Мария Петровна тихонько вернулась в дом. Мальчик спал крепким сном. «На поправку дело пошло, — подумала она. — Сон для больного — лучший лекарь». Однако сама не могла заснуть, хоть считала себя вполне здоровой. Побаливала поясница, но про нее можно и забыть. Беспокоило другое: если здесь будет проходить передовая, то от Юдовки ничего не останется и этот старый дом развалится до основания. Неужели снова придется прятать ребенка в сыром подвале? Ему сейчас нужен сухой чистый воздух. Что же делать? На чердак забрались, устраивают какой-то основной пункт. Самовольники! Утром посмотрит на них и скажет: «Уходите, у меня ребенок больной». Не послушают — вышвырнет...

В том, что Мария Петровна Краснова могла вышвырнуть с чердака своего дома кого угодно, сомневаться не следует. Высокая, проворная, сильная, она не раз утихомиривала разбушевавшихся по пьянке мужиков. Схватит в охапку и — дрыгай не дрыгай ногами — не выпустит или засунет куда-нибудь под лавку: лежи и не дыши, а то еще хуже будет.

В Юдовке ее побаивались и мужики и парни. Вот только война немножко подкосила ее — без мужа осталась и духом чуть пала, потеряла веру в людей, которые тут при немцах против нее свои гнилые зубы показывали.

На чердаке опять затопали. Совсем потеряли совесть, нашли место в прятки играть. Набралось их там не трое, не четверо — целая дюжина. Еще потолок провалят...

Мария Петровна слезла с печи, подошла к порогу, приложила руку к косяку, прислушалась. Там, на чердаке, будто зная, что к ним прислушивается хозяйка дома, притихли. На балке потолка что-то заскрежетало. Скрежет сверлил ухо так, что казалось: кто-то подрезает пилой не балку, а косяк двери.

— Алло, алло! — доносился все тот же юношеский голос. И снова скрежет.

«С телефоном балуются», — успокоилась Мария Петровна, возвращаясь к сыну. Однако уснуть ей так и не удалось. Раза три или четыре вставала она, намереваясь прорваться на чердак и устроить там погром, но было еще темно. Наконец, когда наступил рассвет, она не вышла, а выскочила из дому. Выскочила — и не поверила своим глазам: по снегу вдоль бывшей ограды колхозной фермы ползла вереница пузатых банок — канистры с бензином... Они ползли вниз, на западную окраину Юдовки. Чем они были связаны — не было видно, но, помня вчерашний разговор на чердаке о вожжах, она догадалась и как-то сразу смягчилась на того юнца, которого сию же минуту собиралась вышвырнуть с чердака. Пушка, что стояла ночью за углом, зарылась в сугроб так, что ее и днем с огнем не заметишь. Снарядные ящики у крыльца были укрыты мешковиной, и так, будто это настоящие ступеньки лестницы. «Видать, аккуратные люди тут собрались», — оценила Мария Петровна. Однако гнев против человека, который без спроса забрался на чердак, еще не прошел.

— Кто тут старший?! — спросила она властным голосом, поднимаясь по лестнице. Ответа не последовало. Она шагнула еще на две ступеньки, высунулась из чердачного люка по пояс: — Кто тут старший?

— А вы кого, мамаша, потеряли? — послышался наконец ответ оттуда, где были сложены снопы льна. Там сидел человек без рубашки, но весь в бинтах. Грудь крест-накрест залеплена лентами пластыря, повязки на боках, на шее, руки тоже забинтованы, и в зубах один конец бинта, которым он обматывал правую руку выше локтя.

— Тебя, — ответила Мария Петровна. — Что ты тут делаешь?

— Вот пока перевязку себе делаю, — сказал он, не выпуская из зубов бинта.

— Что, у тебя друзей не стало? — подходя к нему ближе, спросила Мария Петровна. — Вон их тут сколько валяется! Разбуди.

— Тише! Нельзя. В бою командир всегда должен быть здоровее своих бойцов. И духом, и физически.

— Вон ты какой!.. А я хозяйка этого дома.

— Очень приятно, — сказал он, поглядывая на полевой телефон, внутри которого что-то заскрипело.

Телефон стоял на крестовине матицы. Подняв трубку, командир отозвался:

— Алло, слушаю... Вижу. Это разведка на танкетках, не тронь их, Сазоныч, не тронь. Они прямую дорогу ищут к тем танкам, что вчера прорвались слева от большака. Тут должно быть все тихо и спокойно. Покажешь себя, когда главные силы пойдут. Ясно?.. Будь здоров.

