Далее у Платона в "Тимее" идет речь о создании человека. Высший бог обращается у Платона к низшим богам с речью, в которой повелевает низшим богам создать человека уже не только вечного и бессмертного, но в то же самое время и смертного. Эти слова из Платона (41 b) у Плотина буквально повторены в I 8,7,8-11. Точно так же слова Платона (41 d) о том, что смесь, из которой должен появиться человек второго и третьего порядка в сравнении с первым, тоже повторены у Плотина в II 3, 4, 46; IV 3, 6, 27; 7, 9-12, и в связи с этим о борьбе двух начал в человеке (42 с) и читаем у Плотина в III 3, 4, 41. При этом о стремлении человека к звездам - тоже в III 4, 6, 27. Этот последний текст Плотина вполне соответствует тексту "Тимея" 41 d. Но если мы вспомним еще прежний текст из Платона (34 b), то полное повторение его мы находим в V 1, 8, 5-6, где к тому же формулируются как вообще три главные ипостаси, так и представление космосу божественного достоинства, самодовления и блаженства.
Таким образом, космос и у Платона и у Плотина - тоже бог со всеми присущими божеству свойствами, но только как бы вторичного и третичного порядка. Также и о различии универсальной души и отдельных душ отчетливо сказано у Плотина в VI 4, 4, 3-4, причем о непосредственном участии бога в создании отдельных разумных существ, для которых устанавливаются особые законы судьбы, одинаково читаем и у Платона (41 е) и у Плотина (III 3, 6, 47-50), несмотря на соответствие "смешанного" человеческого начала и всей жизни человека движениям неба и вообще божественному руководству (II 3, 9, 42-45). И вообще, по Платону (47 а-с), наше зрение является великим даром богов, поскольку при его помощи мы можем созерцать круговращение неба, а это последнее вселяет гармонию в наши умы и души, что касается, впрочем, и других видов чувственного ощущения (с-е). Плотин тоже восхваляет зрение, особенно когда оно имеет своим предметом свет и световые порождения, так что наш глаз никогда не увидел бы солнца, если бы сам не был подобен солнцу (I 6, 9, 22-34), причем о "солнцезрачном зрении" у Платона мы вообще читаем не раз (R.P. VI 508 b, 509 а). О различии зрения и осязания - также в III 2, 3, 40. Целый трактат IV 5 так и называется у Плотина: "О трех апориях души, или О зрении".
б) Теперь перейдем к другому основному началу мироздания по "Тимею", кроме Ума. Это то, что Платон называет материей, или необходимостью (47 е - 69 а).
Реальный космос, по Платону, как раз и состоит из слияния ума и необходимости (47 е - 48 а). Все это учение целиком перешло к Плотину. Дадим некоторые сопоставления.
О соединении Ума и необходимости в космосе Плотин говорит буквально в I 8, 7, 4-5, а о соединении логоса и необходимости - в III 3, 6, 12. При этом, по Платону (48 а), Ум, или логос, берет вверх над материей; что находим и у Плотина (III 2, 2, 33-36; VI 7, 3, 23-24).
Если теперь перейти к определению существа материи у Платона как "восприемницы" эйдосов, лежащей под ними (49а), то буквально эти же слова мы находим у Плотина (II 4, 1, 1). Слова Платона о "Кормилице" эйдосов тоже имеются у Плотина (III 6, 13, 12-13). К этим определениям материи прибавляется у Плотина (III 6, 19, 17-18) также и "Мать". Заметим, что у Платона (50 d) весьма отчетливо Ум трактуется как отец, материя как мать, а все вещи - как их порождение, как их дети. Если мы сейчас уже привели текст из Плотина о материи как о матери, то вместе с этим у Плотина имеется также и текст об Уме как об отце (VI 9, 5, 14). Впрочем, об отце в космическом смысле говорится и в других местах у Платона (Ср. Tim. 28 с, 37 с; в Politic. 273 b восстановленный после разрушения Космос вспоминает своего "отца и демиурга").
Необходимо, однако, сказать, что если привлекать тексты Плотина о космических категориях отца и матери, то филологический вопрос этот предстает в довольно запутанном виде и настоятельно требует точного разрешения.
Прежде всего, категория отца безусловно превосходит у Плотина по своему значению категорию матери, причем о матери у Плотина имеется весьма запутанное рассуждение, на котором мы должны будем специально остановиться. Сейчас же перечислим тексты об отце. Отец понимается у Плотина в очень широком смысле слова, и такую квалификацию получает по преимуществу первая ипостась.
Прежде всего, Благо просто трактуется у Плотина как отец без всяких подробностей (V 5, 12, 36-37), Вслед за Платоном (Epist. II 312 е; VI 323 d) Плотин говорит об отце как о "причине всего" (V 1, 8, 4). Не только Кронос трактуется как отец Зевса, но и сам Зевс объявлен "отцом мира" (V 8, 13, 1-13); этот "отец Зевс" проявляет разные чувства к людям, например "жалеет их" (IV 3, 12, 8-12). Также в общем смысле нужно понимать и тот текст Плотина, где трактуется, что душа, являясь в умном мире чистой девушкой, повинуется там отцу, а в здешнем мире становится гетерой (VI 9, 9, 24-39). Души часто забывают своего "отца бога", подобно тому как дети часто забывают своих родителей (V 1, 1, 1-10).
Остальные тексты об отце относятся к первой ипостаси, к Благу, которое является отцом даже всей второй ипостаси, Ума. Единое является "царем царя и царей и по праву должно называться отцом богов, которому Зевс только подражает" (V 5,3 20-22). Отец, по Плотину, "благ и превыше Ума и Сущности" (V 1, 8, 7). Бог - отец разума (lоgoy), причины (aitias), "причинной сущности" (VI 8, 14, 37-38). Ум - единственный и "подражает отцу, поскольку это ему возможно" (II 9, 2, 3-5). Ум - наша родина, а "там - наш отец" (I 6, 8, 21). Если Ум прекраснее, то еще более прекрасен его "родитель и отец" (VI 7, 29, 28). Таким образом, "отцовское" понимание всего высшего по отношению к низшему у Плотина совершенно ясно. Душа - отец в отношении тела и, значит, космоса. Ум - отец души. Благо, или Единое, - отец самого ума и уж тем более всего прочего, что от Ума зависит.
Сложнее обстоит дело у Плотина с матерью. Если не входить в подробности, то, конечно, можно сказать в самой общей форме, что материя, по Плотину, есть мать всего существующего, подобно тому как эйдосы и Ум есть отец всего существующего. Безусловно, материя у Плотина уподобляется матери, преисполненной желания иметь от эйдосов свое потомство (IV 4, 20, 28-30). Однако Плотин гораздо строже, чем Платон, выдвигает материю как принцип чистого становления, которое возможно только в том случае, если имеется то, что становится, то есть если имеется эйдос. С такой точки зрения материя, взятая сама по себе, не только не есть мать, но и она вообще ничто. Принципиальной разницы с Платоном здесь мы никак не можем находить. Тем не менее у Плотина заметны чрезвычайно напряженные усилия выдвинуть именно невозможность материи без эйдоса. Поэтому с первого взгляда может показаться, что он вообще отрицает необходимость материи. Это, однако, невозможно, потому что Плотину кроме эйдосов необходима стихия становления, а изобразить это чистое становление для многих кажется отрицанием вообще всякой материи. Чтобы разобраться в этой сложной проблеме, прочитаем весьма интересную главу III 6, 19, 1-41, для понимания которой, впрочем, необходимы еще и предшествующие ей четыре главы того же трактата. Плотин рассуждает здесь следующим образом.
"Эйдосы, вступившие в материю в том смысле, что она стала их матерью, не несут ей ни дурного, ни хорошего, и наскоки их направлены не против нее, но друг против друга, потому что силы действуют против чуждого им, а не против своего субстрата (hypoceimena), если только не включать его в эти стремящиеся к инобытию эйдосы. Ведь горячее изгоняет холодное, а черное - белое, или, смешавшись, они создают из себя другое качество. Действительно, то, что испытывает аффекцию, оказывается в данном случае побежденным, а испытать аффекцию - значит для них не быть тем, чем они были. И в области одушевленных предметов тела подвержены претерпеванию, пока в них происходит изменение согласно их качествам и внутренним потенциям. И пока составы разъяты или соединены, или изменены против их природы (cata physin), тела только подвержены аффектам; душам же доступны знания, которые способны синтетически воспринимать более сплоченные вещи. В противном же случае нет у них и знания. Что же касается материи, то она остается в том же виде, не чувствуя ни удаления холода, ни приближения тепла, поскольку ни то, ни другое не было ей ни своим, ни чужим. Поэтому ей более подобает имя восприемницы и кормилицы (hypodochё cai tithёnё). О "матери" же говорится, скорее, условно (hoion), ведь материя ничего не рождает. И похоже, что матерью ее зовут именно те, кто считает, что мать выполняет по отношению к своим детям роль материи, лишь получающей семя, но ничего не дающей порожденному. Ведь и все тело того, что родилось, возникает от кормления. И если все-таки мать дает что-то рожденному, то не потому, что она - материя, но потому, что она есть и эйдос. Ведь только эйдос способен порождать, а прочая природа бесплодна. Поэтому, я думаю, древние мудрецы в таинственном смысле и в своих обрядах делали Гермеса древних времен всегда держащим наготове порождающий орган, поскольку они считали, что умный логос есть порождающая сила в умственном мире, а на бесплодие материи, всегда остающейся только самой же собой, они указывали с помощью евнухов, окружающих ее. Делая материю матерью всех вещей, они говорят о ней как о начале в смысле субстрата (hypoceimenon), имея в виду именно это значение и не уподобляя ее во всем матери. А тем, кто хочет знать более точно, каким именно образом [материя все же подобна матери], а не довольствуется поверхностным представлением, они показывают, как могут, что материя бесплодна и отнюдь не во всех отношениях женщина, поскольку она только способна зачать, а не родить. Действительно, то, что относится к материи, не есть ни женское, ни могущее родить, но лишено этой порождающей способности, которой обладает одно только мужское начало".
