"Лишенность", которой определяется материя, не есть положительное и самостоятельное свойство, но предполагает какую-нибудь самостоятельную субстанцию, как, например, курносость предполагает, что существует нос (II 4, 14, 11 - 12). Давая такое пояснение, Плотин, несомненно, имеет в виду Аристотеля (VII 7, 1030 b 30-31). Плотин различает причины ближайшие и более отдаленные; когда Плотин говорит о ближайших причинах (III 1, 6, 1-3), он имеет в виду рассуждение Аристотеля о естественном происхождении вещей, в частности его рассуждение о происхождении человека от человека (VII 7, 1032 а 25-26).
д) Наконец, стоит привести тексты из Плотина, в которых Аристотель либо излагается, либо просто используется в виде отдельных словесных выражений.
Плотин (VI 3, 28, 10-11), не называя Аристотеля (V 15, 1020 b 26-31), упоминает о разделении им типов отношения на poiёtica ("действующего"), metra ("меры"), en hyperochёi cai elleipsei ("в смысле превосходства и убыли").
Плотин (VI 3, 4, 17) утверждает, что "эйдос человека и человек - одно и то же. И материя является частью целого (holoy) и иного как целого, а не как чего-то иного..". Это можно сопоставить с Аристотелем, который считает, что определение сущности вещи имеет своим предметом "общее (catholoy) и эйдос" (VII 11, 1036 а 3-4), и говорит, что "сущность есть внутрисущий эйдос" (1037 а 28-29).
Аристотель вслед за Платоном (в "Физике" Аристотеля III 4, 203 а 16 ссылка на неизвестное место из Платона) называет материю Большим и Малым (I 7, 988 а 26), и это же выражение употребляет Плотин (II 4, 11, 33-34). И у Аристотеля (III 3, 1005 b 11-12. 18) и у Плотина (VI 5, 1,9) используется выражение bebaiotatё archё.
Плотин (III 2, 16, 54-55), говоря, что преимущественное различие есть противоположность, мог иметь в виду определение Аристотеля: "наибольшее различие... есть противоположность" (X 4, 1055 а 4-5).
В учении о соотношении рода и вида Плотин (VI 1, 3, 3) пользуется аристотелевским примером с Гераклидами (X 8, 1058 а 24).
В одних и тех же выражениях у Аристотеля (V 30, 1025 а 32) и у Плотина (III 5, 7, 56-58) говорится о том, что равенство суммы углов треугольника двум прямым углам является его акцидентальным свойством.
Только словесная аналогия у Плотина (VI 3, 16, 14-15), у которого искусства являются логосами, материя которых душа, с Аристотелем (VII 7, 1032 а 32 - b 14): "Через искусство возникают те вещи, форма которых находится в душе".
Плотин, разъясняя понятие сущности (VI 3, 4, 24-26), опирается на аристотелевское учение о to ti en einai ("чтойности" - VII 4, 1029 b 24), употребляя выражение "само по себе по природе заключается в бытии тем, чем оно [фактически] является".
11. Общее заключение об отношении Плотина к Аристотелю
Сейчас пора подвести итог нашим наблюдениям относительно связи Плотина и Аристотеля. Прежде всего укажем некоторые проблемы, которые безусловно заимствованы Плотином из Аристотеля и которые невозможно найти у Платона в развитом виде.
Во-первых, необходимо считать твердо установленным факт заимствования Плотином у Аристотеля почти всей концепции Ума, если миновать некоторые детали. Рассуждений об Уме у Платона - сколько угодно. Однако Платон нигде не постарался изложить свое учение об Уме систематически. В виде необходимой проблемы и в виде систематического решения этой проблемы Плотин заимствует свое учение об Уме, конечно, у Аристотеля. При этом мы имеем в виду не ум вообще, но и ряд чрезвычайно важных деталей.
Именно, во-вторых, нигде у Платона мы не найдем учения о наличии субъекта и объекта в уме, мыслящего и мыслимого, как равно мы не найдем у Платона также и учения о полном тождестве мыслящего и мыслимого в Уме. Это есть всецело достояние Аристотеля, и это целиком перешло к Плотину.
