Подошла, присела рядом.

– Вот ведь как получается, – произнес Ефим, – бесовщина меня одолела.

– Батюшка за этим и заходил, чтобы бесов от тебя прогнать.

– Строгий он у нас.

– Ну, какой уж есть, все село его уважает.

Ефим тяжело вздохнул и, опомнившись, сказал:

– Ладно, ты иди, что со мной сидеть, у тебя дел, поди, много, да и я пойду – во дворе управляться надо, а то совсем дом забросил.

Меланья удивилась, молча встала и отошла к печи. «Что с мужиком случилось?» – недоумевала она.

Через несколько дней в тихое безветренное утро как гром среди ясного неба в селе прогремело известие: из Стародуба по дороге идет войсковой отряд.

Долгаль в узком кругу доложил казакам, что отряд под командованием поручика Михайлова идет в Дареевск по просьбе исправника и Ханенко для устрашения и наведения порядка. По требованию губернатора полковое командование выделило взвод солдат. Им приказано арестовать главных вожаков, повинных в разгроме шинков.

– Таперича чаго делать надобно? – растерялся Сковпень. – Ведь мы и есть настоящие вожаки бунта, все село знает.

– Собраться всем в кучу и навалять незваным гостям, – сказал степенно Харитон.

– Это ж солдаты, – озаботился Федор. – Против них не попрешь.

– Тогда надо поднимать народ, – строго сказал Григорий Долгаль. – Всех надо собрать – и мужиков, и баб.

Чтобы не позволить властям учинить расправу над организаторами бунта против пьянства, село зашевелилось, заметалось в предчувствии новой беды. Давно в этих краях не было военных. Что скажут, как поведут себя солдаты? Это ведь сила, но и отдавать на растерзание односельчан никто не хотел.

К полудню в Дареевск прибыли военные.

На церкви надрывным боем зазвонил колокол, собирая общий сход.

Федор прочитал тропарь, три раза перекрестясь, с молитвой начертил мелом кресты над дверьми и окнами для отпугивания нечистой силы и, сосредоточенно бормоча себе что-то под нос, вышел за калитку.

Внезапно схватил за руку стоящего у плетня Максима.

– Ты, сынку, послухай меня. Мужик не должен терпеть, терпение ему за грехи дается, – настойчиво шептал он, тиская в кулаке свою жиденькую бороденку. – Мужик солдатом родится, на то ему и зубы даны. Воевать надо за правду и не поддаваться, как наш Аввакум воевал. Запомнил?

– Запомнил! – испугался Максим, глядя в безумные глаза отца.

– Будь тверд и мужествен, не страшись и не ужасайся; ибо с тобою Господь Бог твой везде, куда ни пойдешь. Усвоил?

– Да!

– Тогда я пошел, а ты из хаты ни шагу, будь рядом с матерью и женой да Гришку с Пелагеей береги.

– Хорошо, отец, как ты сказал, так и сделаю.

– Антон где?

– В хате он.

– Вот вдвоем и хозяйничайте тут, а я на сход пошел, мне отступать никак нельзя.

– Все на сход! – громко, командным голосом призывал Долгаль. – Идем, идем, казаки, иначе они нам на шею сядут. Не бойтесь, гуторят, в других селах миром разошлись.

– Да там крестьяне тихие, – возразил ему Демьян Руденко, – не натворили такого, как мы. Чую я, что с нас спрос особый будет.

– А ты куда нарядилась? – недоуменно спросил Харитон жену.

– Так и я с тобой пойду, – поправляя новую кофту, ответила Анна, – послухаю, о чем гуторить будут? Мне ж не все равно. Вон Ефимка наш страдалец, в такую беду попал.

– А Лукерья где?

– Да с собой возьму. Тут недалече. Хлопцы-то с покоса не успеют вернуться?

– Нет, я наказал Моисею, чтобы до вечера в село не возвращались. Сено сгребли да в копны сложили.

Анна подошла к киоту, перекрестилась, осторожно взяла Черниговскую икону Божией Матери, завернула в платок.

Все село – казаки, крепостные, даже женщины и дети – пришло постоять за свою правду.

Возле шинка, зияющего разбитыми глазницами окон, стояла стройная шеренга солдат. Лиц под козырьками фуражек нельзя было разобрать. Концы штыков зловеще сверкали на солнце. Командовал взводом поручик Михайлов. Он был высок, в белом кителе. Его спина от жары и напряжения была мокрой. Слегка покачиваясь, он подошел к серой кобыле и легко вскочил в седло.

