Шесть пожал плечами, отряхнул руки от воды.

— Любовь меняет нас. — Он медленно повернул голову, чтобы посмотреть на меня, но я старательно избегала смотреть прямо на него.

Я осторожно потягивала воду и пыталась придумать, что сказать. Мой взгляд упал на фотографию Лидии и ее дочери в рамке. Как ее звали? Кора.

— Как Кора?

Взгляд Шесть проследил за моим.

— Она в порядке.

— Мы не обязаны говорить о ней, если ты не хочешь.

— Я не говорю о ней — говоришь ты.

Я странно улыбнулась ему.

— Я знаю. Иногда было бы неплохо знать, что происходит в твоей голове.

— Только иногда?

— Да. Когда это подходит к моему расписанию.

— Я знаю, что ты шутишь, но мне кажется, ты не понимаешь, насколько это правда.

— Я знаю, что это так. Я эгоистка. Мы это уже выяснили.

— Верно.

Мы оба молчали, каждый из нас оценивающе смотрел на другого.

Это было оно. Момент, когда мы поговорим о том, что произошло накануне. Я смутно помнила, как попросила его признаться мне в любви. Это заставило меня содрогнуться. Такая нуждающаяся, такая плаксивая. Теперь, когда я была трезвой, мне не нужно было, чтобы он говорил мне, что любит меня.

— Тебе понравилась прошлая ночь?

Его вопрос застал меня врасплох.

— Какая часть? Та, где я нюхала кокаин и заела его таблеткой, или та, где я унижалась перед твоей дверью?

Он поморщился при воспоминании.

— Ты называешь это унижением?

— Для меня это было унижением.

— Хм. — Он потер подбородок. — Ты все еще не ответила на мой вопрос.

— Ну, независимо от этого, мне не понравилось ни то, ни другое. Ты испортил мне кайф, а потом я прошла десять миль сюда, по холоду.

— Три мили. — Он скрестил руки на груди. Он всегда так делал, когда бросал мне ответный вызов. Это натянуло рукава его поношенной футболки, на мгновение отвлекая меня. — Я проделал этот путь больше раз, чем ты. Это три мили.

— Да, но у тебя есть машина. А у меня только мои ноги. — Я похлопала себя по бедрам. — Пробег не важен.

— Тогда зачем ты сюда пришла?

— Потому что… — Я не была уверена, ответила ли я сама себе на этот вопрос. — Думаю, ты всегда приходишь ко мне. Пришло время вернуть должок.

— О, так речь шла о возвращении услуги?

Я стиснула зубы.

— Ладно, хорошо. Я знаю, что облажалась. Я хотела извиниться.

— Унижаться, — сказал он, бросая мои слова обратно в меня.

— Точно. Унижаться.

— Ты сожалеешь о том, что сделала?

— Ты же не будешь заниматься этим психоаналитическим дерьмом, верно? — Я оглядела его маленький уголок для завтрака. — Здесь нет дивана, на котором я могла бы лежать, нет коробки салфеток, которыми я могла бы вытереть лицо, когда мы докопаемся до сути того, почему я так ужасно испорчена.

— Мира, ты утомляешь.

Это был не первый раз, когда я это слышала. Я встала.

— Круто, потому что я могу уйти.

Он встал на моем пути, когда я двинулась к двери.

— На тебе нет обуви. Или пальто. Садись, мы просто разговариваем.

Но я не любила разговаривать, когда проигрывала. А в этот момент я проигрывала. Шесть хотел знать мои чувства. Это заставило меня вздрогнуть. Чувства не входили в меню завтрака этим утром, не для меня.

— Я не хочу садиться. Я хочу извиниться и двигаться дальше. Хорошо?

— Не хорошо. — Он покачал головой. — Я хочу знать. Почему ты извиняешься? Ты сожалеешь о том, что произошло, или о том, что это заставило меня чувствовать?

— Почему ты давишь на меня? — Я отступила назад, ища выход.

— Потому что. — Он протянул ко мне руку, но я увернулась от нее. — Я хочу знать, что ты чувствуешь. Обо всем.

— Почему?

— Потому что. — Он шумно выдохнул и шагнул ко мне. — Потому что…

Я знала, что мои глаза стали большими, дикими, как у дикого животного. Я не была готова к этим словам. Мне нужно было напиться, когда я хотела их услышать. Трезвая — нет. Я не могла этого сделать.

