— Мы вряд ли дали бы вам выговор, если бы вы действовали разумно! — перебил Марен. — А вы любите всякие выходки, Бейка. Игнорируете дисциплину.

Юрис заставил себя не реагировать на реплику Марена.

— Правда, за то время, что я работаю в «Силмале», мы строили… насколько это было в наших силах. Я считал, что так надо: обеспечить сначала бытовые условия, чтобы людям вода на голову не капала и жить было радостней…

— Вы слишком увлекаетесь радостями жизни, — раздался иронический голос Марена. — Вы забыли о главном: государство ждет от вас продукции.

Юрис повернулся к Марену:

— А продукцию разве не люди дают?

Марен не привык, чтобы человек, личное дело которого разбирается на бюро, дискутировал с ним. Он даже не нашелся, что ответить, а Юрис, не ожидая ответа, продолжал:

— Что касается анонимных писем и каких-то сигналов… то я о них ровно ничего сказать не могу, разве что все это клевета. Я не преследовал никакой корысти ни в отношении Лайзана, ни Гобы, ни бригадира Рейнголда. Если меня обвиняют в том, что Рейнголд содержит меня, то спросите об этом самого Рейнголда, он ведь тоже коммунист.

— Он тоже может не сказать правды, как и вы, — снова раздался иронический голос Марена. — Почему не пишут ничего подобного о других, а именно о вас? Чем вы это объясняете?

— Да это же взяточничество! — поддержал секретаря начальник милиции. — За такие делишки из партии гнать надо.

Юрис растерялся. Затем услышал голос Гулбиса:

— Товарищ Бейка, как вы считаете: есть в колхозе люди, настроенные к вам враждебно? Не допускаете ли вы, что они могли бы по злобе обвинить вас?

Дружелюбный, спокойный голос Гулбиса помог Юрису взять себя в руки.

— Конечно есть, — ответил он. — Кое-кто ненавидит меня за то, что я постарался заменить этих пьяниц и лодырей другими.

— Конкретно, конкретно! — приказал Марен.

— Конкретно: один из них — и самый главный — это бывший бригадир Брикснис.

— Факт, — сказал Гулбис. — Мне известно, что человек этот заставлял своего сына распускать в школе злостные слухи.

— А ты, товарищ Гулбис, не допускаешь, что в этих слухах есть, может, и доля правды? — сказал Марен с плохо скрываемым вызовом. — Дыма, как говорится, без огня не бывает. Продолжайте, Бейка! Объясните, чем вы мотивируете свое отношение к очередному указанию райкома — почему в «Силмале» рожь засеяна на такой маленькой площади? Тут опять неподчинение, умничание, вредительство!

Иногда, если человека очень глубоко и несправедливо оскорбить, то он внутренне словно каменеет. Юриса охватило горькое безразличие, какая-то покорность судьбе.

Он смотрел на Марена и молчал. Вредительство… так о чем же еще говорить? Да и стоит ли вообще говорить? Он был бледен, но внешне спокоен. Только во рту у него пересохло.

Кто-то из членов бюро спросил:

— Вы, товарищ Бейка, вообще признаете партийную дисциплину?

— У меня тоже есть вопрос относительно ржи, — сказал Гулбис. — Вы недавно говорили мне, что в «Силмале» на большой площади рожь не удается, а удается овес. Это ваше личное мнение или мнение агронома?

— Так считают агроном, сами колхозники и я лично, — ответил Юрис, преодолев внутреннее оцепенение.

— В таком случае это оправдано… упрек отпадает, — сказал Гулбис, взглянув на первого секретаря.

— Это мы еще посмотрим, — резко сказал Марен и снова с раздражением обратился к Юрису: — Вы ничего не говорите о своем образе жизни. О своем моральном облике. Бюро хочет знать: вы оправдываете и это?

— Я не думаю оправдываться, — начал Юрис, глядя на Марена, — но тут извращены факты… все изображено в неправильном свете. На самом деле все было вот как… — И, несмотря на отвращение и неловкость, которые испытывает человек, когда он вынужден говорить посторонним о вещах, которых стыдно самому, Юрис коротко рассказал неприятный эпизод из своего прошлого.

— Вы, разумеется, — презрительно усмехнулся начальник милиции, — сделали вид, что о существовании ребенка ничего не знаете?

— Не сделал вид, а не знал!

— А теперь вы знаете, — с ударением сказал Марен. — Членов бюро интересует, как вы думаете поступить? Что вам подсказывает совесть коммуниста?

