К вечеру того же дня появились прорвавшиеся через передовую линию первые отряды гитлеровцев — незначительные, поскольку в мешке между железными дорогами фашисты наносили не главный, а вспомогательные удары. Из ближнего леса на поляну перед окопчиками нашей заставы вылетели, фырча, несколько мотоциклов. Пулемет, укрытый в канаве против дороги, встретил их кинжальным огнем, и только двоим мотоциклистам удалось, развернув машины в обратную сторону, скрыться в лесу.

Затем в глубине леса заурчали танки. Два появились на опушке; один удалось подбить из противотанкового ружья, другой повернул в лес несолоно хлебавши. Вслед за этой разведкой боем на наши окопы и на деревню, в которой располагался штаб полка, полетели мины.

Пересветов между тем в конце деревни ужинал с бойцами около походной кухни. По инструкции, ему предстояло с наступлением темноты отбиться от своих, переодеться в гражданское платье и, отсидевшись где-нибудь в лесу и пропустив мимо себя фашистские отряды, пробираться в их тылу в северо-западном направлении к Еланску. Перед дальней дорогой нелишне было подкрепиться горячим борщом, аромат которого распространялся в вечернем воздухе из кухонных котлов, стоявших на платформе грузовика.

Пожилой повар, которого в полку все звали Петровичем, в белом фартуке, без пилотки, блестя лысиной, разливал ковшом борщ в котелки обступившим грузовик бойцам, сдабривая кушанье из особого котла томатом. Вдруг прискакал верхом командир полка и крикнул: «Немедленно освободить машину для раненых!» Бросившись выполнять приказание, бойцы второпях опрокинули наземь котел с томатом, и жирная оранжевая масса лавой расползлась по траве, а Петрович в отчаянье схватился за голову и завопил: «Что вы делаете, сволочи?!» Один только он знал, каких хлопот ему стоило вымолить в армейском ПФС для своего полка этот котел с томатным соком!..

Бойцы между тем, не обращая внимания на минный обстрел деревни, спешили подобрать аппетитный томат с травы в свои котелки. «Вот молодцы, не растерялись! — подумалось Пересветову. Он стоял неподалеку, дохлебывая ложкой свою порцию борща. — А ведь многие, из них впервые слышат разрывы мин так близко».

Полк строился в колонны. Солнце заходило, когда двинулись походным маршем на восток. Сзади все еще лопались мины, а из-за вершин леса вынырнул вдруг огромный «юнкерс» со свастикой на боку, совсем низко, в окне кабины мелькнуло лицо пилота. Пуля могла бы легко его достать, но никто не догадался или не успел выстрелить. Описав полукруг, машина опустилась за соседней рощей, а через минуту взмыла и ушла на запад, не сбросив ни бомбы, ни выстрела не сделав по колонне. То ли этот самолет высадил кого-то за рощей, то ли подобрал ранее высаженный десант, — выяснять в сутолоке не стали.

Таковы были последние впечатления Константина от ополченского полка, с которым он сроднился за два с лишним месяца.

Темнело. Колонна влилась в довольно крупный лесной массив. Откуда-то в рядах отступавших появились бойцы других подразделений. По узкой лесной дороге везли полевые орудия, следом за ними шел высокий стройный командир батареи, значительно моложе Пересветова. Длинным лицом и тонкими усиками он напоминал Косте Сережу Обозерского на карточке, присланной им в 1916 году по окончании школы прапорщиков, перед отправкой на фронт.

Некоторое время они с артиллеристом шагали рядом, и Пересветов спросил, почему пушки спешат отойти вместе с пехотой:

— Нам, пехотинцам, ничего другого не остается, а ваша батарея могла бы пугнуть фашистов. Здесь у них только минометы да автоматы, орудийной стрельбы не слыхать. Людей у них тут кот наплакал, нас куда больше, а они почти безнаказанно вклиниваются к нам мелкими отрядами. Кабы вы их задержали хоть на сутки, мы бы их окружили и уничтожили. А мы перед ними драпаем!

— Я не драпаю, — строго и вместе с тем грустно возразил командир батареи. — У меня приказ отвести орудия на точно обозначенный рубеж. Нарушить приказ я не могу и не вижу для этого оснований.

