– Тятя, а что, дядя Максим землю у нас отнял? – испуганно спросил Степка.

– Ну, выходит так, – подтвердил Моисей, пожав плечами.

Вечером с последними лучами солнца работники вернулись домой. Уставшего за день Степку сморил сон, и он всю дорогу беспробудно спал на соломе, несмотря на трясущуюся на ухабах телегу.

Во дворе возле хлева, пережевывая жвачку, лежала на мягком спорыше буренка. Здесь же, под навесом, стояла телка. Из сарая, загремев пустым ведром, вышла Прасковья. Время изменило ее. Круглое добродушное лицо стало покрываться мелкими морщинами, а высокий рост скрадывала некоторая сгорбленность. Однако, как и всегда, она была бодрой и веселой.

Накормив поросенка и бросив корма курам, налила в поилку воды. Увидев это, буренка неспешно поднялась и уткнулась мордой в свежую воду.

– Распрягай мерина! – скомандовал Моисей, обращаясь к брату. – А я к богомолу схожу.

– Тятя, можно я с тобой? – сиплым голосом запросился проснувшийся Степка.

– Нет, сынка, ни к чему тебе такие разговоры слушать. Помогай лучше матери.

– Мама, а мы ведьму видели, – радостно сообщил мальчик матери.

– Какую ведьму? – встревожилась Прасковья.

– Луана с дочкой по дороге нам встретились, – пояснил Моисей.

– А… – протянула мать, – эту ведьму я знаю.

– А девочку ее как зовут?

– Вроде бы Христя, а тебе зачем?

– Да просто спросил, – Степка сверкнул серыми глазами и пошел к бочке с водой. Зачерпнув ведром, вылил воду в поилку лошади.

Максим готовился к севу и только закончил сортировку семян. Он шел от гумна к хате. В калитке перед ним выросла мощная фигура соседа.

– Ты зачем межу сломал?

– Какую межу? – скривился в ехидной усмешке Сковпень.

– Что ты щеришься? – зарычал на него Моисей.

– А сами аль не грешны? Первые межу тронули, – Максим злобно и тупо смотрел на Моисея из-под густых бровей.

– Был грех у тяти моего – ошибся маленько, вершок припахал, потом все по справедливости сделали. А ты ведь чуть ли не на аршин передвинул в нашу сторону.

Моисей медленно пошел на Максима, не сводя с него глаз:

– Удавлю гада!

Тот, бормоча, перекрестился и попятился к плетню. Максим знал с детства, что Моисей не остановится и набросится первым. Он испугался разъяренного соседа и хотел было бежать, надеясь укрыться в хате.

Но Моисей остановился:

– Не буду я о тебя руки марать, завтра к голове пойду жалобиться. А тот, уж будь спокоен, за такое самоуправство прикажет выпороть тебя прилюдно. Вот позор-то будет.

Максим понял, что, если Моисей пойдет к голове, быть беде. Надо было что-то делать. А что? В памяти всплыли слова отца, сказанные в последний день бунта: «Мужик должен воевать за все, на то у него и зубы». Попробуй выброси их из памяти.

И тут Моисей вдруг увидел, что возле хаты на табуретке сидела тетка Ефросинья и молча наблюдала за происходящим. Рядом с ней стояла внучка Пелагея, которой она гребнем расчесывала темные вьющиеся волосы.

– Ты что такой злой приперся? – пробурчала старуха.

– Да я тут… – смутился Моисей, не ожидая встречи со знахаркой. – Мне тут, в общем, поговорить с вашим сыном нужно.

– Ну поговори, – спокойно сказала она. – Только плетень не сломай. А то он и так на ладан дышит.

– Не надо к голове по пустякам ходить, – испуганно и заговорщически одновременно проговорил Максим. – Сами разберемся, по совести. Ведь мы ж друзья. Тем более голова ваш нас, истинных христиан, не очень-то уважает.

– Чего?! – вспыхнул Моисей. – Чего ты мелешь? Обмануть меня хочешь!

– Истину говоришь, Моисей Харитонович, нельзя обманывать, – Максим понизил голос. – Давай по совести разберемся. Видит бог, не хотел я этого, да бес попутал.

– Как это?

– Завтра поедешь на поле и сделай все, как должно быть. А сеять будем по той меже, что ты установишь.

