— Сереж, мы тебе на сеннике постелили, — сказала Лиза.

— Это здорово! Спасибо!

— Ну, айда спать, девоньки. И ты, Сережа, ступай! Спокойной ночи! — Бабушка поднялась и, поддерживаемая Аней, засеменила к себе... А Лиза немного задержалась, шагнула к Сергею и молча сунула ему в руку записку.

Записка была нацарапана карандашом, и разобрать ее в сгустившемся сумраке было невозможно. Нащупав в кармане спички, Сергей чиркнул и успел прочесть: «Сережа, приходи завтра вечером в городской сад. Буду ждать. Вера».

Сергей спрятал записку и отправился на сеновал.

Ночь спустилась тихая, теплая. Только было слышно, как где-то далеко лениво постукивал сторож деревянной колотушкой.

Развалясь на мягком сене, Сергей сладко потянулся: нахлынули впечатления от встречи с родным городом. Их было много. Они роились, наплывая одно на другое. Сколько близких, дорогих лиц: бабушка, Аня, Лиза, Санька Самарцев... Сколько знакомых: Спруде, Зоткин и совсем незнакомый, но врезавшийся ему в память, похожий на Овода Мавромати.

Потом возник перед глазами образ человека, фотографий которого он никогда не видел и даже не слышал, как он выглядел, — образ Степана Халтурина. Он возник перед глазами всего на мгновение: русоволосый, с маленькой бородкой. И его строгие глаза говорили: «Сергей, ты должен узнать обо мне все, все! Ты должен быть таким же, как я. Ты должен без страха идти дорогой борьбы...»

Сергей хотел что-то ответить, но перед ним возникли другие глаза, тоже ясные, но не строгие, а ласковые, чуть-чуть затуманенные любовью.

— Вера! Веруша! — потянулся к ней Сергей...

Вера Климова, как и он, была сиротой и воспитывалась в приюте. Когда он заканчивал приходское, Веру за большие способности и прилежание отдали в приготовительный класс женской гимназии.

В то время Сергей не обращал на нее внимания, да и Вера не очень присматривалась к нему. Сергей был небольшого роста да к тому же рябой. Но в позапрошлом году, когда Сергей собирался в Казань, Вера вдруг поняла, что он лучше, способнее и даже красивее других приютских ребят, и потянулась к нему. И Сергей заметил, что Вера, голенастая девочка с темными косичками, вдруг превратилась в стройную и очень милую девушку.

Постепенно между ними возникла теплая и нежная дружба. А когда Сергей уезжал в Казань, Вера пришла проститься и даже заплакала. Оба поняли, что любят друг друга, и обещали писать письма.

В прошлом году в судьбе Веры произошла радостная перемена. У нее объявилась крестная, которая переехала из деревни в Уржум и взяла Веру из приюта.

Сергей с Верой списались, что встретятся летом в Уржуме. Вера приехала несколько раньше. И вот теперь эта встреча должна была состояться.

Проснулся Сергей рано, но дверь в дом уже была распахнута — бабушка хлопотала на кухне. Взяв полотенце и ведра, Сергей отправился на Шиперку. Когда вернулся, самовар стоял на столе — его ждали.

Похлебав толокна с молоком и выпив чаю вместе со всеми, Сергей нашел одежную щетку и, выйдя на крыльцо, стал чистить тужурку и брюки.

— Ты чего это начищаешься, Сереженька? — спросила бабушка. — Али на свиданье идешь?

— В приют собираюсь. Деньги-то на дорогу прислали благотворители... До совершеннолетия еще за ними буду числиться.

— Сходи, сходи, голубчик. Нельзя. Могут обидеться и отказать в помощи... И Юлию Константиновну навестить надо. Намедни видела ее на базаре. Спрашивала, не приехал ли ты... Боюсь, как бы тебе не велели жить в приюте. Уж ты попросись домой. Перебьемся как-нибудь.

— Спасибо, бабушка, попрошусь. — Сергей достал из кармана кошелек и подал Меланье: — Вот, возьми, бабушка, тут все мои деньги. И те, что на дорогу прислали, и те, что от заработанных остались.

— Батюшки, да как же все-то? Ведь тебе понадобятся?

— На дорогу я оставил, а эти возьми.