Странно видеть командира почти голого, без рубахи, да еще такого молодого, с юношеским голосом. Говорил он вроде умные слова, а поверить в него было трудно. Однако Мария Петровна помогла ему надеть гимнастерку, затем шинель, застегнула сзади хлястик и ушла к сыну, еще не понимая, что задумал этот человек, пропуская немецких разведчиков мимо своих батальонов.

Прошло еще несколько минут, и через центр Юдовки пронеслись легкие немецкие танкетки. Откуда-то сбоку, от ветряка на бугре, прогремел выстрел пушки.

Снаряд разорвался на дороге восточнее Юдовки. Танкисты развернулись и умчались обратно.

«Что же будет?» — с тревогой подумала Мария Петровна, укрывая сына, который все еще сладко спал, чуть почмокивая губами.

— Подъем!.. По местам! — глухо донеслось с чердака, и в эту же минуту потолок ходуном заходил. Люди бежали к слуховому окну на крыше, чтобы быстрее спрыгнуть на землю.

Повременив немного, Мария Петровна снова поднялась на чердак.

— Один остался? — спросила она теперь уже знакомого ей командира.

— На НП многим быть не положено, — ответил тот, держа возле уха телефонную трубку. — Вы уж извините меня, мы тут несколько отверстий в крыше сделали, отсюда очень хороший обзор местности.

— Извиняю, был бы толк.

— Толк... — Он пригласил Марию Петровну к отверстию, в которое сам смотрел. Мария Петровна знала, что ее дом виден почти со всех сторон Юдовки, но она не предполагала, что отсюда можно видеть не только Юдовку, но и все дороги, которые подходят к ней. Круглая деревня. С трех сторон ее обогнула речка с мелким кустарником, крутыми берегами и такими же крутыми взвозами возле мостиков.

— Отсюда и вправду видно почти всю округу, — как бы не веря своим глазам, сказала Мария Петровна.

— Что вы видите там, на хомутовском большаке?

— Пока ничего. Черная дорога — и все.

— Это не дорога, а целая колонна немецкой мотопехоты остановилась. Ждут, что скажут разведчики. Они должны направить колонну туда, на наши ложные позиции.

— А что ты мне свои планы рассказываешь?

— Я вас хорошо знаю и рассчитываю на вашу помощь. С продуктами у нас плохо. Хочу назначить вас начпродом нашего гарнизона.

— Надолго ли?

— Если сегодня удержимся, значит, надолго.

— Не понимаю.

— Потом поймете, а сейчас пока возвращайтесь к сыну. Будет лучше, если вы с ним в погреб переберетесь.

Мария Петровна не понесла сына в погреб: там было сыро и холодно. Она спустилась с ним в подвал и уложила его в самое надежное укрытие — под полом глинобитной печи. Здесь было тепло и глухо. Постепенно и здесь стало слышно гудение немецких грузовиков. Земля тихо и жалобно позванивала. Но вот она уже задрожала мелкой дрожью, пока еще без толчков. Значит, наши еще не стреляют. А может, они вовсе не будут стрелять, промолчат, ведь, кажется, колонна вошла в Юдовку. Нет, она еще не в Юдовке, а где-то возле моста.

— Мам, а мам!

— Что, сынок?

— Почему у меня под спиной земля дрыгается, как плясать собралась? Правда, правда...

— Сейчас запляшет, — как-то неожиданно для себя бодрым голосом ответила Мария Петровна.

И земля будто в самом деле заплясала. В ней что-то зазвенело гончарным звоном, заухало, застучало барабанной дробью, засмеялось заливисто и раскатисто. Она будто вошла в азарт пляски и теперь скидывала с себя лишнее.

Когда чуть стихло, Мария Петровна по толчкам одиночных выстрелов поняла, что бой идет где-то в стороне от Юдовки, но не успела сказать сыну и слова, как земля снова загудела, затряслась. На этот раз дрожь земли не унималась около часа. Затем — тишина. И снова то же самое. Только толчки взрывов все удалялись и удалялись.

Под вечер послышался тот знакомый юношеский голос:

— Хозяюшка, выходите!

Командир открыл западню и, просунув в нее свою лохматую голову, приговаривал: