— Выползай...

— Ты первый, — возразил я, еще не веря, что у меня хватит сил выползти и приняться за дело.

— Короче... Ты на двух ногах. За гаражом кирпичи. Давай их сюда!

В голосе его послышалась тревога. Торговаться нет времени. Выползаю наружу и, задыхаясь, бегу за кирпичами. Подставляю их под задний бампер, переношу домкрат под передок. Качок, второй, третий... И Василий Васильевич выбирается из-под машины. На лице крупные капли пота. Посмотрев на часы, он спрашивает:

— Туго пришлось?

— Туго, но без страха и испуга.

— От радости стихами заговорил, — заметил он.

— За тебя рад, обошлось.

— А я за тебя перетрусил... Кричать собрался.

Во второй половине дня нам удалось поставить новые рулевые тяги, прошприцевать ходовую часть, заменить смазку в коробке передач, и «Запорожец» встал на свои колеса. От усталости мы еле-еле держались на ногах.

— Не дремать, — пробасил Василий Васильевич над моим лицом. — Сейчас двинем к месту соревнования. Посмотрим новую трассу. А вечером мне надо быть в райвоенкомате. Слушается мой отчет на комитете содействия. О работе с допризывниками...

Я попытался остановить его:

— Не перегружайся. Пощади сердце...

— Не хныкать, — ответил он. — Наши сердца солдатские, перегрузок не боятся, лишь бы ожогов не было.

Тишину майского утра перед моим окном дробят барабанщики пионерского отряда. Они готовятся к встрече Дня Победы. И, глядя на них, я покидаю свой письменный стол. Годы, годы... Седину и морщины на лице платком не смахнешь, а непослушная память возвращает меня в молодость, на рубежи атак и контратак. Вступаю с ней в спор:

— Зачем ты это делаешь, ведь перед глазами радость наших дней?

— Вижу, — отвечает память. — Но о чем ты сейчас думаешь?

— Конечно: о жизни, о завтрашнем дне этих детей.

— Так, так, — замечает память, — узнаю гвардейца.

— Бывшего.

— «Бывшего», — с усмешкой повторяет память, и мне слышится ее упрек. — Выходит, в твоей груди угасла боль от ожогов войны, и ты забываешь то, что было и чего не должно повториться. Так знай, беспечных и забывчивых будет судить совесть.

— Какая ты жестокая, память, — взмолился я.

— Не жестокая, а заботливая, — поправила она.

— Остаюсь в строю и постараюсь, пока дышится, не быть даже свидетелем на суде совести.

— То-то же, — сказала память и замолчала.

И тут же я записал себе в блокнот: «Зов памяти — верность традициям старших, забвение — боль в сердцах ветеранов».

Москва — Кулунда — Москва

1966—1977

Записывать воспоминания участников и очевидцев сражений Великой Отечественной войны — моя давнишняя привычка. Таких записей накопилось много, и по ним я время от времени проверяю себя, свою память: они связаны с личными впечатлениями фронтовой жизни, которые еще не успел как следует осмыслить.

Недавно, перелистывая фронтовые блокноты периода Сталинградской битвы, я нашел небольшую заметку о гибели группы бойцов, сражавшихся на берегу Волги в районе тракторного завода. Группой командовал молодой, удивительно дерзкий лейтенант. У него было всего лишь полсотни бойцов, однако они не только отражали атаки батальонов пехоты и танков противника, но и сами переходили в контратаки. Лейтенант наносил удары по противнику с тыла и флангов. Его бойцы умели действовать ночью. Ночные удары ошеломляли вражеских солдат и офицеров, вынуждали их, как правило, с большими потерями оставлять те позиции, которые захватывали днем... Кто этот лейтенант — неизвестно. Вместо фамилии в записи — пробелы, многоточия и вопросительные знаки. Вероятно, рассказчик пытался вспомнить, назвать имя героя, но так и не вспомнил.

