Так завершается иерархическая система бытия в неоплатонизме сверху. Не менее любопытно эта система завершается и снизу.
7. Неоплатонизм как эстетика домината в ее низших категориях
Чтобы понять эту низшую иерархическую ступень бытия у неоплатоников, необходимо привлечь еще одну сторону социальной истории позднего Рима, которая хотя и должна была иметься в виду в обрисованной выше картине позднего Рима, но которая еще специально у нас не была формулирована. Речь идет о закрепощении сельского населения, то есть колонов и рабов, а также о закрепощении и прочего населения, в первую очередь ремесленников и куриалов. Это закрепощение вытекало с железной необходимостью из самого факта превращения рабов в полусвободное население, работавшее на определенных участках земли по собственной инициативе на условиях того или иного оброка и повинностей в отношении своих хозяев. Полное и безусловное освобождение рабов в таких условиях было в те времена вполне бессмысленным. Оно создавало бы недопустимую для государства текучесть рабочей силы и ставило бы под вопрос правильное поступление налогов, игравшее во всем этом деле основную роль. Колоны и рабы в условиях полной свободы своего труда в те времена могли бы менять своих господ по собственному произволу и путем своевременного перехода от одного хозяина к другому очень легко уклоняться от несения своих повинностей. Закрепощение рабов и колонов, то есть прикрепление их к определенной земле, было настоятельной экономической необходимостью; и в IV в., начиная с Константина, оно получает все более и более глубокое законодательное оформление. Рабы и колоны отныне считаются уже "рабами земли", а не собственностью отдельных господ. И это было вполне естественно, потому что личность производителя уже давно действовала по собственной инициативе и потому была в значительной мере свободна, а тем не менее о полной свободе производителя не могло быть речи не только в этот период развала рабовладельческой формации, но ее не могло быть даже и в последующих, экономически гораздо более развитых формациях, феодальной и капиталистической. Личность производителя неминуемо оставалась здесь связанной фактическими условиями труда, то есть низким состоянием техники и необходимостью кустарно-ремесленного способа производства, дававшего эффект только в зависимости от физического усилия производителя. Такой труд, чтобы не быть текучим и неопределенным, обязательно должен был приковываться к таким средствам и орудиям производства, которые были рассчитаны на индивидуальные физические усилия работников и в этом смысле индивидуально оформляли, то есть ограничивали его работу. Вот почему закрепощение всех работников поздней Римской империи, и в первую очередь закрепощение сельского населения, то есть приковывание к земле, является необходимым экономическим и логическим результатом всего социального развития позднего Рима.
Можно спросить себя: если подобное разнообразное закрепощение населения в позднем Риме не было явлением случайным и искусственным, но закономерно вытекало из последних глубин социальной жизни, могло ли оно остаться чем-то изолированным и могло ли оно никак не влиять на жизнь духа вообще и в частности на тогдашнюю идеологию? Разумеется, такое глубокое и широкое социальное явление приучало людей мыслить и чувствовать соответствующим образом также и в области идеологии, то есть оно создавало и укрепляло также и внутри человека сознание вечной прикованности его духа к земле, получавшей при этом квалификацию духовной тюрьмы, какой-то могилы для свободного человеческого духа. Чем дальше, тем больше люди приучались чувствовать антагонизм духовной свободы и земной материи, понимать жизнь духа как невместимую в рамки земной материи, а земную материю как злую текучесть, разрушающую все внутреннее и духовное и потому являющуюся для него темницей, оковами и могилой.
Выше мы уже встретились с весьма отрицательной оценкой материи и материального мира в классическом платонизме. Но там мы объясняли это ограниченностью рабовладельческого сознания, понимавшего человеческую личность как вещь или, в крайнем случае, как домашнее животное и тем более неспособного находить в материи что-нибудь живое в человеческом смысле или какую-нибудь социальную полноту. Такая расценка земного человека и земной материи в классический период рабовладельческой формации была явлением вполне естественным, и иному представлению о человеке там вообще неоткуда было получиться.
Однако мы уже столкнулись с фактом поразительной скороспелости и кратковременности периода классики рабовладения; и уже V в. до н.э. есть и его кульминация и начало его глубокого распада. Поэтому Платон в IV в. до н.э. уже вполне мог отражать черты нового представления о человеке и уже мог квалифицировать его жизнь на земле как мучительную тюрьму для его духа. Это новое представление о человеке, когда человек начинал мыслиться уже не как вещь и животное, но как свободная и разумная личность, - причем от классического рабовладения тут оставалось сознание прикованности свободного духа к темной и злой земле, - такое представление о человеке в последние века Римской империи, согласно всему вышесказанному, могло только развиваться и укрепляться; и вместе с универсальным фактом феодализации Римской империи оно здесь составляло теперь нечто единое и неразрывное, подготовляя собою всю основную социологию и идеологию средневекового феодализма. Духовное рабство человека у темной и злой материи отныне считалось уже фактом противоестественным, хотя и необходимым, ибо теперь уже никто не считал, что человек может быть рабом по одному своему рождению или рабом по самому своему внутреннему существу; теперь уже все начинали думать, что решительно всякий человек по своему внутреннему существу духовен и свободен и только в результате какой-то противоестественной необходимости он находится в рабском подчинении у темной и злой материи.
Это и создавало как для неоплатонизма, так и для последующей феодальной идеологии черты некоторого своеобразного романтизма, чуждого художественному материализму классической Греции, и заставляло неоплатоников, с одной стороны, учить о пребывании и всякой отдельной души и общей души всего мира в оковах злой материи, а с другой стороны, постоянно проповедовать выход из подобной тюрьмы путем личных и чисто духовных усилий. Отсюда и получалась у неоплатоников та низшая ступень бытия, которая в нашем анализе еще оставалась незаполненной, а именно темная, неопределенная, вечно текучая и злая материя, а также и весь материальный мир, космос как тюрьма и оковы для вечно живой и вечно жаждущей свободного бытия Мировой Души. Правда, имея в виду указанный у нас выше иерархизм бытия у неоплатоников, мы должны даже и материальный космос неоплатоников рассматривать как целую лестницу разного рода ступеней, наверху которой находится бесплотное и светлое небо, а внизу - тяжелая, неподвижная и темная земля. Но это уже детали, а принципиально низшая ступень бытия, по учению неоплатоников, все равно остается темной и злой материей, из-под власти которой дух постоянно стремится освободиться.
8. Эстетика античного неоплатонизма в ее отличии от монотеистических и романтических концепций
При установлении этого факта, антитезы свободного и стремящегося ввысь духа, с одной стороны, и косной, тянущей вниз темной материи, с другой стороны, нужно, однако, избегать тех антиисторических преувеличений, которыми полна вся буржуазная история философии. А именно: неоплатонизм в этом отношении ни в каком случае нельзя христианизировать, ни в средневековом смысле слова, ни в смысле европейского романтизма. И средневековый монотеизм (между прочим, не только христианский) и европейский романтизм исходят из опыта абсолютно неповторимой личности, для которого в греко-римском мире не было совершенно никаких социальных оснований.
Та личность, о которой учили пифагорейцы, орфики, платоники и неоплатоники, хотя и трактуется как бессмертная, но она тут вполне повторима и представляет собою, в конце концов, все же типичное явление природы, как оно и должно быть в обеих начальных общественных формациях человечества, безусловно сходящихся, при всех своих расхождениях в трактовке человека как чего-то внеличного, то есть природного и, в конце концов, вещественного. Самым ярким показателем этого природного, вполне астрономического представления о человеческой личности и ее судьбе является общее орфико-пифагорейское, платоническо-неоплатоническое учение о мировом круговороте душ и их перевоплощениях, учение, вполне аналогичное тоже общеантичному учению (и прежде всего у Гераклита и стоиков) о круговороте вещества в природе. Души ниспадают с неба на землю и опять восходят туда же совершенно так же, как происходит круговорот дождя и обратного испарения и как происходит движение светил, то есть вполне метеорологически и астрономически. И вот эта-то антиисторическая история души, сущность каковой заключается только в круговороте природных процессов, она-то и есть печать рабовладельческого понимания человека как вещи, и она вносит ничем не устранимый корректив в указанное у нас выше "романтическое" представление о человеке. Будем всегда помнить, что это еще не феодализм, но только феодализация рабовладельческого Рима; и потому при всех возможных совпадениях с духовными устремлениями средневековья и новоевропейского романтизма здесь всегда залегала непроходимая пропасть; только полное невнимание к этим проблемам было причиной существенного сближения этого античного романтизма с позднейшими типами романтизма.