– Надо объединяться! Казакам и крестьянам, – призвал односельчан Харитон. – И едино выступить против пьянства.

– Бить шинкарей надо! – недобро просипел Федор Сковпень. – А то мы только кабак разорили.

– Ага, так табе паны и сдались, – перебил его Демьян Руденко. – Видал, какую свиту прислали? Целый взвод солдат.

– А что таперь, от них милости ждать? – проскрипел старческим голосом Терещенко. – Нет! С волками жить – по-волчьи выть.

Где-то сзади раздался звон бубенчиков, толпа зароптала, подалась назад и расступилась. Вдоль улицы, поднимая пыль, во всю прыть мчалась тройка. Подъехав к сходу, остановилась. Из брички на полусогнутых ногах с трудом поднялся в новеньком зеленом кителе коренастый исправник, за ним, тяжело вздыхая, – казачий старшина.

Исправник скользнул по толпе строгим взглядом, выпрямился и снял фуражку. Рядом с ним встал Василий Хлам. Вдруг исправник остолбенел, глаза его округлились и буквально впились в толпу, которая под звон колокола становилась все больше и больше. Люди шли и шли к месту схода. И по мере того, как росло людское море, у урядника расширялись глаза. Почти все село, кроме больных и немощных, пришло на сход. Все теснились, старались пробраться поближе к первым рядам, чтобы все видеть и слышать.

Исправник нашел в себе силы справиться с охватившим его волнением и властным голосом громко сказал, обращаясь к толпе:

– Казаки, крестьяне и все жители села Дареевск, у меня распоряжение губернатора, – он поднял вверх руку, в кулаке был свернутый в трубочку лист бумаги. – Здесь написано: всех вожаков, устроивших бунт против пьянства и разоривших кабак, арестовать, а остальным можно разойтись по домам.

Все насторожились.

– Мы никуда отсюда не пойдем! – недовольно закричал Демьян Руденко. – Нет у нас вожаков, мы все одинаково виноваты.

– Пан хочет знать, кто бунтует? – обратился Харитон Кириенко к исправнику, поправляя свою новую холщовую рубашку, которая топорщилась на его худом теле. – Так смотрите: это я, мои соседи, их жены, дети – все село в бунтовщики запишите. Все те, кого пан Ханенко довел до нужды пьянством. А теперь вы нам скажите, зачем спаиваете людей? Зачем грабите нас до последнего гроша, в долги вгоняете?

– Я лично прикажу тебя выпороть! – зло крикнул исправник. – За твою неслыханную дерзость! – и зло топнул сапогом о пыльную землю.

– Вы хотите в угоду панам за разбитый шинок на общество повесить долги, – возмутился глава общины Долгаль, – а нам потом всем селом горбатиться за них. Мы пришли с миром, и единственное, чего мы хотим, – вручить прошение уездному голове о закрытии наших шинков. Да еще чтобы оставили нас в покое.

– И пусть Давид ответит за украденные гроши! – зычно крикнул Федор Сковпень. – Курва! Сам украл, а на казаков спер!

Давид, вжав голову в плечи, опустил глаза в землю и поспешно спрятался за спины солдат.

– Вы что, не понимаете, о чем вам говорят?! – рассвирепев, заорал исправник. Лицо его вспыхнуло, на шее надулись толстые жилы, глаза налились кровью.

Легкий гомон пробежал над толпой, кто-то громко выкрикнул:

– Пускай всех забирают, и баб, и ребятишек.

– А ты скажи нам, что шинки закроют и долгов на нас не будут вешать за разбитый кабак, – требовательно сказал Харитон. – Иначе мы сейчас его по новой разнесем.

– И больше не будете казаков принуждать пить! – закричала не своим голосом Анна, крепко держась за руку дочери.

– Хватит! Натерпелись! – поддержала ее Меланья.

– Поручик! – крикнул исправник, махнув рукой. – Пустой разговор, приступайте к выполнению своих обязанностей.

Поручик верхом на коне выехал перед сходом. Его серая кобыла остановилась, но неспокойно перебирала ногами, фыркала ноздрями, косила глаза на собравшихся.

– Господа казаки и крестьяне, предлагаю всем разойтись по домам и жить, как прежде, в согласии с совестью и выполнять все требования властей и ваших помещиков.