В другом блокноте записан рассказ о герое, который чем-то очень похож на лейтенанта. В конце записи помечено: «26 марта 1943 года бросился на амбразуру немецкого дота».

В том же блокноте записан рассказ медицинской сестры, которая, поведав мне о человеке редкостной храбрости и чистого сердца, почему-то не назвала его имени, сказав только, что он был старшим лейтенантом, истребителем танков, солдаты называли его бессмертным.

— В августе сорок третьего года, — сказала она, — старший лейтенант был смертельно ранен, доставлен в Дарницкий госпиталь, и через несколько часов его отнесли в мертвецкую...

Читаю дальше. И вдруг устанавливаю почти невероятное: это один и тот же человек. Он прошел от Сталинграда до Берлина и, кажется, участвовал в освобождении Праги, затем, после войны, работал слесарем на Перовском заводе в Москве. Если это так, то по записям я должен найти его и, если он жив, встретиться с ним.

Однако прежде чем отправиться в поиски, решил посоветоваться с Василием Ивановичем Чуйковым — с чего начать? Бывший командующий 62‑й армией, ныне Маршал Советского Союза, выслушав меня, сказал:

— На войне бывает и такое...

Он открыл свой сейф и дал мне почитать два письма. Одно — от участника Сталинградской битвы Владимира Владимировича Гусева, другое — от жителей Дмитриево-Льговского района Курской области. В первом высказано недовольство: почему забыты героические дела одного славного воина 62‑й армии, погибшего в боях за тракторный завод в октябре 1942 года; во втором рассказывается о том, как в марте 1943 года на курской земле в боях за Хомутовку, Юдовку, Калиновку, Романово сражались истребители танков под командой храброго офицера-артиллериста. Второе письмо скреплено двадцатью подписями. В первом и втором письмах называется одно и то же имя. Причем в первом есть прямое утверждение — герой погиб: «Снайперская пуля врага угодила ему ниже левого глаза и вышла в затылок».

— Трудно поверить — быть может, это однофамильцы, — сказал я, прочитав письма.

— Не спеши с выводами, — предупредил меня Василий Иванович. — Знаешь ли ты, что при Суворове один генерал, тогда еще молодой, был ранен в глаз с повреждением черепа, но выжил и...

Василий Иванович прошелся по кабинету, выжидающе помолчал, потом произнес:

— Это был Голенищев-Кутузов Михаил Илларионович...

Мне осталось только сказать:

— Я вас понял, отправляюсь в путь.

— То-то же. С этих писем и начинай свой поиск, — посоветовал Василий Иванович.

Прошло немного времени, и... Впрочем, сначала следует показать эти записи, а потом рассказывать остальное.

Это было 20 октября 1942 года.

— Товарищ лейтенант, товарищ лейтенант!.. Солнышко!..

Лейтенант поднял голову. Над ним ворочались огромные клубы дыма.

— Где Солнышко?

— Там, справа. Землей засыпало!.. Рядом фугаска разорвалась.

— За лопаты! — скомандовал лейтенант с такой твердостью в голосе, с какой он приказывал брать гранаты и теснить, теснить противника от кручи. За спиной, в десяти шагах, — Волга.

И бойцы взяли лопаты.

В начале боев за Нижний поселок тракторного завода в группе лейтенанта было пятьдесят семь бойцов. Теперь осталось шестеро. Восемь дней они не видели неба, не смотрели на звезды и, кажется, забыли про солнце. Сейчас они только что вернулись из вылазки. Всю ночь провели в цехах тракторного завода, имитировали десант. Немцы очень боялись русских десантников.

— Солнышко!.. — прокричал кто-то тревожно, с тоской.

Дымилась воронка. Никто не отозвался.

— Берите правее, — приказал лейтенант, налегая на лопату. — Осторожней, чтоб не повредить...

— Где-то тут, но глубоко, на самом дне окопа, — сказал боец, вставший рядом с лейтенантом.

Из земли, много раз перепаханной взрывами бомб и снарядов, люди откапывали Солнышко.