В-третьих, никакой Платон и не догадывался о существовании в уме собственной, чисто умопостигаемой материи. Плотин и Аристотель одинаково думают, что ум вовсе не есть только абстрактное понятие, но что это есть сфера умопостигаемых изваяний, или богов, а для изваяния необходимо использование определенной материи и определенного оформления этой материи. При этом Плотин идет гораздо дальше Аристотеля, так что свое учение об умных статуях, или изваяниях, он дает в законченном и систематическом виде, чего нельзя сказать и об Аристотеле.
В-четвертых, Плотин широко позаимствовал у Аристотеля также и концепцию отношения Ума к космосу, хотя в этой проблеме он пошел далеко вперед. Самое главное здесь то, что Плотин заимствует у Аристотеля учение о потенции и энергии. Обе эти категории у Платона даны только в расплывчатом виде, у Аристотеля же разработаны довольно подробно. И эта разработка почти целиком перешла к Плотину. Впрочем, однако, в учении о потенции и энергии Плотин весьма четко различает упомостигаемую и чувственную область, каковое различение у Аристотеля почти отсутствует. Правда, Ум у Аристотеля объявлен перводвигателем. Но если остановиться на этом моменте, то отношение между Умом и космосом у Аристотеля можно понять только в виде внешнего толчка, испытываемого космосом от Ума. У Плотина здесь дело обстоит гораздо сложнее. Прежде всего, в смысле диалектической иерархии у Плотина между Умом и космосом находится Мировая Душа, которая у Аристотеля почти начисто отсутствует. А затем все эти отношения как внутри основных трех ипостасей, так и между тремя ипостасями и космосом, под влиянием стоиков, разработаны при помощи учения об эманациях, каковое учение у Аристотеля тоже отсутствует. Плотин переработал огненно пневматические эманации стоиков в направлении парадигматически-эйдетических излияний, то есть в направлении аристотелевских потенций и энергий. Отсюда у Плотина возникло учение об эманациях и о логосах, которые, в отличие от Аристотеля, оказались вполне материальными, а в отличие от стоиков - вполне идеальными, смысловыми. Поэтому отношение Ума к космосу заимствовано Плотином у Аристотеля только в самой общей форме. Что же касается деталей, то свою разработку оно получило под сильным влиянием стоиков.
В-пятых, необходимо обратить самое серьезное внимание на учение Аристотеля об эйдосе. В своей борьбе с Платоном Аристотель, как известно, отрицает самостоятельное существование эйдосов, а признает только эйдосы внутри самих же вещей. Этой позиции он, однако, не выдерживает, поскольку он сам прекрасно понимает, что эйдосы не подлежат никакой пространственной характеристике. Кроме того, эти свои внутривещественные эйдосы Аристотель меньше всего понимает как что-нибудь такое же единичное, каким является и сама вещь. Наоборот, он все-таки доказывает, что наука оперирует только с общностями, но никак не с изолированными единичностями. И поэтому внутривещественный эйдос оказывается у него не только единичностью, но и обязательно некоторого рода общностью. Но в этом отношении Плотин рассуждает только более последовательно, чем Аристотель, и не приписывает им только единичности. Эйдосы у Плотина в совершенно одинаковой степени и всеобщи и единичны. Поэтому тут тоже нет никакой разницы между Плотином и Аристотелем, причем интерес Плотина к этой всеобщеобусловленной единичности, несомненно, вызван внимательным изучением многочисленных аристотелевских текстов. Делается понятным, почему Плотин признавал не только человека-в-себе, но и Сократа-в-себе (об этом ниже).
В-шестых, следуя за Аристотелем в его разделении добродетелей на дианоэтические и этические, Плотин вслед за Аристотелем наивысшим блаженством считает только созерцание, или, вернее, умозрение, которое возникает у нас после отсечения всяких бытовых забот и оканчивается самодовлеющим погружением человека в самого себя. Об этом - увлекательные страницы в "Никомаховой этике" (X 7). Аристотель здесь еще не доходит до проповеди умозрительного или сверхумозрительного экстаза, который подробно анализируется у Плотина. Но ясно, что блаженство как самодовлеющее и максимально самоуглубленное созерцание перешло к Плотину не без влияния Аристотеля. Например, у Платона такого учения о самодовлеющем созерцании в систематической форме мы совсем не находим. А у Аристотеля это составляет один из главнейших пунктов его этико-эстетической концепции созерцания. Поэтому и приходится говорить о влиянии в этом пункте именно Аристотеля на Плотина, а не Платона на Плотина.