— Да хоть полтинничек оставь себе, мало ли что?

— Ладно, полтинник возьму, а остальные трать на еду, — согласился Сергей.

Завернув в платок поданные бабушкой пять гривенников, Сергей одернул тужурку.

— Ну, бабушка, я пойду.

У ворот догнала его выскочившая из дома Лиза:

— Сережа, а что Вере-то сказать?

— Скажи, что вечером приду. Обязательно.

— А вдруг тебя из приюта-то не отпустят?

— Что я, маленький, что ли? — обиделся Сергей. — В дверь не пустят — выпрыгну в окно. Пусть ждет...

В приюте начальницы не оказалось, но надзирательница была у себя. Именно ее, Юлию Константиновну Глушкову, и хотел видеть Сергей. Юлия Константиновна стала для него как бы второй матерью. Она воспитывала его с семи лет и вместе с учительницей из приходского, Ольгой Николаевной Шубиной, устраивала в городское училище. Только благодаря энергии и упорству Юлии Константиновны правление уржумского благотворительного общества согласилось отправить Сергея за свой счет в Казань, в техническое.

Из Казани Сергей писал Юлии Константиновне благодарственные письма. Обращался за советами. И хотя он никогда не жаловался на тяжелую жизнь, Юлия Константиновна чувствовала, угадывала, что он часто голодает, и иногда посылала немного денег.

Со сложным чувством подходил Сергей к приюту. Казалось бы, приют стал для него вторым домом, но горьким было пребывание в его стенах. Только милая, заботливая Юлия Константиновна и скрашивала жизнь приютских ребят.

Войдя во двор, Сергей не увидел своих сверстников. Почти все они уже ушли из приюта: одни работали, другие учились. Его обступили незнакомые, забитые малыши.

Сергей поднялся на второй этаж.

Юлия Константиновна стояла у этажерки с книгами. В темном длинном платье с белым кружевным воротником, с забранными в узел русыми густыми волосами, она казалась стройной, неприступной, как все надзирательницы. Но большие голубые глаза глядели из-под темных бровей ласково, приветливо.

— Ах, Сережа! Я очень рада! С приездом!.. — обрадовалась Юлия Константиновна и, подойдя, протянула руку: — Да ты стал совсем взрослый!

Она усадила Сергея к столу, как равного, и, выйдя на минутку, велела нянечке подать чай. И когда чай принесли, она заговорила с ним уже не как раньше, не как с воспитанником приюта, строго и назидательно, а как мать разговаривает с повзрослевшим сыном, задушевно, озабоченно.

Юлию Константиновну очень взволновало его последнее письмо из Казани, где он описывал свое пребывание на заводе Крестовниковых, рассказывал о тяжелой жизни рабочих, о барстве хозяев, спрашивал: «Почему происходит так?»

Ее беспокоило, как бы он не подружился с теми, кто бастует и устраивает демонстрации. Не потому, что она осуждала этих людей, а потому, что за долгие годы жизни в Уржуме насмотрелась на «несчастных ссыльных» и не хотела, чтобы Сергей, с таким трудом выбившийся из нужды, пошел бы их дорогой.

— Ну, Сережа, расскажи мне, как ты учился, с кем дружил и какие у тебя планы на будущее.

Потому ли, что Юлия Константиновна умела слушать, проявляя сочувствие и заинтересованность, или потому, что уже давно между ними установилась дружба и полное доверие, Сергей рассказывал откровенно и увлеченно.

Но когда он заговорил о заводе Крестовниковых, тонкие брови Юлии Константиновны сдвинулись, на лбу образовались две поперечные складки.

— Сережа, я тебе уже писала об этом, — прервала она. — В жизни много сложных, неразрешимых вопросов. Так уж издревле устроен мир. В нем существуют бедные и богатые... Ты приехал отдыхать и постарайся не думать об этом. Ты, наверное, хочешь узнать, где тебе жить: дома или в приюте?

— Да, Юлия Константиновна. Я да и все наши хотели бы, чтобы меня отпустили домой.

— Хорошо, Сережа, я договорюсь об этом. Жить будешь дома, а столоваться, хотя бы обедать, приходи сюда.

— Спасибо, Юлия Константиновна. Спасибо!