Так, трактат «О природе вещей» начинался с разрешения в одном периоде нескольких сложных для согласования положений о порядке творения. «Божественная деятельность, которая сотворила мир и управляет им, может быть разделена и рассмотрена с четырех точек зрения. Во-первых, мир сей в замысле Слова Божьего не создан, а существует вечно: по свидетельству апостола. Бог предназначил нас для царства до начала времен этого мира. Во-вторых, элементы мира были сотворены в бесформенной материи все вместе, ведь [Бог], живущий вечно, создал все одновременно. В-третьих, эта материя в соответствии с природой одновременно созданных [элементов] не сразу преобразовалась в небо и землю, но постепенно, за шесть дней. В четвертых, все те семена и первопричины [вещей], что были сотворены тогда, продолжают [развиваться] естественным образом на протяжении всего времени, в какое существует мир, так что вплоть до сего дня продолжается деятельность Отца и Сына, до сих пор кормит Бог птиц и одевает лилии»[326].
Здесь Беда привел несколько трудных для понимания положений из Библии и через их согласование попытался устранить возможные недоумения и вопросы. Сложным было объяснение самого акта Творения. Возможно также, что Беда считал необходимым установить отношение к постулату о вечности космоса, который утверждался в античной литературе и, в частности, был поддержан Плинием.
Если Бог вечен, и если время сотворено, то, как могла появиться новая идея у Бога; значило ли это, что по отношению к Богу существовало некое «начало» и, как следствие, «конец»? что происходило до создания мира? как сочетать представления о его одновременном и шестидневном творении? По поводу этих вопросов многое было написано отцами Церкви[327]; лаконичная фраза на этот счет Беды соединяла высказанные в разных произведениях суждения в целостное утверждение, которое можно было адресовать людям, открывавшим для себя христианское учение.
При чтении сочинений Беды складывается впечатление, что для него было важно иметь ясное и отчетливое (хотя и не обязательно простое) представление о «реальном» устройстве мира, о «природе вещей», и сообщить его своим ученикам. Вопросы о причинах того или иного космического явления или о деталях построения универсума интересовали авторов, которых читал сам Беда, нередко в значительно меньшей мере. Для сравнения можно привести высказывания Блаженного Августина, который рассматривал изучение составляющих эмпирического тварного мира как нечто второстепенное по сравнению с самой верой, со спасением души: «...Какое, в самом деле, мне дело, со всех ли сторон небо, как шар, окружает землю, занимающую центральное место, или покрывает ее с одной верхней стороны как круг?» Но для того, чтобы кто-либо не счел ненужными и все остальные слова Писания «надо сказать вообще, что авторы наши имели правильное познание о фигуре неба, но Духу Божию, который говорил через них, не угодно было, чтобы они учили людей о подобных, бесполезных для спасения предметах»[328].
Возможно, нежелание Августина вдаваться в споры и уходить от главного было связано с опасением, что большая доказательность философских нехристианских систем в таких сюжетах могла вызвать сомнения в состоятельности всего учения Библии. Показательным является следующее рассуждение о движении или неподвижности неба: «...входить в рассмотрение подобных вопросов у меня теперь нет времени, да и не должно быть и у тех, которых мы должны наставить в видах собственного их спасения и потребной пользы нашей святой церкви. Пусть только знают они, что как название тверди не ведет нас необходимо к мысли, что небо стоит неподвижно, ...так, с другой стороны, и движение светил не мешает нам признать неподвижность неба, если только истина убедит нас, что оно стоит неподвижно»[329].
Для Беды Достопочтенного такого рода вопросы имели большую значимость. Англо-саксонский автор обладал определенным вкусом к подробному и внимательному изучению «механики» мироздания — по каким апсидам вращались планенты, от чего изменялся их цвет, какова была природа и особенности морских приливов, чем вызывались затмения светил, где пролегали пояса земли...
Для Беды было важным попытаться понять ту сторону Божественных творений, которая была явлена и открыта Богом для человеческого познания. Изучение каждой вещи демонстрировало неизмеримую высшую мудрость, попечение о благе всего живущего, и таким образом человек возносил хвалу Творцу, обретая в созерцании гармонии созданий радость и надежду. Отметим, что в трактатах Беды отсутствовала апелляция к тайне, непостижимости мироздания, — аргумент, часто встречавшийся в трудах, на которые он опирался. Так, например, воспроизводя слова Амвросия Медиоланского о невозможности установить, какова форма земли, Исидор писал: «этого никому из смертных нельзя знать, ни нам не позволено разбирать, ни кому-нибудь еще испытывать столь великое совершенство Божественного искусства, в то время как останется неизменным, что земля пребывает незыблемой по закону могущества Божьего, либо на водах, либо на облаках. «Кто же, — говорил Соломон, — в силах описать Его деяния, или кто познает Его величие?» Поэтому то, что сокрыто от природы смертных, надлежит предоставить Божественной власти»[330].
У Беды можно увидеть обоснование другого рода: «Все это известно и, будучи вычерчено циркулем, становится совершенно очевидным»[331]. Это не значило, что его рассуждения опирались в основном на опыт, или были чересчур смелы. Из благочестия и любви к Богу следовало, что неверное представление о Его деяниях не могло служить славе Создателя. Здравый смысл в согласии с верой позволял Беде во всех вещах усматривать обращение Бога к своим творениям, находить знаки Его постоянного присутствия в мире и стремиться прочитывать эти свидетельства должным образом.
Толкование Беды в трактатах об устройстве универсума было чаще всего буквальным и «материальным». При этом необходимо обратить внимание на то, что символическое объяснение также использовалось англо-саксонским автором и было привычным для него ходом рассуждения, но в изучаемых сочинениях он практически не обращался к нему. Символическая интерпретация составляла важную черту мышления человека в средневековой христианской культуре и определяла принцип видения мира: если каждое явление могло быть понято не само по себе, а как воплощение или отражение духовного смысла, как символ трансцендентного, то природу можно было читать как книгу, как священный текст, применяя к ней те же методы, что и к прочтению Писания. Показательным примером аллегорического «прочтения» явлений природного мира в соответствии со смыслами фрагментов из текста Библии могут являться рассуждения Рабана Мавра; в его сочинениях значения и общий контекст фраз Писания проливали свет на сокровенную суть вещей, давали ключ к их пониманию[332].
Моральное истолкование, столь часто применявшееся Бедой в других произведениях, также почти отсутствовало в трактатах. В лаконичном учебнике Беда пытался изложить сложные вещи как можно более просто. Беда приводил буквальную интерпретацию (конкретные сведения о том, что представляла собой та или иная вещь с точки зрения того, какой ее сотворил Господь), отделяя ее от других видов прочтения, которые, в свою очередь, содержались в проповедях или комментариях на Библию.
Согласно общехристианским представлениям мир был создан из ничто за шесть дней и вместе с ним было сотворено время. Слово, обозначающее мир в латинском языке — saeculum — отражало его бренность, принадлежность к исторгнутому из вечности преходящему земному веку.
В первый день, писал Беда, были созданы небо, земля, воздух, вода и ангелы, а затем и свет. На вопрос, что понималось в Библии под последним, христианские писатели давали различные ответы. Для Августина, при допущении мысли о сотворении физического света, предпочтительнее была идея о свете духовном. Беда трактовал этот сюжет в более «материальном» ключе, как сотворение некоего небесного тела, источника света, вращавшегося вокруг земли[333]. Во второй день была создана «твердь посреди вод; на третий — образ моря и земли вместе со всем тем, что в земле укоренено»[334]. Под твердью подразумевалось видимое небо, твердая оболочка, разграничивавшая воды над и под нею.
