Дареевск располагался в тридцати верстах от поселения Стародуб. Широкая улица, застроенная белеными хатами с соломенными крышами, вела прямо к каменной белой церкви, прятавшейся в зарослях черемухи. В основном в селе жили потомственные казаки – их дома всегда имели при себе огороды и сады. Однако значительную часть здешней земли застроили помещичьи крестьяне, принадлежащие Ханенко и Миклашевскому.

Небольшая бревенчатая хата Харитона стояла недалеко от церкви, упираясь плетнем в болотистый берег реки. За много лет семейной жизни он знал, что Анна с сыновьями, управившись с хозяйством, будет ждать его. Ей оставалось только подоить корову, вернувшуюся с поля. Накормит детей, подоит корову и будет стоять высматривать возле открытых ворот.

Еще будет ждать его самая младшая – любимая доченька Лукерья. Ей исполнилось три года, она уже хорошо говорила и помогала матери теребить шерсть.

Эту хату построил его отец, Иван Кириенко, после того как вернулся с войны, начатой французами. С обеих сторон хаты росли березы и ветлы. Деревья старые, стволы уже все во мху. Вдоль деревьев – плетень, еще покойный отец ставил… Давно хотел Харитон деревья вырубить и плетень обновить, но никак руки не доходили. Он часто вспоминал отца, тот был невысокого роста, с густой бородой, широк в кости. Обычно с военных сборов он возвращался с особым пафосом: на гнедом жеребце, в зеленом мундире. Из-под темно-зеленой фуражки с желтым околышем выбивалась прядь темных волос, на боку висела шашка, ее ножны в лучах яркого солнца отливали серебром.

Когда грянула война с французами, вероломно вторгшимися на территорию России, в губернии стали формироваться казачьи полки. Атаман войска на общем совете объявил, что те казаки, которые запишутся на войну, будут освобождены от всех казенных податей до ее окончания. Многие жители села приняли это предложение и пошли добровольцами, в том числе и Иван. Они были причислены к 3-му Черниговскому полку. Но казаки собирались воевать не только из-за налоговых послаблений. По всем деревням из хаты в хату ходили слухи, что Наполеон идет вместе с поляками и другими католиками, чтобы уничтожить православие в России. А память дареевских жителей о власти шляхтича Пясочинского, который владел крестьянами до восстания Богдана Хмельницкого, еще была свежа.

С годами дом начал дряхлеть и врастать в землю, Харитон менял сгнившие бревна, мазал глиной стены, перестилал солому на крыше, но время брало свое.

Подъезжая к дому, что стоял напротив его хаты на другой стороне дороги, Харитон увидел старика Терещенко. В светлой рубашке и казачьей фуражке он сидел на бревне, притулившись к заборчику палисадника, и, согнувшись, подслеповато смотрел куда-то вдаль из-под густых бровей, потом, будто очнувшись от дремоты, тряхнул головой и приветливо помахал соседу клюкой. В ответ Харитон поднял руку, приветствуя его.

За свою долгую жизнь Василий Терещенко дослужился до вахмистра, а уйдя со службы, основательно занялся хозяйством. Однако жил он в постоянной нужде, несмотря на то что был рачительным хозяином. Невысокого роста, с окладистой бородой, в старости он стал задыхаться и часто болеть. Глаза видели плохо, а недавно оглох на одно ухо. От домашних забот теперь он отошел и передал бразды хозяйствования своему сыну Матвею. Тот не только занимался обыденными делами, но и был первым помощником сельскому голове казачьей общины, за что был произведен казацким старшиной в десятники.

Сколько помнил себя Харитон, Терещенко с женой вечерами всегда сидели на лавке и о чем-то ворковали. А прошлой зимой жена умерла от болезни сердца… Не думал Василий, что после такого горя когда-нибудь выйдет вечером за ворота и сядет на скамейку, да и саму скамейку решил убрать с глаз долой.

Но как только пригрело весеннее солнце, он появился за воротами все в той же казачьей фуражке и в лаптях.

Харитон слез с коня, несколько раз присел на затекших ногах.

– Доброго дня, – сказал он, подойдя.

– Добре, сидай, – ответил, улыбаясь во всю ширину беззубого рта, Терещенко и протянул загорелую дряблую руку.

