Тот прочел внимательно.

— Хорошо, Серега. Внушительно. За такую листовку, если поймают — нам тюрьма на многие годы, а то и каторга.

— Не пугай, теперь уж поздно отступать. Пошли в баню.

Подсушив жирные буквы над стеклом лампы, сожгли газету, положили листовку в книгу, чтобы не смять, и, захватив спички, стали пробираться к бане.

Завесив окно в предбаннике стеганым одеялом, они засветили лампу, достали из подпола гектограф и валик, промыли спиртом.

Увидев, что от «пробы» не осталось никакого следа, Сергей положил листовку на гектографическую массу буквами вниз и прикатал валиком, потом положил на нее тяжелую книгу, слегка придавил руками. Минуты две оба стояли не дыша.

Наконец Саня сказал:

— Хватит. Давай посмотрим.

Листок бумаги осторожно отодрали и, увидев на гектографе буквы, обрадовались. Сергей даже подтолкнул товарища в бок:

— Что, убеждаешься, Сашок?

— Подожди, давай вначале тиснем.

Саня сам положил на гектографическое зеркало чистый листок бумаги, а Сергей прокатил по нему валиком.

Саня легко снял листовку и, чтобы не просвечивала, положил на лавку. Оба смотрели придирчиво, и радуясь, и волнуясь. Буквы получились четкие, строки ровные.

— Не зря ты, Серега, учился черчению, — рассмеялся Саня, — как на машинке отстукал.

— Да, не плохо! — согласился Сергей. — Любой мужик прочтет. Что, будем печатать?

— А чего же? Я буду накладывать и снимать, ты — катай! Во, брат, как в заправской типографии.

Саня положил перед гектографом бумагу, присел на табуретку. Сергей пристроился стоя.

— Ну, пошли! — скомандовал Саня и положил лист. Сережа прокатал валиком. Работа началась...

В пятницу друзья отдыхали. Днем с девчатами ездили на «Камни». Вернулись поздно. Оба пошли провожать своих девушек. Еще днем договорились, что листовки будут разбрасывать ночью, когда запоют первые петухи. Надо было, чтобы вечером видели их с барышнями...

Вера очень хотела, чтобы Сергей зашел познакомиться с крестной. Он же все время откладывал это знакомство, а сегодня согласился. Посидели недолго, Сергей даже отказался от чая, объявив, что завтра уезжает чуть свет.

Вера вышла его проводить к калитке. Обоим было не по себе. Не хотелось расставаться.

— Ты смотри, Сережа, пиши почаще.

— Да уж постараюсь.

— Смотри, я буду ждать тебя, — сказала Вера, придавая этим словам большой смысл. И вдруг, бросившись ему на грудь, заплакала.

— Ты чего, Верушка? Чего ревешь?

— Люблю, потому и реву.

— И я люблю. Чего же реветь?

— Жалко, что уезжаешь... Ну, прощай, Сережа, родной. Ведь, кроме тебя да крестной, у меня никого нет.

Сергей отер ей слезы, поцеловал и быстрыми шагами пошел на другой конец города, где жила Юлия Константиновна Глушкова...

Бабушка дожидалась внука и не тушила лампу. Услышав знакомые шаги на крыльце, она приподнялась на кровати.

— Ты, Сереженька? Ну, слава богу! Простился с Юлией-то Константиновной?

— Простился. Ужинал у нее и чай пил.

— Вот-те раз... а мы тебе шанежки оставили и молоко.

— Спасибо, бабушка, я сыт.

— Ну, тогда иди спать на сено. Бог с тобой. Лиза ишо не спит, она за тобой закроет...

Сергей, забравшись на поветь, прилег на сене, укрылся тулупом. Но глаз не смыкал, ждал, пока запоют петухи.

Завтра с утра они должны были с Саней пешком идти на пристань Цепочкино и там дожидаться своих пароходов. А до этого предстояло сделать рискованное, но манящее дело. Как-то получится... Вдруг полиция уже пронюхала и устроит засаду? Тогда прощай и училище, и Вера, и свобода...

Сергей сомкнул ресницы и задремал. Так прошло около часа, а может, и больше. Ему снился сладкий сон. Вдруг он почувствовал, что кто-то потянул тулуп.