Я снова увернулась от него, но он был быстрее, мягко, но твердо прижав меня спиной к стене. Он отпустил меня, когда его тело заблокировало меня, и впервые Шесть заставил меня почувствовать страх. Не страх перед тем, что он мог сделать со мной — для этого было уже слишком поздно. Но страх перед тем, что я могу сделать с ним. Я не создана для клеток.

Я уперлась руками в его грудь, пытаясь оттолкнуть. Но он не сдвинулся с места.

— Господи, ты можешь дать мне немного пространства?

— Это все, что я делал последний чертов год, Мира. Давал тебе пространство. Достаточно пространства, чтобы ты убегала от меня, отгораживалась от меня, делала вещи, которые, как ты знаешь, причинят мне боль.

От последней фразы у меня перехватило дыхание, и я втянула воздух, словно его не хватало.

— И ты думаешь, что, заперев меня в клетке, ты остановишь меня от причинения тебе боли?

— Я надеюсь, что ты будешь достаточно заботиться о том, чтобы не делать этого.

Я проиграла битву. Я знала это. Я стояла перед неизбежностью, но все равно, я хотела бороться. Не в моих правилах было сдаваться.

— Отойди, — твердо сказала я и для иллюстрации положила руки на самую твердую часть его груди и надавила всем своим весом.

Я не могла не заметить, как он поморщился, когда он отступил от меня. Я знала, что моей силы было недостаточно, чтобы сдвинуть его с места. Нужно было что-то еще.

Мои руки сжались в кулаки, и внезапно мне представилось, как я бью его изо всех сил.

— Блядь! — Я разорвала его рубашку. — Шесть, — вздохнула я.

Вдоль его грудных мышц и ключиц были десятки темных, зловещих синяков.

— Я сделала это. — Это заставило мой живот скрутиться.

Он сжал мои руки и держал их неподвижно.

— Ты была под кайфом.

— Это не оправдание. — Я была в ужасе. Я много раз причиняла боль другим, но никогда не заботилась ни об одном из них так, как о Шесть.

— Ты права. Это не оправдание. — Он убрал наши сцепленные руки со своей груди. — И ты не можешь продолжать это делать, Мира.

— Мне жаль. — И мне было жаль. — Я причинила тебе боль.

— Да, ты это сделала. Но не кулаками. — Он обхватил мое лицо руками, заставляя меня смотреть на него, когда он знал, что я отвернусь. — То, что ты сделала прошлой ночью — ты не можешь продолжать это делать. Я не буду сидеть здесь, пока ты нюхаешь Бог знает что. Я не буду сидеть здесь, пока ты под кайфом. — Я смотрела, как его адамово яблоко покачивается в горле, когда он сглатывает. — Меня здесь не будет, Мира.

Пот выступил у меня на лбу. Это был выбор, прямо здесь. Шесть заставлял меня выбирать — наркотики или он.

— Это нелегко.

— Я и не говорю, что это так. Но с тобой тоже нелегко, и я все еще здесь. — Его руки скользнули к моим плечам. — Но, если ты не приложишь усилий, Мира, меня здесь не будет.

Блядь. У меня пересохло во рту, а по рукам побежали мурашки от страха. Я не была уверена, чего я больше боюсь — завязать с наркотиками или того, что Шесть оставит меня навсегда. Тот факт, что я не могла определиться, сказал мне достаточно.

— Я не хочу, чтобы ты уходил. — Слезы жгли мне глаза, и я впилась в него ногтями. — Пожалуйста, не оставляй меня.

— Боже, я не хочу. — Его голос был хриплым. — Но ты должна выбрать. Я не могу делать это с тобой год за годом. Я знаю, ты любишь наркотики…

— Я не люблю их. — Я наслаждалась ими, без сомнения. Но наркотики не могли поддерживать меня, и невозможно любить что-то непостоянное, когда ты такой же непостоянный, как я.

— Откуда ты знаешь?

— Я не люблю наркотики. Потому что я борюсь за то, что люблю.

Это была самая честная вещь, которую я когда-либо говорила. Мое сердце заколотилось в груди, и я чуть не потянулась вверх, чтобы поймать его.

— Значит, ты борешься за любовь? — его голос был еще мягче, и я была поражена внезапной тишиной, которая существовала в этом пространстве между нами.

Да.

— Я не знаю. — Я повернулась, чтобы отвернуться, но Шесть схватил меня за подбородок. Он не позволил мне отвести взгляд, не сейчас, не тогда, когда мои мысли вырвались изо рта и сделали меня прозрачной.