— Учиться?
— Учиться. В сельскохозяйственной академии.
У Теодора вдруг появилось много вопросов. Как Юрис представляет себе это? Надо ли сперва подготовиться? И на кого он решил учиться — на агронома или зоотехника?
Юриса позвали к молотилке, и они расстались. Теодор решил про себя, что Юрис очень душевный парень. И никакой он не староста, как считают мать и Брикснис. Неужели правда то, что некоторые говорят о нем: будто он ведет распутный образ жизни. Что-то не верится. Но разве можно судить о человеке по внешнему виду? Теодор научился никому не доверять. А если это правда, то чем же он отличается от тех мошенников, с которыми он встречался на чужбине?
— Эх, — Теодор поморщился и быстро вернулся к риге. Но тут же он ушел за сарай, где его никто не мог увидеть, достал из кармана синий конверт, разорвал его на мелкие клочки и втоптал в землю.
Даце стояла наверху и помогала складывать стог. Охапка за охапкой, покачиваясь, поднимались наверх к наполовину уже сложенному стогу, и они с Ирмой Силабриедис, обе разгоряченные, молча работали.
Атис время от времени поглядывал наверх. Его словно притягивала пестрая косынка Даце. А Даце даже и не смотрела в его сторону. Даце в самом деле увлеклась работой и ни о чем не думала. Не думала даже об Инге. Забыла о том, что все время беспокоило ее: приедет Инга обратно или не приедет? Может, возьмет да останется в Риге, поди знай!
В обед, когда прервали работу, Даце поправила косынку и хотела спуститься вниз. Внизу, словно ожидая ее, стоял Атис. Протянув руки, он крикнул:
— Ну, девушки, давайте вниз, я подхвачу вас!
— Спускайся ты первой! — подтолкнула Даце стоявшая позади Ирма, и не успела Даце опомниться, как Атис ловко подхватил ее и крепко прижал к себе. Даце вырвалась из его рук и убежала.
Атис пошел обедать вместе с Юрисом. Они прибавили шагу, чтобы скорее дойти и скорее вернуться. Договорились не делать большого перерыва и покончить с обмолотом до вечера. Кое-кто из бригады домой не пошел, решил закусить на месте.
Далеко впереди Юриса и Атиса шагал «пчелиный Петерис».
— Смотри, как бежит, — промолвил Атис. — Нам и не поспеть за ним. Ишь каким прилежным стал!
«Пчелиный Петерис» в самом деле торопился. Он шагал быстро-быстро мимо низких придорожных кустов и сосенок.
— Кто это тут овес рассыпал? — воскликнул вдруг Юрис, шедший впереди Атиса.
— Где?
— Смотри, какая ровная полоса. Все тянется и тянется.
Посередине дороги в самом деле тянулась узкая полоска только что рассыпанного, еще не втоптанного в грязь овса.
— Странно, — сказал Юрис. — Машина тут не проходила.
Они догоняли «пчелиного Петериса». Тот, утомленный быстрой ходьбой, уже взбирался на скайстайнский пригорок, собираясь, видно, за дубом повернуть к «Сермулисам».
— Гляди, — и Атис показал пальцем. — Это «пчелиный Петерис» овес рассыпал.
Словно почуяв недоброе, тот вдруг оглянулся и пошел еще быстрей.
— Погоди, Петерис! — крикнул Атис. — Не беги!
«Пчелиный Петерис», не останавливаясь, обернулся и крикнул:
— Недосуг мне ждать… Сегодня не воскресенье!
Но Атис догнал его, забежал вперед, дерзко заглянул в глаза и ласково спросил:
— Ты сыплешь овес, чтобы дорогу обратно найти?
— Что? — растерялся «пчелиный Петерис». — Что ты болтаешь? Какой овес?
Он оглянулся на дорогу и разинул рот.
— Вот так штука… должно быть, насыпался под одежду… то-то, думаю, — чего это у меня кожу свербит?
— Давай потрясу тебя, — предложил бригадир.
— Да ну тебя, — криво усмехнулся Петерис, — я сам.
Но Атис, ничуть не стесняясь, схватил его за бока и сердито закричал:
— Эх ты, черт этакий! Как панцирем опоясался! То-то ты мне таким толстым показался! Овса наворовал!
— Подумаешь, горстку зерна для курочек взял, — начал оправдываться «пчелиный Петерис».
— Вот как… для курочек… Смотри, так нагрузился, что швы потрескались и все посыпалось. Плохо тебе Валия их зашила.
Юрис молчал. Он плотно стиснул губы, глаза его потемнели. Потом в них запылал гневный огонек.