Сергей открыл глаза, всмотрелся:

— Сань, ты?

— А кто же? — сердито отозвался Саня. — Уж на каланче давно отзвонили полночь, а ты все дрыхнешь... Айда! Листовки у меня под рубахой.

Сергей вскочил, первый спустился с повети, и они задами, через чужие огороды вышли на соседнюю улицу, а отсюда, каждый своим маршрутом, направились к базарной площади.

Из-за туч выглянула луна, стало светлее. Но на площади, где скопилось до сотни крестьянских подвод, было сумрачно. На ней лежала огромная тень собора.

Заранее разделив и спрятав листовки, ребята пробирались между возами, клали листовки в телеги, засовывали под мешки, под кули, под корзины...

Обойдя базар, пошли теневой стороной Воскресенской улицы, оставляя листовки на лесенках, на подоконниках домов, засовывая их в изгороди палисадников.

За городом остановились, передохнули.

— Ну, Саня, как? — спросил Сергей, порывисто дыша.

— Хорошо! Лихо!

— Давай добежим до Малмыженского тракта и остальные листовки разбросаем там. С утра по нему потянется много подвод. Да и подозрение отведем: подумают, разбросали проезжие.

— Идет! Согласен! — отозвался Саня.

Быстро пошли к тракту.

Разложив листовки по обочинам тракта, друзья положили на них комья земли и в обход города, полями с еще неубранной рожью вернулись домой...

Утром сквозь сон Сергей слышал, как бабушка, вернувшись с базара, разговаривала с Лизой.

— Слышь, Лизок, чего в городе-то творится. На базаре стражники шныряют, ищут какие-то бумажки, написанные супротив царя. Вроде бы ссыльными разбросанные.

— Что ты, бабушка. Это же опасно.

— Вот, вот... Сам исправник на лошади пригнал и так кричал, что не приведи бог... У тебя готов ли самовар-то?

— Готов, бабушка.

— Тогда буди Сережу. Надо торопиться. Как бы на пароход не опоздать...

Сергей поднялся сам, обрадованный нечаянным известием. Быстро умылся, собрал свои вещи и вошел в горницу, где его ждали бабушка и Лиза.

Только успели попить чаю, в окно застучал Саня, пришедший с целой оравой провожающих.

Сергей поцеловал сестру, бабушку, перекинул через плечо корзинку и узел, вышел за ворота.

— Погоди, Сереженька, погоди! — запричитала бабушка. — Я и перекрестить-то тебя не успела.

Поддерживаемая Лизой, она вышла за ворота, перекрестила и еще раз поцеловала внука.

Саня и Сергей направились в Цепочкино...

В то время, когда друзья, отшагав полдороги, присели отдохнуть на поваленной бурей сосне, исправник Пенешкевич, коренастый, обрюзглый человек в выгоревшем мундире, грузно ходил по кабинету, распекая стоявшего навытяжку пристава:

— Это что же творится, я вас спрашиваю? Листовки на тракте, листовки на главной площади, листовки у меня в палисаднике... А где крамольники — неизвестно. Поймать не можем.

— Я же говорил, надо сделать обыск у ссыльных.

— А если не найдем? Будут писать жалобу. Узнает полицмейстер, узнает губернатор. Узнают в министерстве внутренних дол. Позор! Нет, это не годится, нельзя-с... Живем у большой дороги, мало ли что... Может, подбросили проезжающие. И это вернее всего... Нам лучше молчать. Никаких рапортов по начальству. Посудачат в городе и забудут. Так-то оно лучше, спокойнее. Вроде ничего и не было...

Подходя к Казани, пароход раскатисто загудел. Сергей, спавший на палубе, где были сложены дрова, вскочил и, увидев в утренней дымке знакомые очертания большого города, стал собирать пожитки...

Два года назад он так же вот подъезжал к Казани. Тогда, хотя и побаивался незнакомого города, все же был спокоен: знал, что ему не придется жить на улице. Вез с собой рекомендательное письмо председателя совета благотворительного общества Польнера к его свояченице — Людмиле Густавовне Сундстрем.