Юрис бросил на Гулбиса короткий, беспомощный взгляд, затем тихо, но твердо ответил:

— Совесть коммуниста подсказывает мне вот что: если эта женщина настаивает на том, что ребенок мой, — чему я не верю, — то я готов давать средства на его воспитание.

— И это все? — угрожающе спросил Марен. — Это все, что вам велит совесть члена партии?

— Не знаю, чего еще можно требовать от меня, — ответил Юрис.

— А, вы не знаете! Партия борется за укрепление семьи… а вы не знаете, что вам делать!

— Видимо, так удобнее — пожить с одной, бросить, потом с другой и так далее, — вмешался начальник милиции. — Вы, очевидно, любитель красивой, легкой жизни, товарищ Бейка?

Юрис с удивлением посмотрел на начальника милиции, который глядел на Юриса с чуть наглой, самоуверенной усмешкой. Красивую и легкую жизнь… Что ему ответить? Рассказать о своей красивой жизни в молодости: в заводском общежитии и теперь — в «Силмале»? Нет, лучше не отвечать ему. Есть люди, совершенно безразличные к другим. Но они охотно плюют на человека, когда тот в беде.

Гулбис молча следил за Юрисом. Как трудно порою бывает вмешаться, когда изрекают теоретически верные истины! Разумеется, кто же против устойчивой семьи? Кто против моральной чистоплотности? Ведь все мы — за! Но разве можно все понимать формально? Есть ли смысл в семье, в которой муж не любит жены, а жена не любит мужа, в семье, в которой любовь не выросла на почве духовной дружбы и взаимного уважения? Сохранить любой ценой семью ради ребенка? И тогда, когда муж и жена ненавидят и презирают друг друга? Как раз такая семья и калечит душу ребенка, калечит его морально. Он не видит ни любви, ни дружбы, а только ссоры, слезы униженной матери и ворчанье угрюмого отца… Нельзя заставить человека быть счастливым.

— Правда, что у вас теперь новая связь с библиотекаршей? — спросил Юриса один из членов бюро.

Гулбис с тревогой взглянул на Юриса. Зная его несдержанность, Гулбис боялся необдуманного ответа, который еще больше настроил бы бюро против него.

Весь вспыхнув, Юрис повернулся к задавшему этот вопрос:

— Это не связь. Лауре — моя жена.

— Надолго ли?

— Навсегда. — Юрис старался быть спокойным.

— Безобразие! — опять возмутился начальник милиции. — Одна жена с ребенком в Риге, другая — тут… И у такого партийный билет в кармане!

— Да. Аморальный образ жизни несовместим со званием коммуниста, — сурово произнес Марен. — Волей-неволей товарищу Бейке придется это понять, хотя он и очень независим в своих суждениях и с трудом подчиняется дисциплине. Он должен или исполнить долг перед ребенком и его матерью, или же ему не место в партии!

— Товарищи, но Бейка не отказывается помогать ребенку! — сказал председатель «Эзерлеи». — А что касается матери ребенка… и этого дела вообще… мне тоже не все ясно. Почему женщина эта разыскала Бейку только теперь? После четырех лет. Тут что-то не так.

— Все даже больше, чем ясно! — воскликнул начальник милиции. — Следует спросить, почему Бейка покинул город и облюбовал такой дальний уголок? Очень просто: чтобы его не могли разыскать, чтоб не могли напасть на след. Обычный случай. Очень даже обычный.

Рядом кто-то зашептался с соседом.

Молчание. Пускай. И вдруг Юрис почувствовал, как он устал, словно у него передергали каждый нерв. В левом виске что-то больно закололо. Юрис на мгновение прикрыл глаза. В конце концов — будь что будет. Очевидно, нет смысла бороться, что-то доказывать.

Кто-то опять говорил. Юрис не слушал. Зачем… если людей не интересует сущность дела? Неужели у него отнимут партбилет? Что делать, чтобы этого не случилось? Лгать и каяться… В чем же? В легкомыслии молодости? Он уже сто раз покаялся в этом. Бросить Ингу? Никогда! Против разума и совести бить себя в грудь и лицемерить, сказать, что то, что он делал в «Силмале», было неверно, что он глубоко ошибся и сожалеет об этом, а ошибки свои исправит? Никогда! Именно потому, что у него в кармане красная книжка с портретом Ленина. Именно потому, что он не только носит ее в кармане, но чувствует себя неотделимой частью ее. Ведь это она учила при любых обстоятельствах быть мужественным, не искать личной выгоды, не бояться трудностей, никогда — чего бы это ни стоило — не отказываться от своих убеждений. Никогда не бросаться фразами, говорить только то, во что веришь всей душой…