— Да, когда урожай гниет, уместен вопрос — почему он гниет?

— О том же я мог бы и тебя спросить.

— Конечно. Потому что мы оба в одинаковой мере виноваты.

— Ладно… черт побери! — сказал Марен со злостью. — Чего ты на ссору лезешь?

— Почему — на ссору? Но я тебе ручаюсь — пока мы не передадим людям инициативу и будем продолжать это глупое подталкивание, положение не изменится.

— А я вот что скажу: перестанем подталкивать, хуже будет.

Гулбис безнадежно махнул рукой.

— Абсолютно порочная теория. Я тебе черным по белому докажу: в хозяйствах, где люди руководят смелее и делают не все по нашей указке, урожай на корню не гниет. Вот, хотя бы в «Эзерлее». Ты думаешь, если Димдан тебе не перечит, то он под твою дудку пляшет? Ничего подобного. Он — хозяин, и толковый. Он делает все, как требуют интересы хозяйства. А если исходить из интересов хозяйства, то и оплата за трудодни другая, и люди с другой охотой работают. Или еще пример: «Силмала». Там даже от помощи горожан отказались, а поля убраны. Вот что означает сознательная инициатива.

— Ты в Бейку этого, наверное, влюблен, — съязвил Марен.

— Влюблен. В таких людях я вижу наше будущее.

— Даже если у них партийный выговор в учетной карточке?

— И это безобразие на нашей совести.

— Ну, знаешь, я попросил бы тебя выбирать выражения! Ты обвиняешь бюро.

— Эх! — отозвался Гулбис. — Я сам тоже бюро… Кто может мне запретить обвинить самого себя? Занимаюсь самокритикой — и все. А я скажу тебе, за что ты Бейку не любишь. За то, что он критикует тебя. Постой, постой, не выходи из себя! В конце концов можем же мы хоть раз поговорить с тобой по-ленински?..

— Будто мы всегда не так разговариваем? — процедил сквозь зубы Марен.

Гулбис усмехнулся.

— Нет, этот метод в нашем районе не в моде. И по отношению к людям. Мы только болтаем о нем — притворяемся.

— Мы с тобой увлеклись бесплодной дискуссией, — холодно сказал Марен.

Зазвонил телефон. Первый секретарь нехотя снял трубку.

— Рига, — мрачно кинул он Гулбису.

Слышимость была плохая — должно быть, из-за скверной погоды, и Марен с трудом разбирал, что говорили на другом конце провода.

— Да, пожалуйста… Это я сам… да, да… очень плохо слышно… приветствую вас, товарищ Калнинь, приветствую! Ну, вообще ничего — воюем. Что вы сказали?

С минуту Марен слушал молча, затем, почему-то повернувшись к Гулбису, громко прокричал в трубку:

— Сколько убрано? На сегодня по району девяносто пять процентов… да, да! Справимся, обязательно справимся! Понимаю… Озимые в хорошем состоянии… да, да! Всего доброго!..

Марен повесил трубку.

Гулбис хмуро усмехнулся.

— И это по-ленински? Обманывать? На девяносто пять процентов…

Марен отшвырнул от себя отчеты и закричал:

— А что ты сказал бы на моем месте?

— Сказал бы, как есть.

— Чтобы через два дня прочесть в газете свое имя… среди отсталых… да? А потом еще на пленуме упреки выслушивать?

— Все равно прочтешь… днем раньше или позже. И на пленуме упреки выслушивать придется.

Марен снова стал сдержанным и официальным. Спрятав отчеты в ящик, он уже приказал:

— Завтра же весь райком выгнать в колхозы. Пускай сидят там, пока из борозды последнюю картофелину не выкопают! Мы с тобой тоже поедем.

— Поедем.

Гулбис, выйдя из комнаты, пожал плечами, глубоко вздохнул и закрыл за собой дверь.

В тот же день Ливия поздним вечером приехала из Таурене веселая и довольная.

Она направилась прямо в зал, где шла репетиция.

Как только Ливия открыла дверь, она услышала баритон Дижбаяра:

— Еще раз… еще раз! Назад! Что такое! У вас что, ноги спутаны?

У продавщицы из магазина — очень нервной и жеманной девицы — никак не получалась сцена, в которой она выходила со стаканами на подносе и при виде соперницы должна была вздрогнуть и громко закричать.

