Она легонько ткнула в бок сестру, и Аксинья продолжила:

Пелагея, взглянув на Андрея, засмеялась и подхватила:

Потом пели про пивовара, что пиво варил, зелено вино курил, красных девушек манил.

Христя все это время кружила с широко открытыми глазами и наблюдала, как весело живут в селе ее ровесники.

– Эх, гармонь бы сейчас, – задорно блеснула глазами Ольга.

– Да где ж ее взять? – ухмыльнулся Андрей.

– Ну все, давайте расходиться по домам, – взглянув на потухшие сельские окна, сказал Гришка, – а то тятя осерчать может.

Аксинья взяла его за руку, и они медленно пошли, о чем-то разговаривая между собой.

Андрей с Пелагеей и Ольга отправились следом.

– Давай подсоблю тебе хворост дотащить до хаты, – спохватился Степка и закинул вязанку за спину. Они с Христей направились в дальний конец улицы, освещенной полной луной. Неожиданно девочка повеселела:

– Я не знаю песен, а ваши девушки – молодчаги – ладно поют.

– Ольга с Аксиньей – мои двоюродные сестры, мы с ними в одной хате живем, чего греха таить, любят такое дело.

– Где тебя нелегкая носит? – отворив калитку, заворчала Луана.

– Да вот с девчатами на вечере была.

– Какая вечера? Я вся извелась! А это кто?

– Я Степка, Моисеев сын.

– Знаю твою семью, – прохрипела колдунья. – Занеси хворост в хату и ступай.

Когда Степка пришел к дому и осторожно, на цыпочках, чтобы не скрипнули петли, открыл дверь и шмыгнул на топчан, все уже спали.

– Пришел, полуночник? – тихо спросила мать.

– Пришел, – негромко ответил Степка.

Он лежал с закрытыми глазами, по хате разносился громкий храп отца, а в своем воображении он видел, как Христя, улыбаясь, смотрела на него синими бездонными глазами.

Начинался новый день. Над селом поднималось яркое весеннее солнце. Крестьяне занимались своими делами.

Прасковья помыла посуду. Выплеснула таз с грязной водой под вишню и застыла, словно закостенела, потом вдруг побледнела, схватившись за живот, проковыляла в хату и со стоном повалилась на топчан.

Первым опомнился Моисей.

– Степка! – крикнул он. – Беги к бабке Ефросинье, скажи, что мамка рожает. А ты, Ванька, иди в сарай, да там и оставайся, пока не позовут. Нечего тут глазеть!

Моисей снял лапти и поправил подушку в изголовье жены.

Меланья схватила тряпку и стала спешно протирать пол.

В сенях зашаркали старушечьи ноги, дверь открылась, и на пороге появилась бабка Ефросинья. Сгорбленная, худая, после смерти Федора она одевалась во все черное. Подошла к киоту, не спеша перекрестилась, поправила платок на голове и, не обращая ни на кого внимания, пошла к топчану. Моисей подставил ей табурет, но повитуха не села.

– Воды нагрел? – тихо спросила она. – Полотенца где?

– Сейчас сообразим. Степка, тащи воды! – громко крикнул он и полез в сундук, что стоял у стены.

Степан с Андреем принесли со двора ушат, полный воды.

– Поставьте на лавку, – распорядилась Меланья.

Повитуха прошла к печи, посмотрела на чугунки, открыла самовар. Он был полон.

– Надобно бы всем выйти, – строго сказала она.

Мужики пошли на крыльцо. Ярко светило солнце, дул небольшой ветерок.

– Чего, тятя, сейчас будет? – недоуменно спросил Андрей.

– Поживем, увидим, – гладя по курчавой голове сына, ласково проговорил отец.

Вроде и не первого рожает, а все равно какое-то беспокойство испытывал Моисей. Он развязал и потуже затянул на себе веревочную опояску. Потом с сыновьями присел на лавку под раскидистой грушей во дворе и стал терпеливо ждать.

Вскоре из хаты донесся слабый детский плач.

– Ну, заходи уже! – крикнула Меланья. – Принимай подарок.

В руках она держала завернутого в полотенце мальчика.

Так у Моисея и Прасковьи родился третий сын Ермолай.

Ханенко возвращался домой с винокуренного завода. Петр в сером картузе управлял лошадью. На закрайке леса босоногие крестьяне докашивали позднюю траву, на выгоне пастушки пасли скот. Вдруг лошадь неожиданно встала, перед бричкой выскочил дикий кабан и, растерявшись от неожиданной встречи, побежал через выгон вниз к ручью. Его увидели пастушки и со свистом и гиканьем проводили мимо себя. Косари, бросив косы, побежали следом за ним. Кабан остановился перед зарослями тальника и, взглянув на преследователей, быстро скрылся. Пастухи и косари размахивали руками и громко разговаривали, обсуждая неожиданную встречу.

Увидев помещика, низко поклонились и быстро разбежались по своим местам.

– А что, Петруха, не съездить ли нам завтра на охоту? – с каким-то внутренним азартом проговорил Ханенко.

– Как скажете, барин. Кабан хороший.

– Вижу, что хороший, да только прохлопали его, на чужую территорию убежал. Да и собаки наши уже засиделись, взбодрить их надо.

– Да, гончаки наши зажирели на псарне.

По приезде в имение он позвал к себе сына.

– Вот что, Василий, собирайся, завтра с утра едем на охоту.

– Кого стрелять будем? – с явным интересом спросил юноша.

– Да хоть кого. Кого гончаки выгонят, того и стрелять будем. Сегодня кабан бегал, правда, убег на территорию Миклашевского. Скажи Игнату, чтобы собак не кормил и приготовился как положено к охоте. Кучера я предупредил.

– Куда ж ты его берешь? – возмутилась вышедшая из спальни жена. – Он еще совсем мальчишка, весь трясется от вида крови, а ты его на охоту.

– Ничего, пусть хозяином себя почувствует.

– Ты ему и ружье дашь?

– А как же без ружья на охоту ехать?

Василий нахмурил брови и исподлобья смотрел на мать:

– Мама, я уже не маленький, я сам хочу с отцом на охоту поехать.

– Зачем тебе это, сынок, ты бы лучше французский поучил, тебе скоро в университет экзамен держать надо.

– Мама, я уже взрослый, – возмутился Василий. – Я уже вырос!

– Это меня радует! – с воодушевлением потер ладони пан.

– Что? Что ты такое говоришь? Сынок, это тело выросло. А чтобы стать взрослым, надо, чтобы в голове знания были, для этого учиться надо, – стояла на своем мать.

– Эти университеты только портят молодежь, – махнул рукой Ханенко. – А охота – это гармония с природой, успокоение души.

– Еще и водки напьетесь?

– А как же!

– И сына к пьянству приучать будешь!

– Еще рано ему об этом думать.

– Ну, слава богу, хоть тут разум победил. Вы надолго?

– Пока не добудем дичь. Я хочу, чтобы ты нам что-нибудь вкусное приготовила.

Отец позвал Василия в кабинет и достал из-за шкафа двуствольное ружье.

– Это французская двустволка «Лефоше» – с особой теплотой потирая стволы, проговорил помещик. – Доброе ружье, раньше я с ним охотился, теперь ты будешь.

– А ты?

– У меня такая же двустволка, только новый образец. Патроны возьми в шкафу, калибр у нас с тобой один, а значит, они подходят к обоим ружьям.

– У Петра и Игната тоже ружья есть?

– Да, я им давно тульские одностволки взял. Стреляют хорошо, только иногда осечки бывают и разброс дроби большой. А эти бьют наверняка.