— Во имя Императора, сложите оружие! Оскар Ватор лжёт вам, чтобы вы погибали зря! — голос принадлежал Гэбу Тансуа.

После такой демонстрации силы, воля к сопротивлению у людей падала, как комья грязи с башмака перед входом в дом. Кроме того, Гавин слышал, как на каналах связи фрацианцев начинал твориться хаос. Оставшиеся на стенах после сошествия хранителей вниз солдаты сообщали своим товарищам и командирам, что все живы, хотя некоторых хорошо приложили. Находящиеся пока в тылу и еще не столкнувшиеся с Ангелами Ночи обвиняли их в лжи или предательстве, но по мере того, как количество таких сообщений росло, вера в то, что Оскар Ватор их на самом деле бросил на убой, росла. Конечно, были и голоса тех, кто получил перелом или осколочное ранение, когда его разоружали, были призывы держаться, были снайперы на крышах…

— Брат Микель, за мной, — приказал магистр, разрубив силовым клинком ствол тяжелого стаббера в огневом гнезде на хорошо укреплённом перекрёстке двух улиц, куда секунду назад приземлился, и сразу взлетел на струях перегретых газов из прыжкового ранца, чтобы обезоружить группу на крыше. Первым оружия лишился снайпер, располовинив винтовку ударом меча так, что в руках мужчины остался лишь обрубок, а затем и два его товарища, избавившихся с помощью десантника от автогана и дробовика.

— Мы вам не враги, — проговорил быстро глава ордена, на несколько секунд отключив маскировку, чтобы солдаты его увидели во всей красе, а не размытым, будто от жара, полупрозрачным маревом. Люди попятились, но им хватило благоразумия не доставать пистолеты.

Гавин вернул маскировочное поле в активное состояние и оценил положение наступающих. Пока его братья быстро продвигались по центральному проспекту несмотря на некоторое сопротивление, но глубже их темп мог замедлиться. Всё зависело от преданности фрацианских командиров ближе к центральному шпилю, потому туда он и развернулся, едва Микель, скрытый чернильным пятном генератора, влетел на крышу здания.

— Брат-сержант Лар, принимай командование наступлением, — приказал глава ордена.

— Принял, магистр, — в воксе раздался сухой ответ сержанта, и две смазанные тени помчались вперёд и вверх.

Тлен присел на лестничной клетке второго этажа перед дверью, которая когда-то вела в его дом. Переулок, в котором находился вход, был таким же тёмным и имел тот же влажный запах, что в детстве. Всё так же мерно капала вода из стыков водопроводных труб, что вились по вырубленной из скалы стене, и на камне еще оставались выцарапанные разными людьми отметки. Массивная железная дверь с выломанным замком была приоткрыта, но темный провидец оттягивал момент, когда понадобится войти внутрь и столкнуться с прошлым, по которому он временами скучал, но столько же раз желал забыть.

Четыре боевых брата, что пришли с ним сюда, едва слышно скрипели сочленениями брони внизу, у основания стальной лестнице, которая вела наверх, к его бывшей квартире. Тлен и без слуха, без зрения, без обоняния мог сказать, что они ощущают себя тут неуютно, а их внутренние демоны сдавленно рычат, понукая хозяев покинуть проклятое место.

Оракул глубоко вдохнул, закрыв глаза, и смирился с необходимостью, потому потянулся закованными в керамитовую броню пальцами к краю двери и потянул её на себя. Раздался жалобный скрип и вниз через стальную сетку лестничной клетки посыпались комья ржавчины. Никто не заходил туда уже много лет, но Тлен в душе надеялся, что там ничего не осталось, что кто-то вынес всё или сжег. И, конечно, он пытался таким образом лгать самому себе, потому что знал, что всё осталось так, как было.

Он шагнул внутрь и снял наконец собственноручно переделанный шлем седьмой модели "Аквила", повесив его на магнитный захват на правом бедре. Его улучшенное генной инженерией зрение немедленно выделило за коротким коридором справа очертания двух растрёпанных диванов гостинной, разбитую посуду и никем не оттёртые пятна крови на полу. Десантник вспомнил, как тридцать лет назад просил отца на ночь уйти в шахты, и как тот угрюмо посмеялся в ответ, сказав, что после смерти той единственной, кого любил, не боится никаких предсказаний. Тлен, тогда носивший совсем другое имя, боялся. И потому бежал. И потому выжил. И потому стоял здесь сейчас, убеждаясь в том, что видения смерти отца были верны, как и большинство других.

Судьба в одном лишь случае была предопределена, подумал он. Когда люди сами соглашаются на неё.

Тёмный провидец пошагал мимо разбитой кухни по прямому коридору дальше, прикрыл распахнутую дверь в свою бывшую комнату, чтобы не видеть ничего из своего прошлого, ни игрушек, ни тетрадей с записями, ни исписанных в бреду стен, и миновал комнату отца, остающуюся запертой до сих пор, остановившись лишь у еще хранящей касание прекрасного двери в комнату матери. Он не помнил её, да и не мог помнить, потому что убил её своим рождением, но всегда зачарованно смотрел на узоры, которыми она украсила вход в своё маленькое царство. Волны и завитушки хранили прикосновение её пальцев, и Тлен почти слышал, как она напевала, вкладывая частицу души в эти детали.

Слишком большая для смертного ладонь легла на дверную ручку и провернула её. С едва слышным шелестом дверь поддалась, открывая взгляду мужчины аккуратно обставленную комнатку с женским столиком и зеркалом в центре у дальней стены, узкой кроватью у окна слева и увешанной картинами стеной справа. Тлен простоял несколько мгновений, впитывая отголоски ощущений, которые таило в себе это место, и невольно улыбнулся. Его мать была исключительной женщиной, обладающей психическим чутьём, но было кое-что, что она сделала неосознанно, тем самым создав своему сыну такую судьбу.

Тлен сделал два шага внутрь и присел перед туалетным столиком, отодвигая в сторону шаткую табуретку, чтобы достать из под стола маленький сундучок с драгоценностями. Внутри на черном бархате покоились различные безделушки, но та, что интересовала его, оказалась погребена под всеми ними. Пришлось снять перчатку, чтобы не повредить украшения, вытаскивая их на столик, но всё равно пальцы казались слишком большими. А затем он достал со дна сундучка бледный переливающийся камешек в форме слезы и ощутил мгновенно накатившую на него скорбь, сожаления и боль утраты, впитанные за годы рядом с отцом, но следом поднялись и другие чувства. Тепло любви, заботы и светлых надежд, которые питала его мать, пока носила свой талисман.

Камень был "слезой прощания", как понимал это Тлен, и был опасен не меньше, чем тот, что Карл разбил в шахте, но, благодаря отсутствию других сильных эмоций рядом, был почти инертным. Хорошо бы он и дальше оставался таким, но у судьбы было множество других планов, которые оракул хотел изменить, чтобы нити будущего сплелись образом противоположным от того, какой он видел в своих худших снах.

— Мы уходим, — тихо шепнул он в вокс отряда и услышал облегченный выдох Зинана.

Все его братья хотели быстрее уйти, чтобы покалывавшее их неприятное ощущение осталось позади. Психический след здесь был особенно сильным и, если бы это был не его собственный след, Тлен бы тоже захотел убраться как можно скорее.

Карл едва успел повидаться с любимой и прилечь отдохнуть, как его снова оторвали от этого. Визг тормозов тяжелого автомобиля под окном оповестил снайпера о том, что к нему гости. Жена хлопотала на кухне, когда он вышел из спальни, израненный, залатанный синтеплотью и потрёпанный, но уже хотя бы переодевшийся в чистое.

— Будь тут, — попросил он, нежно улыбнувшись ей, и жестом показал, мол, всё в порядке, после чего вышел в гостинную и закрыл дверь, чтобы женщине меньше было слышно.

Сам подошел к входной двери и, не дожидаясь стука, открыл её. На пороге стоял взволнованный, но опрятно одетый и вооруженный Максимиллиан де Болвэ с внушительной свитой телохранителей в бронежилетах и с автоганами. Черная машина начальника колонии, скорее похожая на бронированный грузовик, чем не средство передвижения, стояла на обочине, сверкая свежей краской.