Сергей узнал его. Он бывал на занятиях марксистского кружка, но сидел тихо, скромно, никогда не выступал.

«Должно быть, сейчас явится и главный», — подумал Сергей, не зная, как вести себя с вошедшим. Тот решительно подошел, протянул руку, сказал спокойно, властно:

— Ну, будем знакомы, Сергей. Меня зовут дядя Гриша.

— Здравствуйте! Рад познакомиться. Костриков! — сказал Сергей, разочарованно посматривая на простое, ничем не примечательное лицо дяди Гриши.

— Так, значит, решил побрататься с нами? — спросил незнакомец, пытливо рассматривая Сергея темными выпуклыми глазами.

— Решил, — сказал Сергей и взглянул на Осипа, как бы спрашивая, можно ли этому человеку говорить все.

— Давай, давай, Серега. Выкладывай всю душу, — подмигнул тот, — дядя Гриша — самый большой!

— Не надо! — поднял руку дядя Гриша и кивнул на диван: — Садись, Сережа, а выкладывать ничего не надо. Я все знаю.

Он сел рядом с Сергеем, положил руку ему на плечо:

— Сам пришел или Оська тебя сагитировал?

— С ним, но сам! — твердым голосом сказал Сергей. — Давно хотел с вами познакомиться.

— Чего так? Али надоела вольная жизнь? — все еще приглядываясь, спросил дядя Гриша.

— Я от этой вольной чуть ноги не протянул...

— Слыхали... А все же у нас, парень, трудновато: по ножу ходим.

— Знаю. Я не в монахи иду, а в революцию. Хочу послужить народу. Участвовать в активной борьбе.

— Вон, оказывается, ты каков! — улыбнулся дядя Гриша. Глаза его заблестели, губы энергично сжались. — Нам нужны решительные люди. Нужны! Именно такие, которые не в порыве увлечения, а осмысленно и твердо решили бороться за свободу.

— Я еще в Уржуме подружился со ссыльными революционерами, — порывисто продолжал Сергей.

— И это знаю, — спокойным жестом остановил его дядя Гриша. — А вот знаешь ли ты, на какое дело идешь? Ведь отступать нельзя. Это будет рассматриваться как предательство. Люди, вступившие в партию, уже перестают принадлежать себе.

— Да, я знаю. Я думал об этом. И я готов на все!

— Хорошо. Видать, у тебя характер твердый, раз ты умеешь принимать серьезные решения. Я рад. Очень рад. И вот тебе, Сережа, моя рука! — Он крепко, почти до боли, сжал руку Кострикова. — Считай, что разговор закончен. Мы с Кононовым завтра же будем рекомендовать тебя в партию.

Война с Японией продолжалась, вызывая гневный ропот в народе. Сведения с дальневосточных фронтов были тревожней и тревожней. Русские войска, плохо вооруженные и плохо подготовленные, несли большие потери и терпели поражение за поражением. Во многих неудачах были повинны бесталанные генералы и адмиралы вроде Стесселя и Рожественского.

За их беспечность и неумение Россия расплачивалась кровью и жизнью многих тысяч солдат и матросов.

В Томск, где был медицинский факультет, прибывали составы с красными крестами. Многие городские здания были превращены в госпитали. На вокзале, на перекрестках улиц, на папертях церквей все больше появлялось безруких, безногих, увечных, просящих и молящих о подаянии. А сколько вдов и сирот плакали, побирались по всей России!..

Войну не проклинали разве те, кто сидел в интендантствах и занимался поставками для армии. Но даже «умеренные либералы», которые в прошлом году повсюду кричали о победе и грозились «шапками закидать» японцев, сейчас притихли. Попы и те устали молиться о даровании победы русскому воинству и служили нехотя, лишь бы создать видимость молебствия...

Перед новым годом газеты сообщили горькую весть — пал Порт-Артур. Это вызвало уныние в городе. Новый год встречали лишь в богатых семьях, и то втихомолку.

Иначе вели себя большевики. Поражение России в войне они рассматривали как поражение царизма. Из центра были получены указания усилить агитацию в воинских поездах, призывать солдат к неповиновению начальству, к отказу воевать. Устраивать забастовки на железной дороге и в депо, всячески мешать продвижению на восток воинских эшелонов.

Как-то ночью, когда Сергей ночевал у Кононовых, послышался условный стук в окно. Осип, накинув полушубок, пошел открывать калитку и вернулся с невысоким человеком в тулупе, в больших солдатских валенках. Провел его к себе в комнату. Тот откинул воротник, снял треух и, поглядывая на Сергея, стал отдирать сосульки с усов.

— А, дядя Гриша!

Григорий поднес палец к губам:

— Тихо, ребятишки, тихо! Вопросов не задавать. Я пришел за вами. Одевайтесь и потихоньку выходите. Есть срочное дело...

Дядя Гриша увел ребят к себе. Оба они — и Кононов, и Костриков — были лишь недавно приняты в партию, но больше опереться в трудном деле было решительно не на кого.

Весной жандармы выследили и выловили почти весь Томский комитет РСДРП. Григорий Крамольников — «дядя Гриша» — вызвал из Иркутска несколько старых членов партии и с их помощью организовал марксистский кружок. Потом из кружковцев человек десять приняли в партию, создали новый комитет РСДРП.

Сейчас надлежало спешно по всей Сибирской магистрали организовать агитацию против войны. Крамольников составил листовку, которую нужно было размножить и распространить в воинских поездах. Вот это сложное дело он и решил поручить Кононову и Кострикову.

Все трое заперлись в кухне. Листовку прочли вслух. Она заканчивалась гневно: «Долой позорную войну! Долой прогнившее самодержавие!»

— Ну, что скажешь, Осип, можно ли листовку отпечатать у вас в типографии?

— Нет, не удастся, дядя Гриша, — вздохнул Кононов. — После того как разгромили партийную типографию, в нашей день и ночь дежурит полиция.

— А на гектографе могли бы?

— Я печатал в Уржуме, — сказал Сергей. — Можно сказать — умею.

— А я буду помогать, — согласился Осип.

— Тогда за дело, ребята! Гектограф, бумага и все принадлежности закопаны у меня в подполье. Раздевайтесь побыстрей и — за дело!..

В воскресенье с утренним поездом в разных вагонах выехали па узловую станцию Тайга трое ребят из марксистского кружка. Они везли с собой хорошо припрятанные листовки. С этим же поездом, одетый под молодого купчика, в дубленом чапане, в чесанках и телячьей шапке, с расписной торбой выехал и Сергей Костриков.

Он был руководителем группы. Ему поручалось изучить обстановку на станции и организовать распространение листовок среди солдат воинских эшелонов, проходящих через Тайгу на восток.

Операция была тщательно продумана и разработана в деталях. Один из рабочих, шустрый чернявый парень Иван Лисов, перед самым отходом воинского эшелона должен был обойти состав и незаметно просовывать листовки в щели или просто наклеивать на вагоны. Другим предстояло сесть в отправляющиеся составы, прося солдат довезти до ближайшей станции, и там раздать листовки или незаметно рассовать их по нарам.

Костриков, отправив двоих ребят с воинскими эшелонами, стал охранять третьего товарища, пока тот не расклеил все листовки.

Когда дело было сделано, Костриков отпустил Лисова к родственникам до вечернего поезда, с которым всей группе нужно было вернуться в Томск, а сам остался ждать следующего эшелона.

На станции толкалось много крестьян, приехавших из деревень на базар, купцов и разного люда.

Когда подошел воинский эшелон из красных вагонов и солдаты, отодвинув тяжелые двери, выскочили на снег, к ним стали подходить женщины, дарить гостинцы: кто вареные яйца, кто блины, кто пареную репу. Мужики делились куревом, заводили разговоры. Костриков развязал свою торбу и пошел вдоль вагонов, раздавая солдатам пачки махорки.

Его горячо благодарили, а он шел все дальше и дальше, пока не опустела торба. Когда эшелон ушел, он отправился на базар, потолкался там, походил по поселку и вернулся на станцию к вечернему поезду в Томск. Все трое кружковцев его уже ждали. По лицам их он понял: задание выполнено успешно. Тут же купил в кассе билет, что было сигналом — всем ехать домой...