— Ну, если заранее подготовленный рубеж, тогда конечно, — пробормотал Константин. Ему хотелось поговорить с попутчиком, и он продолжал: — Нашу пехоту надо как можно скорее насытить автоматами и минометами. Без них мы со своими трехлинейками и полуавтоматами оказываемся в положении партизан восемьсот двенадцатого года, шедших с вилами против французских ружей…

— Будут у нас и минометы и автоматы, — перебил его артиллерист, — надо только переждать первое время. Он нас взял внезапностью. Что они сейчас отходят, — кивнул он на молча шагавших бойцов, — это не страшно, себя для армии сохраняют. Было бы разве лучше, если бы нас обошли по шоссейным дорогам и окружили?.. Паники у нас я не вижу, — продолжал артиллерист. — Части смешались, это верно, а идем дорогами, общим строем, достаточно передать команду по рядам, и она выполняется. Нам бы только сберечь живую силу… Тыл сейчас занят переводом промышленности в восточные районы. Все теперь зависит от того, как скоро заводы в новых местах заработают, а уж там постараются нам помочь, будьте покойны!

— У меня жена парторгом на эвакуированном заводе, — доверительно поделился с попутчиком Константин, но тот бросился к застрявшему в колее орудию, и разговор их прервался.

Когда совсем стемнело, Пересветов незаметно отбился от колонны и, отойдя поглубже в лес, вынул из вещевого мешка выданное ему гражданское платье. Начиналось ночное странствие уже в полном одиночестве.

Сходство артиллериста с Сережей Обозерским на миг перенесло Костю в дни ранней юности. При первых проблесках политического сознания его поражало, отчего это люди веками мирятся с возмутительным укладом жизни, когда в руках у немногих «все» — власть, образование, богатство, — а у большинства «ничего»? Казалось, если бы всем хорошенько «растолковать», что так жить нельзя, то с вековечным угнетением народов было бы разом покончено.

Такой же недоуменный вопрос задал ему в душную августовскую ночь пятнадцатого года, перед проводами мобилизованных на фронт, его тогдашний закадычный друг Тихана: «Как же это люди, а? Скажут им друг дружку убивать — и убивают. Чудно!» — «Заставляют их», — отвечал Костя. «Чай, кончится все это, — промолвил после раздумья Тихана. — Переменится!»

Перемен желал не один он, вся страна шла к ним, и спустя два года немудрящие слова деревенского парня обернулись пророчеством, но то было лишь начало: слишком сложна и страшна механика этого «заставляют», чтобы сломать ее только силой правдивого слова. Многое приходится переносить народам, ценой неимоверных страданий распознавая, кто их друг и кто враг. Костя начал понимать это уже в ученическом подпольном кружке, созданном Сережей. Первый заслушанный ими тогда реферат был о социалистах-утопистах, наивно веривших во всемогущество слова и личного примера. «Это было тогда для меня открытием, — вспоминал Константин, переодеваясь в гражданское. — Именно с того дня я усвоил, что общественное сознание определяется общественным бытием, а не наоборот…»

Обстановка не позволяла надолго предаваться душевным интимностям, — закончив переодевание, он двинулся вперед.

…Спустя час ему попался брошенный блиндаж под бревенчатым накатом. Чтобы не разводить костра в лесу, Пересветов спустился в блиндаж с охапкой хвороста и сжег в печурке, согласно инструкции, свое военное обмундирование.

Метрах в ста от блиндажа он вышел к большой поляне с одинокой сосной посредине. Стрелка компаса указала ему северо-западное направление — как раз на ту сосну. Константин уже подходил к ней, как вдруг справа на горизонте, в большом отдалении, поднялся огненный столб. Он медленно и беззвучно лез и лез в вышину, увеличиваясь в размерах, превращаясь в огненный гриб и заливая светом поляну. Это мог быть только сильный взрыв, и Константин, остановившись, считал секунды, чтобы определить расстояние.

На 45-й секунде звуковая волна толкнула его в грудь: пятнадцать километров отсюда! Грохот прокатился по лесу…