– Да думал я об этом, не дай бог, рожь не уродится или бульба сгниет, помрем с голоду, – он в задумчивости почесал голову. – Ну и задал ты мне задачу. А как же дом? Хозяйство?

– Дом оставь брату Ефиму с семьей. Скотину разделите по совести.

– Как же так, я родился и вырос здесь, в этом доме, тут каждый куст меня знает, каждая пядь земли родная, а теперь ехать куда глаза глядят?

– Як на мою думку, – уперся в свояка взглядом Андрей, – семья у тебя большая, все казаки народились, а у Ефима – одни девки. Кто ему земли столько даст? Надо идти к бурмистру в Лотаки, пана-то по таким пустякам ни к чему беспокоить. Времени до утра много, так что подумай.

Моисей стал распрягать лошадь. Подошла Меланья:

– Чего Андрей приходил?

– Взяла бы да и спросила сама, – не прерывая работы, ответил Моисей. – Иди лучше приготовь поесть.

– У тебя жена есть, вот и командуй ей, – фыркнула невестка.

Ужинали молча. Накормив детей, отправили их спать, за столом остались Ефим с женой и Моисей с Прасковьей.

Моисей доел остатки вареной картошки, запил кружкой молока. Задумался, перебирая деревянные, с обкусанными краями ложки. От напряжения сошлись на лице морщины, и он, с трудом справляясь с охватившим его волнением, спокойно рассказал домашним о предложении свояка Андрея.

– Батюшки! – обрадовано воскликнула Меланья. – Неужто земли нам прибудет? Да и в избе просторнее станет.

– Цыц! – сердито оборвал жену Ефим. – Еще никто никуда не уехал, а она уже радуется.

Прасковья, бросив рушник на край печи, скребанула по свояченице сердитым взглядом:

– И впрямь терпежу никакого нету.

– Оно так хорошо было бы, но надо попуститься всем, чем наши отцы жили. Страшно подумать: сняться с насиженного места и в крепость по собственной воле попасть… Жалко трудов своих, да и боязно: как там встретят?

Ефим закряхтел, потупился и угрюмо сказал:

– Не надо жалеть, пропадем мы здесь вместе. А солнце всех греет, и там тебе землю дадут. Живи и радуйся. Только свободы меньше, а мы сейчас здесь на пана работаем не покладая рук. То за покос, то за дрова… Там так же будешь работать, да только одна радость – земли будет вдоволь.

Стал Моисей с утра одеваться во что почище. Прасковья достала из сундука старую отцовскую косоворотку, новые лапти и штаны.

– Ну вот, готов, можешь идти, – похлопала нежно по плечу жена.

Вышли во двор. После ночного дождика румяной свежестью начинался новый день. За деревней над дорогой изогнулась разноцветная радуга.

– Это добрый знак, – сказала Прасковья. – С богом!

Забросив котомку с харчами за плечи, в новых лаптях Моисей отправился в путь.

В Лотаках, как и в Дареевске, заметил он, не только кабак есть, но и церковь, и заезжая изба. Как хвастливо объяснил ему проходящий мимо крестьянин, в избе волостное начальство останавливается, когда бывает наездами.

В центре на высоком кирпичном фундаменте стоял дом управляющего помещичьим имением. Это было двухэтажное деревянное строение. Спереди располагался липовый парк, обсаженный березовой двухрядной аллеей. Внутри усадьбы был разбит сад, огород, вырыт пруд, стояли коровник и свинарник.

Во двор вошли крестьянки сдавать оброк. В лукошках несли яйца, в березовых туесах – топленое масло. Под навесом возле амбара два крестьянина разгружали телегу с мешками. Прислуга укладывала мешки в штабеля. В сусеках темнела рожь, золотился овес, а рядом на деревянных прокладках стояли бадейки с маслом, лежали тюки гусиного пера и кучи невыделанных скотинных шкур. Посреди двора за столом, укрывшись от солнца широкой соломенной шляпой, сидел учетчик и аккуратно записывал в тетрадь фамилию крестьянина и количество сдаваемого оброка.

Бурмистр стоял на крыльце – в высоких сапогах, светлой холщовой рубашке, на голове – армейская фуражка, из-под которой выбивались седые пряди волос. Это был рослый человек с круглым обрюзгшим лицом и большим животом. Из-под лохматых бровей он внимательно разглядывал приходивших во двор людей.