— Пойдем обратно, высыплем! — резко приказал он.
— Что? Куда? В «Бугры»? Только не это, — взмолился «пчелиный Петерис».
— Не разговаривай, иди! Где нахватал, там и высыплешь.
«Пчелиный Петерис», точно под конвоем, пошел назад.
— Как вам не совестно, — возмущался он, — старого человека!..
— Старый должен быть порядочней молодого! — отрубил Атис.
Оставшиеся у молотилки колхозники растянулись на соломе и, переговариваясь, обедали. Когда подошли председатель и бригадир вместе с «пчелиным Петерисом», разговоры затихли, все сразу заметили, что Юрис разъярен. Стало быть, что-то случилось.
— Так… — У Юриса от волнения дрожал голос. — Представляю вам члена артели, который самовольно взял себе плату за трудодни… и нагрузился овсом. Будьте знакомы.
Раздались смешки. Какая-то женщина воскликнула:
— Ты, дяденька, верно, больно много прихватил!
«Пчелиный Петерис» только кряхтел. Оказавшись вдруг перед людьми, он, злой и растерянный, топтался на месте. Вот так незадача! Он вспомнил серого кота Бриксниса, метнувшегося сегодня через дорогу перед самым его носом; и хоть Петерис не верил в приметы, но теперь он почему-то вспомнил кота.
Межалацис сказал что-то Брикснису, потом оба повернулись к нему и засмеялись. У «пчелиного Петериса» перехватило дыхание. Вот оно что? Издеваетесь? И он срывающимся голосом, чуть ли не криком, выпалил:
— Если вы так… то почему же меня одного? Небось я не один. Чего эти оба святыми иисусиками прикидываются? Коли меня так срамят… так пускай их тоже! Ты, Межалацис, скажи, сколько вы с женой и сыном утащили, когда ячмень обмолачивали! А ты, — он показал пальцем на Бриксниса, — разве не унес вчера, точно как я? А еще над людьми потешаешься, тьфу! Каждый тащит сколько может… нечего прикидываться. Всем надо.
Раздалось несколько протестующих возгласов:
— Не бреши! Кто тащит?
— Ого! Самого поймали, так других за собой потянуть норовит!
— Я никогда горстки не брала! Нечего напраслину на людей возводить.
Юрис с удивлением посмотрел на Межалациса и Бриксниса. Не может быть, чтобы и Межалацис… пускай Брикснис, этому у него никогда веры не было… но Межалациса «пчелиный Петерис» безусловно обвиняет облыжно. Не может этого быть!
Но лицо Межалациса стало кирпичным, он что-то пробормотал и заерзал на месте, а не заткнул «пчелиному Петерису» рот. И Юрис понял, что «пчелиный Петерис» говорит правду.
Первым ощущением Юриса был стыд за тех, на кого «пчелиный Петерис» показал пальцем, и почему-то за самого себя. Он вдруг почувствовал себя последним глупцом, считавшим себя все время умником. Словно ему плюнули в лицо.
Стыд сменился апатией. Ничего не выйдет. С такими… не может ничего выйти. Все растащат. Пустишь их в коммунизм — разграбят все за два дня. Брикснис… тот хоть не разочаровал — кто его не знает… Но Межалацис — член правления, всеми уважаемый человек!.. Какая дикость — даже думать противно.
— Ну, чего там говорить… — сказал Юрис дрожащим голосом. — Если так, то пускай каждый хапает сколько может и убирается домой… разграбьте все — и закроем лавочку! Сыпьте в штаны, в юбки и убирайтесь ко всем чертям!
Последние слова он прокричал, сам понимая, что дал вывести себя из равновесия, что так говорить глупо и неверно, но сдержаться уже не мог. Он резко повернулся и ушел. Махнуть на все рукой. Вернуться на завод… там у тебя свой станок, за него и отвечай. Какой смысл тут мучаться? Разве с такими людьми можно работать? Они ведь не верят в коллективный труд, поэтому каждый хватает сколько может. А почему не верят? Почему? Почему?
— Юрис, сынок, налей себе сам. Котел стоит на плите, а мясо в духовке. Бери смело, там только для тебя и Атиса, мы уже пообедали, — крикнула мать Рейнголда, месившая на кухне тесто, когда Юрис, натыкаясь на деревянные бадьи, прошел по полутемным сеням.
— Спасибо, — глухо отозвался Юрис, вошел в комнатку и, бросив шапку, бездумно уселся за покосившийся столик. Есть не хотелось. Хотелось только покоя. Все казалось безразличным.
