– Вы что, так и спите при кострах? – удивился Иван.

– А что делать? – развел руками Моисей. – Так и спим в дыму, прокопченные насквозь, да и то не всегда удается отделаться от мучителей. Скорее бы хату достроить, хоть малое спасение будет.

– Зато когда дождик идет, никаких комаров нет, – бодро проговорил Степан.

– И то верно, сынок, – поддержал Моисей. И, обращаясь к братьям, продолжил: – Мы-то ладно, так ведь скотину заедают, никакого покоя ей нет. Под навесом тоже дымокур жжем.

Ужинали при лучинах, в отблесках огоньков, лизавших стены, сплетенные из кустов тальника. На столе стоял чугун с вареной картошкой. Съев все до крошки, братья не торопились на покой, хотя дремота одолевала их.

– Добро у тебя тут, – заговорил Иван. – Только нечисти возле болота всякой много. А так хорошо.

– Мне тоже по душе Морозовка, – согласился Ефим. – Особенно такой надел земли. Работай и радуйся. А комары со временем пропадут, лес раскорчуете, трясина высохнет, и нечисти меньше станет.

– Может, вы уже подумываете о том, как бы самим сюда перебраться? – удивился Моисей.

– А что, я бы не против, – согласился Иван.

– Какая жалость, что я не могу к вам перебраться, – сверкнул с завистью глазами Ефим.

– Это почему? – нахмурясь, из-под бровей посмотрел на него Моисей.

– А я куда от своей земли пойду? Столько лет мечтал настоящим хозяином стать, вот и сбылось. А ты, братка, переезжай, здесь тебе лучше будет.

– Тогда надо за позволением к бурмистру идти, – отозвался с готовностью Иван. – Пока не опоздали.

– Завтра еще отработаем, и с богом идите, решайте свои семейные дела, – сухо сказал Моисей. – Главное, крыша над головой есть, а мы с сынами остальное сами доделаем. Спасибо вам за все, братья.

Пол в жилище сделали земляной, его разровняли и намазали жидкой глиной вперемешку с коровяком. Печь в доме также сбили из глины. Когда пол высох, его застлали соломой.

– Ну вот, – удовлетворенно оглядывая свое обиталище, с радостью проговорила Прасковья. – А ближе к зиме, когда глина хорошо высохнет, бросим на пол домотканые половики, чтобы ноги не мерзли.

Спустя некоторое время с позволения бурмистра потянулись в Морозовку телеги, груженные домашним скарбом. Приехал брат Иван. Свой надел земли он передал Ефиму. У Ивана подрастали сыновья Калистрат и Константин, и вскоре эта земля им ох как пригодится.

С годами разрасталась деревня, вдоль заосоченных болотных берегов длинной цепочкой протянулись хаты, покрытые сплошь соломой. Приезжали новые люди, строили дома, пахали землю, род свой умножали. Одни жили в достатке, другие только и думали, чем прокормиться.

Вскоре управляющий привез в деревню из Дареевска семью Еремея Крутя. Авдотье было стыдно перед селянами за случай с Глафирой, и по селу уже пошла молва о ее причастности к смерти несчастной. Она стала упрашивать мужа, чтобы он попросил управляющего переселить их семью в новую деревню, подальше от села.

Оставив отцовский дом младшему брату Антону, приехал в Морозовку и Максим Сковпень. Его мать не захотела оставаться в Дареевске: все напоминало ей о прошлом, и она не стала жить с младшим сыном, а поехала с Максимом.

Жители Морозовки пахали землю, выращивали хлеб и картошку, часть которых в качестве платы за землю и податей сдавали на винокуренный завод. Поля представляли собой отвоеванные у леса и болот глинистые и песчаные куски. Пашни для посева хлеба и посадки картофеля было достаточно, но они нуждались в удобрении. Зимой-то крестьяне и вывозили на санях в поля навоз.

Выйдя на край деревни, Моисей направился в сторону соснового леса, чтобы выбрать пару деревьев для установки ворот. Первым знакомым крестьянином, которого он увидел, был Гаврила Мотолыга. Он тащил на себе в деревню свежеспиленный ствол сосны.

Остановились. Гаврила сбросил с плеч тяжелую ношу, рывком скинул шапку, от взмокших волос повалил пар. Дерево источало терпкий смолистый запах.

– Устал? – с улыбкой спросил Моисей.

