всего версты две от города. Ее Груней звать.

Остальной путь Пересветов проделал без приключений, в дневное время отсиживался в лесу и через двое суток был у цели. Первая явка была в поселке у пригородной станции. Перед полуночью он постучался в окошко небольшого домика, и хозяин, пожилой рабочий местных железнодорожных мастерских, по паролю «От Марии Акимовны» открыл ему дверь и впустил в комнаты, не зажигая огня. Выяснилось, что местопребывание представителя обкома ему неизвестно, он мог лишь сообщить адрес товарища, который, по его соображениям, должен быть в курсе дела. Товарищ этот живет в городе. Идти к нему железнодорожник не советовал ни днем, ни ночью: в Еланске среди подпольщиков на днях были аресты, легко нарваться на засаду.

— Как же мне его повидать?

— Пожалуй, вот как. Мы с ним условились, если нас не возьмут, завтра свидеться в городской бане. Вот вы туда и придете к семи часам вечера. Я вам пароль скажу…

При всей серьезности положения, Константин не мог не улыбнуться.

— Как же я там его узнаю, голого?

— Так я же буду там, мигну вам на него. Зайдем в парную и под шумок перемолвимся.

— Хм… Значит, дело только за тем, чтобы никто в бане меня не узнал.

— К нему домой вам никак нельзя заходить. Он не велел.

— Ясно. Ну ладно, делать нечего. В бане так в бане.

Подпольщик извинился, что не приглашает гостя переночевать.

— Видите, я даже огня не зажигал. И в горницу не провел, чтобы наш разговор жена не услыхала… Боится она за меня.

— Все ясно, дорогой товарищ, все понимаю. Спасибо!

— Может, перекусите чего? Издалека, наверно, идете?

У Константина от четырехдневного пути оставался еще кусочек сала и горсть сухарей, так что он поблагодарил и от еды отказался.

Деревню, где жила Матвеева дочь, он с прежних времен помнил. Обойдя стороной город, на восходе солнца отыскал, по описанию Матвея, Грунину избу и постучался. Хозяйка уже встала, топила печь. Услышав, что гость от отца, она обрадовалась и тут же прослезилась. Напоила его молоком и уложила отдохнуть под навесом на сене. По его просьбе обещала ничего не говорить о нем соседям, заперла его до вечера во дворе. Трехлетнего сына отвела к соседке, а сама ушла в город, где работала в ремонтной мастерской.

Сильно утомившись за эти дни, Пересветов с физическим наслаждением и впервые с чувством безопасности потягивался до ломоты в суставах, прежде чем заснуть под соломенной крышей навеса на мягкой груде душистого сена. Что-то ему сулит эта экзотическая явка в бане сегодня вечером?..

В раздевалке мужского отделения было тесно; баня открывалась лишь раза два или три в неделю. Уплатив за вход и за кусочек простого мыла с мочалкой, Константин подождал, пока на одном из диванов, застланных не очень чистыми простынями, освободилось место. Своего знакомого железнодорожника он заметил еще при входе, они издали обменялись взглядом.

«Мигнуть» на кого-либо тот не торопился. Помывшись в общем отделении из шаек, они направились в парную. Лишь там, в непроглядном пару, под несусветный гам любителей попариться возле шипящих под всплесками холодной воды раскаленных кирпичей, железнодорожник кивком головы указал Пересветову на рыжеволосого плечистого человека, хлеставшего себя веником на полатях под самым потолком. Константин сел на ступеньку лесенки у полатей, и тот (должно быть, и ему подан был знак) сошел вниз и присел на ту же ступеньку рядом. Под общий шум они обменялись парольными словами и взаимной короткой информацией. Пересветов получил адрес, куда ему явиться для встречи с представителем обкома партии. Вымывшись, он вышел к своему дивану в раздевалке и почти уже оделся, собираясь уйти, как вдруг с соседнего дивана его окликнули по имени:

— Костя! Ты ли это?

Константин внутренне дрогнул (его узнали!), но виду не подал. С удивлением оглянулся: