Если бы у магоса-эксплоратора Магенрада Вульфа при этом еще были губы, он бы наверняка улыбнулся.

Вид из высокого окна правительственного шпиля Амброзио открывался прекрасный, как никогда. По всему городу горели тысячи домов, участков и зданий фабрик, образуя картину уничтожения того, что Фиррис считала несправедливым притеснением, основанном на таком же несправедливом разделении одинаковых от рождения людей. Названия "надзиратель" и "подписант" должны были стать пеплом и уйти в небытие, и нынешняя супруга тирана Фрации сделала для этого всё, что было в её силах. Все последние двадцать лет она терпела бесконечные измены, насмешки и издевательства, играя роль кроткой и послушной советницы, взращивая и лелея в нелюбимом, но нужном супруге, все качества, которые должны были привести к его падению. Гордыня, самолюбование и самоуверенность правителя привели к тому, что жизнь подписантов во многих городах-колониях Фрации стала невыносимой, и они поддались разговорам о необходимости изменений, а затем начали действовать. Женщина верила, что скоро сможет полюбоваться казнью Оскара Ватора на главной площади столицы, но пока что приходилось ждать.

Фиррис отдалилась от бронестекла и посмотрела на своё отражение. Безупречный макияж, длинные тонкие ресницы, яркие голубые глаза, прямой, будто выточенный, нос, пухлые алые губы, тонкий подбородок и изящные скулы. От лёгкого покачивания головой по плечам рассыпались почти блестящие белоснежные волосы, а белоснежное платье подчеркивало все выгодные изгибы стройного тела. Её называли красивейшей женщиной Фрации, но ей было на это абсолютно наплевать. Она купалась в обожании и преклонении всех окружающих, но никогда не желала этого. Женщина вновь прильнула к стеклу и с надеждой присмотрелась к улицам, по одной из которых могли уже наступать повстанцы, но увидела лишь грубых, похожих на стальных жуков, шагателей Ватора и стремительно пронёсшуюся над стеной за пределами внутреннего кольца парочку причудливо изогнутых истребителей эльдар.

— Леди Фиррис, позвольте войти, — прозвучал голос её охранника из висящего на стене коммуникатора.

Разрешение ему не требовалось, но формальность следовало соблюдать, потому женщина вернула своему лицу выражение безмятежности и выпрямила плечи.

— Разумеется, Борземи, входи, — ответила она и повернулась к двери, ожидая увидеть своего надзирателя, от которого редко удавалось улизнуть, а с началом восстания тот и вовсе не отходил от неё и её двери.

В роскошную залу с красивыми белыми диванами, мягкими коврами и низкими стеклянными столиками через двойную белую дверь с позолоченными ручками вошел высокий хромой и совершенно некрасивый мужчина, обгоревшую левую половину лица которого прикрывала золоченая маска. Он был одет в белый парадный мундир личной гвардии Ватора при всех орденах, обильно украшающих грудь, и обут в белые же туфли. Силовая сабля на поясе была далеко не только украшением, как и реликварный пистолет в шикарной белой с позолотой кобуре.

Подонок и мразь, пытавший и казнивший сотни её соотечественников, наверное, получал удовольствие от контраста рядом с ней, но будь она проклята, если хоть одним движением покажет своё к нему отношение. К тому же, он был единственным, на кого не действовала сила её красоты. Потому Фиррис мягко поклонилась и нежно улыбнулась.

— Мой дражайший супруг что-то велел передать мне? — так же формально и изображая искреннюю заботу поинтересовалась она, хотя любой, кто это увидел бы, мог бы поклясться, что эмоции на её лице и подрагивающий голос настоящие.

— Он велит вам спуститься в укреплённое основание шпиля, — кивнул Борземи Готье, не сводя своих ледяных глаз с женщины.

Печется о своей любимой игрушке, подумала Фиррис. Она еще не получила условного сигнала, потому спускаться отсюда было рано, но вслух сказала совсем иное.

— Ах, но мне так нравится смотреть из окна за тем, как его верные войска уничтожают этих мерзких мятежников, — с придыханием произнесла она, слегка повернувшись и бросив взгляд в сторону бронестекла. Затем тысячу раз отрепетированная улыбка нашла своё место на её губах и она вернула провоцирующий взгляд снизу вверх на мужчину, который не имел права её коснуться. — Я спущусь, когда мой всесильный господин придёт за мной сам, и ради этого готова к любому наказанию.

Она облизнула свои ставшие еще более алыми и пухлыми губки, когда представила, что не этот грубый мужлан, а её кое-кто другой придёт за ней сюда, и закусила их, хлопая ресницами. Оскар обожал наказывать её, но делал это отвратительно и неумело, выставляя напоказ свою звериную сущность и жестокость, но она привыкла потакать ему, чтобы этот зверь стал её. Чтобы ему было в миллион раз больнее, когда узнает о том, что она никогда его не любила и все прошедшие годы лишь играла роль.

Борземи заметил сейчас, как всегда замечал, эти редкие проблески ядовитого холода в глазах женщины, но ничего не мог сделать, потому что в отношении неё тиран Фрации не слушал никаких увещеваний даже от самых близких людей. Слишком сильно она его к себе привязала. Слишком важной для него была.

— Господин Ватор узнает об этом, — пообещал он, чуть сильнее сжав кулак, и, окинув комнату быстрым подозрительным взглядом, словно искал кого-то, а затем вышел и закрыл за собой двери.

Разумеется, узнает, подумала Фиррис и тихонько рассмеялась, вернув взгляд к окну, за которым продолжались бои. Это было опасно, но тирану в ближайшее время всё равно будет не до капризов жены. А когда она передаст коды, будет уже поздно.

Нарасин всегда считал это проклятием. Постоянный шепот на грани слышимости сводил с ума и только в моменты проявления крайней жестокости он переставал слышать это, заменяя непонятные шепотки на крики терзаемых. Раньше он чувствовал от этого кратковременное облегчение, был садистом среди садистов, и по всем правилам Ангелов Ночи ему должны были стереть память до возраста раннего детства, до становления космическим десантником, чтобы воспитать заново. Тлен не дал этого сделать и провёл в запертой камере с ним много часов прежде чем убедил в том, что есть другой путь. Ключевым моментом стало то, что хранитель тишины поведал о собственном проклятии, во всех подробностях описав его, так что собственное показалось Нарасину плохим детским сном. Более того, раз один Ангел Ночи смог обуздать своё проклятие, смирить его, использовать, как яростного зверя на поводке, то смогут и остальные.

И они смогли, став хранителями тишины вместе с другими такими же проклятыми. Каждый со своей болью, со своим грузом, со своим зверем. Теперь чувство контроля над скрытым внутри давало Нарасину наслаждение, какое испытывает дрессировщик, усмиряющий и подчиняющий своей воле огромного хищника. Он мог держать его взаперти сколько угодно, но тогда бы зверь страдал и отбивался от рук, а они должны были действовать в связке, как одно целое, и шепотки на грани сознания говорили ему, что скоро это случится снова.

Рядом неподвижно замерли братья, полностью сконцентрированные и сосредоточенные на своих ощущениях, своих разговорах со зверем. Нервничал в их компании только человек, и Нарасин понимал его беспокойство, хотя повода для этого, кроме фантазий смертного, и не было. Сегодня умирать будут другие.

Поезд начал замедлять ход, предвещая скорое прибытие, и Тлен подошел к раздвижной двери вагона, чтобы открыть её. Пепел и Зинан приготовились и, как только дверь открылась, выпрыгнули. Следующими выскочили из вагона Нарасин и Прах, пробежав по инерции несколько шагов за поездом, чтобы не пришлось кувыркаться. Последними покинули вагон Тлен с человеком на руках.

Нарасин позволил себе улыбнуться, потому что это выглядело забавно, будто взрослый вытащил из идущего поезда ребёнка, но быстро усмирил себя, чтобы не нарушать концентрацию.

Они добрались до станции, когда поезд уже начали разгружать, и прошли через технический коридор, до которого сейчас никому не было дела. Подземный город-колонию охватила война и запах гари и пролитой крови Нарасин улавливал даже через дыхательный фильтр шлема. Скоро крови будет еще больше, так шептали мёртвые за его плечами, указывая окровавленными пальцами направление, и десантник им верил.