Раскаленным диском солнце висело над селом. Все живое – вся ширь полей и лесов под необъятным голубым небом, – уставшее от жары, ожидало сладкой вечерней дремоты и ночной прохлады.

Село Дареевск, более сотни дворов, плотно облепило бревенчатыми хатами оба берега реки Лужицы. За околицей виднелись болота, заросшие камышом и осокой. Вдоль села, за ближним леском, тянулись поля, а вокруг, насколько хватало глаз, расстилались девственные леса.

Как только солнце ослабило жар, Харитон, оседлав Карюху, карего немолодого коня, уставшего от бесконечной работы, поехал оглядеть свое поле. Неспешно прошагав по деревенской улице, конь вынес хозяина за околицу. В воздухе витал аромат луговых трав, смешиваясь с терпким запахом конского пота.

Харитон – высокий, широкоплечий, с курчавой головой – уверенно сидел в седле. Верховой езде еще в детстве его обучил отец. На нем была широкая, не доходившая до колен серая холщовая рубаха с опояской. Рубаха и штаны были сшиты из того полотна, что прошлой зимой вместе с женой Анной они ткали из грубых льняных ниток.

Большие загорелые руки уверенно держали уздечку. Сейчас, покачиваясь в такт лошади и теребя окладистую бороду, он думал только об одном, только одно тревожило его душу и сердце: устояла ли рожь, хватило ли всходам влаги – влаги земли, напитанной весенними дождями?

Изо дня в день засуха набирала силу, второй месяц – ни капли. Трава на покосах поднялась и тут же, опаленная солнцем, сникла. Чтобы собрать добрый воз корове на зиму, все руки избил Харитон о твердую землю, приподнимая и выкашивая редкотравье. В это лето высохли даже болота, окружавшие село, оголяясь высокими серыми кочками, да селян такое только обрадовало: исчезли и комары, и прочий гнус, плодившийся в болотной воде.

Чистое, ясное небо распростерлось над головой, и лишь на горизонте маячили редкие тучи. Харитон спустился в лесной распадок, пересек небольшую ложбинку, в которой весной стояла снеговая вода, – сейчас ее глинистое дно, разрезанное тележной колеей, растрескалось на солнце. Дорога зарастала ольховыми и кленовыми деревцами, их ветви низко клонились над нею.

Карюха шел быстрым шагом, изогнув гривастую шею. Вдруг он поднял голову и, взглянув вперед, громко заржал. Харитон придержал коня, приподнялся на стременах и в просвете меж раскидистых вязов увидел приближающуюся телегу, груженную серо-зеленым сеном.

Воз слегка трясло на дорожных выбоинах. Двое сидели на сене, сопровождающий шел рядом.

Подъехав поближе, Харитон по серой лошади узнал соседа, кузнеца Демьяна Руденко. Тот расположился в передней части воза и курил трубку. Позади него в сене угнездилась его дочь Прасковья, в светлом сарафане с туго заплетенной косой, а старший сын Андрей, в серой рубахе и коротких портах, широко шагал босыми ногами возле борта телеги. Его лицо с чахлыми, едва пробивающимися усиками и редкой щетинистой бородкой и крепкая шея были коричневыми от жгучего летнего солнца, несмотря на широкие поля шляпы.

Харитон остановил коня.

Придержал свою лошадку и возница.

– Серая, стой! – ласково проговорил он. Вожжи вскинулись на лошадиную спину, кобылка встала и, тяжело дыша, замотала головой и зафыркала. С ее худой спины по ногам на пыльную дорогу скатились крупные капли пота.

Кузнец, повернувшись к Харитону, приветливо поздоровался. Тот кивнул в ответ.

Демьян был высокого роста, плечистый, с крупными сильными руками. В селе его уважали, потому что много сил и умения отдавал он работе и каждому старался помочь в меру своих сил и возможностей. Из-под его широкополой соломенной шляпы выбивалась прядь седых волос.

– Ты, сынку, иди потихоньку, а мы чуток передохнем и нагоним тебя, – велел он Андрею.

– Что-то нонче ты затянул с косьбой? – спросил Харитон. – Вроде и косить нечего?

– Да тут у пана батрачили, вот и затянули маленько, – промямлил сосед.