У брата Ефима росли одни дочки, поэтому вся мужицкая работа лежала на семье Моисея. Он с сыновьями без продыху работал по хозяйству. Хоть оно и было небольшим и состояло из одной лошади, коровы, телки, десятка овец да кур с утками.

Приходилось пасти скот, заготавливать сено, убирать хлеб. Дочери Ефима, Ольга и Аксинья, всегда были при матери и хлопотали по дому, управлялись с огородом.

Старший сын Моисея Степан после поездки с отцом в поле стал приобщаться к работе. Теперь он управлял лошадью, сидя на ней верхом, а отец шел за сохой.

Жили они в той же старой отцовской хате. Меланья старалась держать дом в порядке. Она радовалась, что муж ее подружился с братом, перестал ходить в шинок и бросил пить. Только это благополучие семье досталось дорогой ценой.

Лишь только выпадало свободное время, за поскотиной на зеленом лугу тут же собирались деревенские подростки.

Степка с Андреем натаскали хворосту, распалили костер. Гришка Сковпень в подоле рубахи принес картошки, его сестра Пелагея держала в зажатой ладони холщовый мешочек с несколькими щепотками крупной серой соли, потом, оглянувшись, подошла к березе и повесила его за шнурок на ветку. Следом на свет костра прибежали Ольга с Аксиньей.

На улице стемнело, Гришка аккуратно положил картошины в прогоревший костер и сырой тальниковой палкой засыпал углями. Все обступили теплый жар костра и стали ждать, когда испекутся клубни.

Андрей вертелся вокруг Пелагеи, но потом притих и, давясь слюной, тихо спросил:

– Скоро уже бульба спекется?

– Какой ты нетерпеливый, – осадила его Пелагея. – Придет время, обуглятся картофлянники и запекутся.

Степка внимательно посмотрел в сторону села:

– Что-то Костика с Калистратом не видно, наверное, дядька Иван работой завалил, что и вздохнуть некогда.

– Так и Антипка не пришел, – удивилась Ольга.

– А этому-то что делать, у него воля, – усмехнулся Гришка.

Из лесу послышался тихий шорох.

– Это леший! – испуганно проговорила Аксинья и, взяв Гришку за руку, прижалась к нему.

– Какой еще леший? – огрызнулся Степка. – Нет никаких леших, наверное, варнак какой-то.

– Вон же он! – вытаращил глаза Гришка, глядя на приближающийся силуэт, и непроизвольно сделал шаг назад. Аксинья еще плотнее прижалась к нему.

Все остолбенели: от края леса к ним шла высокая худая девчонка с вязанкой хвороста за плечами.

– Глянь, девка лесная… – оторопел Андрей.

Первой пришла в себя Ольга:

– Это дочка колдуньи, – зашептала она на ухо Степке.

– Иди к нам, – приветливо сказал Степка, сдерживая страх.

Девочка подошла к костру, устало опустила вязанку на землю, поправила на голове платок и тихо сказала:

– Есть леший, он в лесу живет – это душа леса.

– С чего ты взяла? – оживился Степка.

– Мне так мама сказала.

– А я знаю, тебя Христя зовут, – по-доброму улыбнулся мальчик. – Хочешь бульбы печеной?

– Хочу.

Он палкой ловко выкатил из углей картошину, покидал ее с ладони на ладонь:

– Ух, хороша! – обжигая пальцы, разломил ее пополам и протянул одну половинку гостье.

Христя, смущаясь, взяла горячую обуглившуюся картошину и немного откусила.

Остальной народ дружно разобрал черные клубни.

– Вкуснотища какая! – обжигая губы, восторгался Гришка.

– Соли бы немножко, – мечтательно сказала Ольга.

– Так я ж принесла! – спохватилась Пелагея и, подбежав к березке, сняла с ветки мешочек.

Через некоторое время, сытые и счастливые, измазанные сажей, взявшись за руки, ребята стали весело хороводить вокруг костра. Степка подошел к новой знакомой, она посмотрела на него большими синими глазами. У мальчика что-то екнуло внутри. Набравшись смелости, он взял ее за руку и повел в хоровод. Христе было неловко, она стеснялась незнакомых ребят, но возражать не стала.

И тут Ольга звонким девчоночьим голосом запела: