— Что это значит?

— Это значит, что я хочу, чтобы ты заботилась о себе. Потому что я забочусь о тебе. Потому что меня нет рядом, чтобы физически заботиться о тебе. Бегай, рисуй, ходи в закусочную за углом за долбаной яичницей с беконом, если нужно. Но заботься о себе. Хорошо?

— Да, конечно. — Я закатила глаза. — Но они не делают его так хорошо, как ты.

— Это потому, что в приготовлении гребаного бекона есть свое искусство.

— И в яичнице, — добавила я. Я сжала трубку ладонью, и мне снова захотелось крепко сжать телефон.

— Я скучаю по тебе, — повторил он, и ткань вокруг моего сердца снова разошлась, всего на несколько стежков. — Скоро увидимся. — А потом он повесил трубку.

***

Когда я привезла Нору и Брук домой, я поняла, насколько мы были не готовы к уходу за младенцем. Когда я забирала Брук в дом, я не подумала о вещах, которые должны были быть очевидными, например, о том, где ребенок будет спать.

Мама Брук наконец-то приехала в больницу с автокреслом. Я не была уверена, как прошел этот разговор «О, привет, я больше не с папой моего ребенка и живу с незнакомкой, но это хорошо», но я не расстроилась, что пропустила его.

Когда мы установили автокресло малышки Норы, Брук повернулась ко мне.

— У меня есть люлька, я только что вспомнила, в моем старом доме.

Я покачала головой.

— Не-а, ни за что. Мы не будем туда возвращаться. Мы купим тебе новую. Что-нибудь еще?

Брук опустила сумку с подгузниками, салфетками и совершенно новыми пустышками.

— Мама говорит, что я буду расходовать пеленки, как воду.

— Хорошо. Пеленки. — Я перетащила блокнот с бумагой через стойку. — Запиши всю необходимую информацию, потому что я никогда не была рядом с такими. — Я ткнула пальцем в автокресло, в котором дремала Нора.

— Ты имеешь в виду ребенка? Ты никогда не была рядом с ребенком?

— Единственный ребенок. — Я сунула ей в руку ручку. Было проще относиться к Норе безразлично, даже если на самом деле она была мне небезразлична. Время, проведенное вдали от Норы дома, не притупило ту дымку, которую я чувствовала рядом с ней. Я хотела этого, потому что мне не хотелось смотреть на Нору и обнимать ее. Я даже не задумывалась, почему мне захотелось бы ее обнять.

Я повернулась к Брук, когда она протянула мне список.

— Отлично, — сказала я ей. — Я принесу эти вещи, а потом пойду в Сухой Пробег вечером. — У меня на языке вертелся вопрос, не хочет ли она пойти со мной, но потом я вспомнила, что она только сорок восемь часов назад вытолкнула человека из своего тела.

— Было бы неплохо. — Брук зевнула и потянулась, ее рубашка поднялась, чтобы показать ее гораздо более плоский, но все еще округлый живот. Мне показалось странным, что то, что еще недавно слегка похрапывало на сиденье автомобиля, было под кожей Брук. — Я собираюсь наверстать весь сон, который пропустила в больнице.

— Я думала, дети плачут всю ночь.

Брук кивнула и положила руки на основание позвоночника, как она делала в последние несколько дней перед родами.

— Но я все равно буду спать лучше, так как мне уже не так больно. — Она повернулась к сиденью автомобиля и опустилась на колени. Я не хотела смотреть, как она вытаскивает ребенка, поэтому, прежде чем у меня снова возникло странное желание подержать Нору, я ушла.

***

Когда я вернулась через несколько часов, опустошив счет Шесть на пару сотен баксов, Брук спала на диване, а Нора лежала между ней и подушками. Она лежала на спине, завернутая в больничное одеяло, как маленькое детское буррито. Ее губы были едва приоткрыты, и крошечный звук входил и выходил, когда ее маленькая грудь поднималась и опускалась. Сама того не желая, я протянула руку и убрала прядь волос, которая была недостаточно длинная, чтобы оказаться на лице Норы. Но я хотела снова прикоснуться к ней. Даже таким маленьким способом.

Брук пошевелилась и вздрогнула, увидев, что я нависла над ней.

— Извини, — машинально сказала я и убрала руку от Норы. Я жестом указала на сумки у двери. — Я взяла все по списку и еще пару вещей, которые показались мне необходимыми.

Брук оторвалась от дивана как можно мягче, медленно, словно пробираясь через зыбучие пески. Освободившись от подушек, она протерла глаза и взяла коробку, в которой находилась люлька.

— Это здорово, — сказала она, улыбка пробудила ее усталое лицо. — Спасибо.

— Ага. — Я засунула руки в карманы, мои глаза метнулись к Норе, прежде чем я снова повернулась к Брук. — Мне пора отправляться в Сухой Пробег.

— Похвастаешься чем-нибудь? — Спросила Брук, проводя ножом по заклеенной печати.

— Ни в коем случае. — Я решительно покачала головой.

— Однажды тебе придется.

Я ни за что этого не хотела. Искусство субъективно, я знала это. Конечно, это так. Но когда я стояла в этом пространстве, окруженная другими художниками, мое искусство казалось мне обманом. Другие творцы, их произведения выходили за рамки того, что я знала об искусстве. Это было как продолжение их тел, воплощенное на холсте, коже или в скульптуре. Мое искусство рождалось из чувств, но это были чувства, которые я отпускала, как только переносила на холст. Они не жили со мной, и поэтому мои чувства к ним умерли, как только они перешли от меня к кисти. Художник должен испытывать восторг от своей работы, верно? А я, после того как заканчивала картину, засовывала ее под кровать или еще куда-нибудь. Я не воспринимала это, ничего не чувствовала. И если все остальные, кто выставлял свои работы в Сухом Пробеге, могли вызвать у меня чувства, а мое собственное искусство не могло сделать то же самое, то кем еще я была, как не мошенницей.

Сухой Пробег был мертвым, когда я, наконец, добралась до другого конца города. Джейкоб снова курил у входа, когда я вошла во двор. Дымовые кольца, которые он пускал, были единственным художественным произведением, которое я когда-либо видела, чтобы он создавал, чего я не осознавала до этой ночи.

Когда он увидел меня, заправил свои лохматые волосы в шапочку и потушил сигарету, чтобы последовать за мной.

— Брук с тобой?

— Похоже, что да? — спросила я, наливая себе чашку кофе из маленькой кухоньки.

— С ней все в порядке?

Джейкоб знал, что Брук переехала ко мне, но прошло так много времени с тех пор, как Брук приезжала в Сухой Пробег, что каждый раз, когда Джейкоб видел меня без нее, он предполагал худшее.

— Она в порядке. Родила ребенка. Она дома.

Джейкоб быстро кивнул и передал мне сахар, пока наливал себе кофе.

— С ребенком все в порядке?

Она прекрасна. Она идеальна.

— Ребенок — это ребенок, Джейкоб. — Я пожала плечами и поднесла кофе к губам, дуя на него сверху. — Все в порядке.

Он снова кивнул и тоже подул на свой кофе.

— Это хорошо.

— Конечно. — Я посмотрела через его плечо на коридор, который открывал галерею. — Кто-нибудь новый сегодня вечером?

— Никого. Было немного глухо. Сейчас октябрь. Все в Тахо.

Я пожала плечами, не понимая, чем это привлекает.

— Тогда, наверное, я поброжу вокруг. — Я двинулась вокруг него.

— Ты когда-нибудь собираешься принести сюда свои работы?

Я повернулась. Он разговаривал с Брук? Но, по крайней мере, с Джейкобом я могла задать вопрос ему в ответ.

— Ты когда-нибудь собираешься принести сюда свою работу?

Джейкоб отвел глаза, глядя на кирпичную стену позади меня.

— Я не думаю, что это было бы уместно.

— А почему нет?

— Потому что. — Он пожал плечами, выглядя как парень, только что закончивший колледж и не знающий, что делать со своей жизнью. — Я здесь вроде как менеджер.

Я фыркнула.

— Дерьмо, вроде того, что ты только что сказал, может стать хорошим удобрением, но оно все равно воняет.

— Что это значит?

— Я имею в виду, — я подалась вперед, — что ты только, что накормил меня какой-то ерундой. И хотя это может быть хорошим удобрением для твоей лжи, я все равно могу это учуять. — Я постучала своим бокалом по его бокалу. — Когда ты сможешь быть честным со мной, что ж, — я сделала глоток, а затем пожала плечами, — возможно, я буду честна с тобой.