– Как же так? – удивился Харитон. – Чаго батрачил-то?

– Да бес попутал! Весной у Васьки Хлама, нашего старшины, надел попросил на посев, и он неделю назад напомнил, что рассчитаться не мешало бы. Хоть я ему столько работы на кузне проделал, одних только лошадей с десяток подковал. Вот ему за аренду сено всем семейством и готовили. Ну, слава богу, рассчитались. Только устали – сил нет, – его добрые темно-серые глаза смотрели из-под густых, выгоревших на летнем солнце бровей.

– Да! – почесал затылок Харитон. – Я погляжу, что паны, что старшины – все на нашем горбу нажиться стараются. Это как можно было боевого казака, сотника заставить батрачить?!

– Да кому мои заслуги нужны? – протянул в раздумье Демьян. – Тем более я списан с воинской службы. Только раны о ней забыть не дают.

Демьян Руденко воевал на Кавказе, участвовал в Даргинском походе. Чудом уцелев в том побоище, весь израненный, с двумя Георгиевскими крестами вернулся в село. Отец его к тому времени лежал при смерти: захворал – и вскоре зачах от старости. Перед кончиной повинился:

– Прости, сынок, не удержал хозяйство, растерял все.

Горько было на душе у Демьяна. За годы службы он отвык и от отца, и от семьи. Все хозяйство порушено, сарай для скота сгнил, дров к зиме нет ни полена. Отец оставил после себя старую хату… А еще хромую кобылу да коровенку с телком, за которыми ухаживала жена Надежда.

Она с двумя детьми жила в отцовском доме и как могла, так и управлялась с хозяйством. Лечила и кормила свекра, согревала его последние деньки теплотой и заботой.

И кузница стояла полуразрушенной. Ребятня растаскивала бесхозный инструмент и чуть было не сожгла строение.

Другого бы согнула нужда, но он сумел собраться с силами и стать на ноги. Да помогли кое-какие денежки, что привез со службы.

Демьян тщательно прибрался в кузнице, собрал по селу растащенный инструмент, кое-что докупил. Жена, ловкая и сильная, тянула лямку наравне с мужем. Жизнь постепенно стала налаживаться. Сын Андрей с дочкой Прасковьей подросли и впряглись в работу. Демьян поехал в Клинцы, на станции добыл антрацит для горна, и кузница ожила. Не забывал он и поле, что осталось от отца. Как в селе жить без земли, без хлеба?..

– Ты гляди, с огнем осторожнее, сено не запали, – как маленькому, погрозил пальцем Харитон.

– Да не переживай. Не впервой, – довольно усмехнулся в соломенные усы сосед, затягиваясь самосадом.

– Какая дочка у тебя гарная, невеста моему Моисею растет.

– Ну, это как сказать, – хитро прищурился Демьян. – Это мы еще посмотрим, правильно я гуторю, дочка?

Прасковья зыркнула в сторону всадника, поправила платок на голове и, покраснев от смутившего ее вопроса, отвернулась, скорчив кислую гримасу.

– Ну, бывай, сосед, – заулыбался широким ртом Харитон.

– Доброго пути.

Конь уверенно бил копытами по дороге, отчего пыль поднималась, разлеталась по сторонам и оседала на придорожных кустах и деревьях. Вдруг тропка вильнула в сторону и пошла посреди цветущего донника, исходящего густым медовым настоем. Карюха стал замедлять ход, но всадник, жалея коня, не бил его плеткой. Харитон видел, что животное выбилось из сил, – уже не вскидывало голову, а только тяжело всхрапывало.

Дорога пошла меж могучих дубов и вязов – казалось, она сейчас потеряется в чаще, но Харитон знал: через пару минут она выскользнет из лесного гнета туда, где на поделенных участках посеяна рожь.

Вскоре лес поредел, и лошадь, громко фыркнув, вышла на большую поляну. Подъехав к своему наделу, Харитон придержал Карюху и остановился.

Не слезая с лошади, прикрыл ладонью глаза от солнца, долго всматривался, что происходит на поле. Ближе к дороге, где стоял Харитон, дружно наливались колосья, а на пригорке темно-зеленое поле кое-где отсвечивало желтизной.