Гаврила было нахмурился, но тут же глаза его заулыбались, и он протянул для приветствия руку:

– Нелегкая крестьянская стезя, только панам хорошо живется.

– Это так кажется, и панам тоже бывает трудно, и нужды и горя им хватает, – заметил Моисей.

– Наблюдаю я за тобой с удовольствием, – заговорил Гаврила. – Работаешь ты с охотой, и дети у тебя стараются, молодцы. Думаю, что никакие невзгоды в этой жизни не остановят и не смутят тебя.

Моисей с любопытством посмотрел на Гаврилу. Странный человек, не поймешь, то ли хвалит, то ли недовольство высказывает.

Видя непонимание соседа, Гаврила пояснил:

– Видал, Еремей с Авдотьей приехали, лодыри несусветные, и сынок такой же.

– Так мы с одного села, – растерянно проговорил Моисей.

– Вот и я про это. Ты спину гнешь с утра до вечера, а он больше на полатях лежит да к горилке тянется. А сейчас что-то Авдотья не на шутку захворала, Еремей мне вчера жаловался.

– Да что ты говоришь, с чего бы это?

Гаврила стоял, переминаясь с ноги на ногу, и мял в руках валенку.

– Ладно, я пойду, – сказал он и, поспешно схватив ствол, виновато засмеялся.

– Бог в помощь! – попрощался Моисей.

Та зима выдалась вьюжной. Морозы особо не лютовали, но метели мели весь февраль. Маленький Ермоша заболел неизвестно чем. То он метался в жару, то его одолевал озноб, а за окном бушевала пурга… Прасковья то и дело поила малыша разными отварами, сливовым морсом, протирала смоченными в разведенном уксусе тряпками, но он все равно пылал жаром. Она отходила к иконам, вставала на колени и молила бога о спасении сына. Ермошка хрипел, потом заливался громким плачем.

– Он задыхается, – ужаснулась Прасковья и зарыдала от бессилия.

Моисей бросил на топчан шубу. Завернул сына в одеяло, потом обернул шубой и, прижав к груди, пошел к двери.

– Я к тетке Ефросинье.

– Так хворая она.

– Теперь что, мальцу помирать?

Снег бил в лицо, ноги вязли в снегу. Моисей, согнувшись, шел наугад к дому Сковпня, надеясь упросить знахарку взяться за лечение сына.

Добравшись до хаты Сковпня, он стал стучать кулаком в дверь, но ему не открывали. Тогда он заорал что было силы.

– Кто там? – раздался голос изнутри.

– Это я, Максим, открой!

Щелкнула щеколда, дверь открылась. Моисей ввалился в хату, сбив кого-то с ног.

– Да потише ты, что расшумелся? – заворчал спросонья Максим.

В комнате было темно. Хозяин зажег лучину.

– Ты к матери?

– Да! Ермошка помирает.

Он положил сына на лавку.

– О господи! – перекрестился хозяин. – Вот незадача, хворая она, сама того и гляди преставится.

Моисей подошел к топчану, на котором лежала знахарка.

– Тетка Ефросинья, во имя всех святых, помоги, – он тихо заплакал. – Все, что хочешь, для тебя сделаю.

Его пальцы судорожно теребили уголок одеяла.

Кряхтя и охая, старуха присела.

– Ниче мне уже не надобно, – она тяжело вздохнула. Поправила на голове платок. – Где твой сынок?

Моисей развернул шубу и положил сына перед знахаркой на топчан.

– Макся, зажги свечу, – прошептала она сыну.

Максим пошарил на полке возле печи, из полумрака достал свечу, поджег фитиль от лучины и поставил на стол в точеный деревянный стакан. Тусклый свет осветил комнату, блики огня упали на беленые стены.

Покуда тетка Ефросинья возилась с беспомощным Ермошкой, Максим с Моисеем сидели за столом и молча наблюдали. Сначала знахарка шептала над болящим, потом взяла со стола свечу и долго водила ей перед лежащим ребенком. Проснувшись, к ней тихо подошла внучка Пелагея.

До Моисея изредка доносились слова, которые он с трудом разбирал:

– Спали боль-хворобу, очисти утробу…

Потом она попросила разогреть воск. Долго сидели они, уже пурга стала стихать, на небе появились звезды. А знахарка все шептала:

– Спаси чадо бога, да сгинет хвороба…