– Доброго здравия, Богдан Леонтьевич! – подойдя к крыльцу, поклонился Моисей.

Окинув сердитым взглядом подошедшего, Богдан Ющенок слегка кивнул:

– С чем пожаловал, православный?

– Просьба есть до тебя, – смутился Моисей. – Хочу с Дареевска перебраться в ваши новые деревни, которые возле завода.

Бурмистр с недоумением проворчал:

– Господь с тобой! Ты же казак, зачем тебе переезжать во владельческую деревню?

Разговаривая с Моисеем, он гладил по светлым жиденьким волосам сына, подбежавшего к нему.

– У отца и братьев совсем земли не осталось, всю поделили в семье, – смущенно опустил глаза Моисей.

– А у казачьего старшины чего не просишь?

– Да у них земли нет, вы же сами знаете!

Из-за дверей донеслось:

– Идите за стол!

– Поди, Ванюша, поешь, – ласково произнес Богдан Леонтьевич и, подняв глаза на Харитона, долго рассматривал его желтую застиранную косоворотку, перетянутую опояской, оставшуюся ему от отца. Потом громко кашлянул в кулак и сказал: – Ну-с, семью-то вашу я знаю. Дед твой Иван казаковал, француза бил в лихую годину, да и меня казачьему ремеслу еще мальцом учил. Ну, и отец твой землепашец был дай бог каждому, только вот недоброе дело затеял – бунт учинил в селе. Ну да ладно, кто старое помянет, тому глаз вон. Ежели ты решил добровольно мужиковать, то поселяйся в Морозовке. Там только начали обживаться. Сколько у тебя сынов?

– Казаков трое, да я четвертый.

– А девки?

– Казачки у брата моего Ефима – аж две растут.

Бурмистр засмеялся, оголив широкие зубы, и, кашлянув в кулак, серьезно сказал:

– Хитрый ты. Закон есть закон. Все земельные наделы на мужские души даются. Потому и пришел ко мне ты, а не Ефимка. Ну, тогда слушай, что тебе скажу: две десятины на каждую душу получишь вместе с усадьбой. Но знай: на первый год поблажка тебе от налогов и податей, а после за землю будешь платить деньгами или натуральным оброком, а коли не сможешь, будешь отрабатывать повинности наравне с моими крестьянами. Уразумел?

– Да, да, – обомлел от радости Моисей и согласно закивал головой.

– И еще тебе скажу, что пан наш добрый и грошей дает на обзаведение хозяйством тем, кто перебирается на новое место. Как переберешься в деревню, возьмешь у моего помощника приговор и придешь сюда, получишь гроши у Зиновия, – он кивнул на учетчика. – Пять рублей. Да два мешка ржаной муки, чтоб с голоду не передохли. Перебирайся. Бог в помощь.

– Благодари же, дурак! – толкнул его рукой в спину проходящий мимо учетчик.

– Благодарствую! – Моисей услужливо поклонился бурмистру, исподлобья косясь на спину удаляющегося учетчика.

Словно на крыльях летел домой Моисей. Вместе с Прасковьей пошли к Андрею в хату. Выслушав свояка, тот задумался:

– Добрый пан, даже грошами помогает, только эти гроши потом слезами обернутся всем крестьянам.

– Почему?

– Да потому, своячок, все траты на переезд и обустройство платят крепостные. Так что на всех, не только дареевских, но и других крестьян разбросают эти гроши, – он как бы с упреком посмотрел на Моисея. – А еще есть страх тебе, вольному казаку, в крестьянскую кабалу попасть. Я-то за сестрицу переживаю.

– Ежели по-хозяйски управляться с землей, можно и сводить концы с концами, – подала голос Прасковья. Она еще надеялась на лучшее.

Всю ночь напролет продумал Моисей, даже глаз не сомкнул. А утром спозаранку встал, вышел в ограду. Бросил курам зерна, оглядел двор и отправился на берег реки. Кое-где над избами уже клубился дым, окрашенный восходом, за рекою далеко были видны пашни и луга. Утренняя прохлада бодрила тело. Но на душе было тревожно и неспокойно. Шутка ли, дал бог ему родиться и более тридцати лет прожить в этой хате, в этом дворе, на этой реке, а теперь надо все бросить и уехать за десятки километров, чтобы построить новую хату и начать новую жизнь – одному, без братьев, надеясь только на свои силы и подрастающих сыновей.