— Ну, потрудитесь вообразить, как вы повели бы себя в такой ситуации, — сказал Дижбаяр уже с раздражением. — Вы потрясены, вы реагируете жестом, мимикой, возгласом… не стойте, как лунатичка! Неужели вы никогда не видели, как человек вздрагивает?

— Да… а стаканы! — оправдывалась девица. — Ведь я разобью стаканы.

Дижбаяр раскрыл было рот, собираясь что-то сказать, но в это время к нему подошла Ливия.

— Может быть, ты прервешь репетицию? — спросила она. — Я должна кое-что рассказать тебе.

Дижбаяр повернулся к актерам.

— Перерыв на пять минут, — объявил он. — Ну, ну? Что же случилось, Ливия?

Они отошли в сторонку и уселись около окна.

— Могу тебе сообщить, — торжественно начала Ливия. — Бейке на бюро такого перцу задали… Встретила в парикмахерской жену начальника милиции. Она, конечно, заставила меня поклясться, что я никому ни слова об этом… ему такую баню задали… вышел оттуда тише воды ниже травы… чуть из партии не вылетел…

— Так, — сказал Дижбаяр. — Так, так…

— Вот хотела бы я знать, что они теперь скажут?.. Партийные, идейные… от своей же партии плевок в лицо получили! Так и надо! Интересно, что Лауре теперь про твой репертуар говорить будет? Я узнала, что она написала в нашу газету о работе Дома культуры… страшно раскритиковала, можешь себе представить! Но Залман пока не напечатал. И не напечатает… не беспокойся, — добавила она, видя, как Дижбаяр заерзал на стуле.

— Будет теперь покой, — сказал Дижбаяр. — Спасибо за хорошую новость, Ливия. Я быстренько закончу и приду. Свари кофе, кошечка.

Актеры снова собрались около сцены. Дижбаяр продолжал репетицию. Всех удивила внезапная перемена в настроении режиссера.

— Хорошо, хорошо, это пойдет, — похвалил он незадачливую продавщицу, когда та уже в который раз вышла на сцену, как деревянная. Девушка счастливо улыбнулась.

Дижбаяр вообще-то был человеком доброжелательным. Когда у самого на душе было хорошо, то ему хотелось, чтобы и другим было хорошо. Теперь он вел репетицию бегло, не придираясь и в таких местах, где еще не было сыгранности.

— На сегодня довольно, — сказал он отеческим тоном. — Переутомляться тоже ни к чему. До следующего раза выучите как следует текст. Чтобы все шло без запиночки…

Ливия вбежала в квартиру, быстро затопила плиту и поставила на нее кофейник. Затем вымыла руки, вышла в коридор и открыла дверь в библиотеку.

— Добрый вечер, товарищ Лауре, — подчеркнуто любезно поздоровалась Ливия.

— Добрый вечер, — ответила Инга, кинув короткий взгляд на дверь. Она стояла на стуле и рылась на верхних полках. За столом сидела Дзидра Вилкуп. — Садитесь, пожалуйста, — деловито сказала Инга, доставая какую-то тоненькую брошюрку.

— Благодарю, — откликнулась Ливия, с любопытством глядя на Ингу.

Инга проворно соскочила на пол со стопкой брошюр в руках.

По лицу ничего не видно. Улыбается и, уткнувшись прищуренными близорукими глазами в бумагу, записывает номера брошюр. На шее новая шелковая косынка горчичного цвета, с темно-зелеными полосами… ничего не скажешь — идет к коричневому платью и свежему цвету лица.

— Тебе больше ничего не надо? — спросила Инга Дзидру.

— На этот раз мне хватит о телятах, — ответила та.

— Не забудь — завтра вечером, — напомнила Инга.

— Нет, не забуду! — и Дзидра вышла.

— Вы что-нибудь хотели? — обратилась Инга к Ливии.

— Да, товарищ Лауре, — ответила она ласково и кротко. — Хотела… только сама не знаю — что?

— Вам для души? — Ливии показалось, что в глазах Инги промелькнула усмешка.

— Дайте что-нибудь интересное… на свой вкус.

— Интересное? — Инга повернулась к полкам и, несколько секунд подумав, достала пухлый том: — Пожалуйста, вот вам «Битва в пути» Николаевой. Очень поучительная книга.

И опять Ливии показалось, что голос Инги звучит вызывающе. Но она не собиралась уходить и села на стул.

— Я только что из Таурене, — сказала она. — Дорога теперь ужасная. И еще дождь идет пополам со снегом…

— Да, — согласилась Инга. — Дороги теперь нехорошие, и погода скверная.