Харитон присел к нему на скамейку и увидел, как под расстегнутой косовороткой обнажилась короткая шея в вялой коже с синими жилами.

– Как ты живешь-поживаешь? Что-то ты совсем исхудал, казак… – с тревогой проговорил Харитон. – От переживаний, наверное.

– Что сделаешь… – всхлипнул Василий и, нащупав руку соседа, сжал ее в своей. – Кто-то должен умереть раньше: или муж, или жена, ведь не получается в один день… Лучше бы я… Да богу виднее.

– Ничего, ничего, все уладится, – попытался успокоить его Харитон. – Вон и сын у тебя молодец, с хозяйством управляется.

– Слава богу, не жалуюсь.

– Ну ладно, давай отдыхай, а я пойду, работу мою никто за меня делать не будет.

– Ну, бувай, – попрощался Терещенко, сняв фуражку и тряхнув головой.

Кивнув старику, Харитон пошел к своему дому.

У соседа Руденко во дворе горел костер, Демьян с Андреем ходили вокруг лошади, громко разговаривая. Харитон из доносившихся до него обрывков фраз понял: что-то случилось с копытами лошади. То ли подкова отвалилась, то ли рану хозяева обнаружили.

Про себя подумал: «Не зря же говорят: сапожник без сапог».

Харитон открыл ворота и завел во двор Карюху. Снял уздечку и, шлепнув по крупу, отправил коня в стойло. Бросил узду на жерди под навесом, сполоснул руки в ушате с дождевой водой. Кинул взгляд в огород – там, на меже возле гумна, под липами стояли колоды с пчелами. Прищурившись, внимательно пригляделся: возле летков все было спокойно.

На всякий случай он решил проверить свое хозяйство. Роев у Харитона было немного, с десяток. Каждый год пчелы умирали и рождались, а эти борти стояли здесь уж более полувека. Часть из них пришла в негодность, и отец сделал новые, несколько бортей изготовил сам Харитон.

На потрескавшемся стволе липы под раскидистой кроной густых листьев висели иконы святых Зосимы и Савватия. К ним Харитон всегда обращался с молитвой о помощи при уходе за пчелами.

Колоды для пчел, толстые сосновые бревна высотой более метра, сверху были накрыты от дождя шапками из ржаной соломы.

Харитон приложил к одному бревну ухо, внутри слышался гул: «У-у-у». После трудового дня насекомые собрались внутри своих жилищ.

Он всегда с удовольствием слушал этот гул, он завораживал и успокаивал… И тут вдруг из крохотного летка появились пчелы-разведчики.

«С ними лучше не связываться», – вовремя решил он и направился к хате.

Поднялся на крыльцо, развязал лапти и скинул их в сенях. Потом, скрипнув дверью, вошел в дом. Все его детишки сидели за столом, черпали из большой глиняной миски жидкие щи, шоркая по краю ложками, и заедали их ржаным хлебом.

Харитон с удовольствием вдохнул запах кислого ржаного хлеба.

– Ты где пропал? – с беспокойством спросила Анна. – Мы заждались, завечерело уже. Я и квашню поставить успела, с утра печь топить надо – хлеб-то закончился.

– Надел наш проведывал, всходы оглядывал, – Харитон присел на лавку у двери, тяжело вздохнул и наморщил лоб: – Что-то я устал сегодня, давно так не уставал. От жары, наверное.

– Ну и как там наш хлебушко? – испуганно спросила Анна.

– Пока, дай бог, все хорошо, только дождя надо молить. Если еще неделю простоит засуха, то все, конец нашему хлебушку.

Анна зашмыгала носом и тихо всплакнула. Затем вытерла подолом фартука влажные глаза и, не отрывая взгляда от стола, с раздражением сказала:

– У нас от этой погоды одни беды. То дождь днями льет, не переставая, всю землю в болота обратит, то солнце все высушит.

Она встала из-за стола, повязала платок, пошарила рукой за печкой, достала лучину и сунула в печь. На конце лучины ярко разгорелся огонек. Подошла к киоту и зажгла фитиль на глиняной лампадке. Перекрестившись перед иконами, тихо сказала:

– Помоги нам, заступница наша Богородица, помоги нам в нашей беде.