— Вон как! Это важно! — усмехнулся Николай Большой. — Полтора столетия выпускников университета учат служить народу: нести ему знания и культуру, а большинство печется лишь о собственном благополучии да угодничает перед властями.

— Погоди, Николай. Речь будешь произносить там, в Железнодорожном собрании. Здесь же мы должны договориться о главном: как все организовать.

— А чего договариваться? Человек сорок — пятьдесят войдут по билетам, а остальные ввалятся так — и сразу митинг! Первое слово мне.

— А если председатель не позволит?

— Скинем этого председателя, назначим другого.

— Больно ты ретив, Николай, — остановил Григорий. — Боюсь, как бы не сорвалось это дело.

— Так ты же придешь! Вот и руководи! Тебя и выберем председателем, — расхохотался Николай Большой.

— Ладно, на месте будет виднее, как действовать, — согласился Григорий. — Вы, ребята, возьмите половину билетов с собой: раздайте кружковцам, студентам и своим, что на курсах. Только выбирайте смелых людей, которые бы поддержали нас. Зовите как можно больше народу, только не к восьми, как намечено, а к девяти.

Кононов и Костриков не знали, что члены Томского комитета РСДРП имели связи с некоторыми врачами, учителями, адвокатами, даже учеными, которые симпатизировали революционной борьбе и поддерживали ее. Именно эти люди информировали комитет о подготовке банкета и обещали поддержку его посланцам на митинге, который мог возникнуть стихийно.

Кто-то из них и выкрикнул фамилию Потанина, когда организатор банкета адвокат Головачев предложил избрать председателя.

— Правильно! Просим Григория Николаевича! — поддержали несколько голосов, и раздались аплодисменты.

Почтенный старец с белой бородой поднялся и занял председательское место. Все знали, что еще сорок лет назад Потанин был арестован и просидел три года в тюрьме, а потом был приговорен к пяти годам каторги. Как и за что его судили, уже все забыли. Но его уважали как ученого и общественного деятеля.

Потанин сказал краткую речь о том, как сто пятьдесят лет назад Татьянин день — день открытия Московского университета — превратился в студенческий праздник.

— И вот с тех пор, господа, — продолжал он, — выпускники университетов собираются двенадцатого января, чтобы отметить свой праздник и еще раз напомнить всем о той высокой миссии, которую они призваны выполнять. Прошу, господа, подняться с бокалами и выпить за наш праздник стоя.

Все поднялись, выпили, прокричали «ура», и торжество началось...

Говорили речи, произносили тосты. Пили за врачей, за учителей, за деятелей науки и культуры, но никто не решился произнести тост за здоровье государя императора. Еще не улеглись тяжелые известия из Петербурга... Торжество продолжалось, но искреннего, беззаботного студенческого веселья, как в другие Татьянины дни, не получилось... К девяти часам, немного захмелев, гости заговорили вразнобой. Нить управления банкетом, которую помимо председателя старался держать в своих руках и адвокат Головачев, оборвалась. Чокались кто за что горазд, никто никого не слушал...

Вдруг дверь распахнулась — вошли несколько прилично одетых господ и расселись в конце стола. За ними надвинулись студенты, гулкой толпой ввалились рабочие, молодежь с курсов.

— Позвольте, господа! — вскочил Головачев. — Что за люди пожаловали? Кто приглашал вас?

— Вот у нас билеты, мы приглашены! — громко крикнул Костриков.

— Нет, позвольте, господа, кто же вас пригласил? — не унимался Головачев.

Потанин застучал ножом по бокалу:

— Тише, господа, тише! Кто желает дать объяснение — просите слова.

— Позвольте мне! — сочным басом зарокотал Николай Большой.

— Пожалуйста, прошу вас! — сказал Потанин. — Тише, господа! Прошу, тише. Дайте сказать человеку.

Николай Большой в темном костюме и белоснежной рубашке, при галстуке продвинулся поближе к столу председателя.

— Прошу извинить, господа, за опоздание. Я задержался потому, что дожидался важных известий из столицы. Они только что получены.

Все насторожились, замерли. Солидная фигура и зычный неторопливый голос оратора внушали уважение.

— Я отдаю себе отчет, господа, перед кем мне приходится говорить. Здесь собрались известные ученые, профессора, доценты, преподаватели университета и технологического института, учителя гимназий, реального и епархиального училищ, врачи, пользующиеся всеобщим уважением, знаменитые адвокаты и деятели искусств. Одним словом, здесь собрался цвет не только томского общества, но, можно сказать, цвет и гордость Сибири!

— Браво! Браво! — закричали сидящие за столом.

Послышались аплодисменты и шепот:

— Помилуйте, да кто же это?

— Ах, как хорошо, как верно говорит.

Оратор почувствовал, что он добился расположения. На минутку замер.

— Простите, господа. Может, я злоупотребляю вашим вниманием? Я могу прекратить,

— Нет, нет, пожалуйста! — поощрил Потанин.

— Продолжайте, продолжайте! — послышались ободряющие голоса.

— Да, господа, здесь собрался не только цвет образованного общества Сибири, но и самые выдающиеся представители народа. Его свет, его надежда, его защита. Так можем ли мы, передовые люди Сибири, призванные нести народу просвещение, бороться за его благоденствие и процветание, оставаться глухими к плачу и стенаниям простых русских людей? Только сейчас стали известны подробности о кровавых событиях в Петербурге. С высочайшего соизволения там расстреляно больше тысячи и ранено свыше трех тысяч рабочих, шедших с мирной петицией к монарху.

— Позвольте, вы, кажется, забываетесь! — фальцетом закричал Головачев.

— Нет, это вы забываетесь, господин Головачев. Это вы забылись, соорудив это торжество, когда вся Россия в трауре, когда народ плачет и негодует.

— Господин председатель! Я требую лишить слова неизвестного нам господина! — закричал Головачев.

— Если угодно, я могу кончить, — неожиданно сказал Николай Большой.

— Нет, продолжайте!

— Просим продолжать! — громогласно ответил зал.

Потанин, уже давно отошедший от революционной борьбы, на минутку замешкался, как бы внимая призыву Головачева. Но крики, требовавшие продолжать, были настолько внушительны, что он развел руками.

— Господа! Товарищи! — усилил голос оратор. — В ответ на кровавую расправу властей с мирными безоружными рабочими в Петербурге вспыхнула революция!

— Ура! — кто-то крикнул в зале, и этот крик подхватили десятки голосов.

Оратор поднял руку:

— Друзья! В поддержку революции в Петербурге начались стачки и демонстрации протеста по всей стране. Я призываю вас, самых образованных представителей парода, присоединить свои голоса к требованию томских социал-демократов. Сегодняшний банкет превратился в массовый митинг интеллигенции, студенчества и рабочей молодежи. Предлагаю принять следующую резолюцию:

«...Признавая, что всякий честный гражданин в настоящий исторический момент обязан активно поддерживать революционное движение пролетариата, общее собрание приветствует призыв сибирского социал-демократического Союза к всеобщей политической стачке по линии железной дороги, как наиболее подходящий конкретный способ борьбы в настоящее время в районе Сибири». Кто за эту резолюцию?

Взметнулось множество рук.

— Ура! — опять закричали в зале. В крике потонули протестующие голоса. Сергей затянул песню, и ее подхватили молодые, сильные голоса:

Сергей переночевал у Кононовых, а после службы вернулся домой к обеду. Хозяева и Никонов были за столом.

— Вот наконец-то и Сергей Миронович! — воскликнул хозяин Семен Семенович — лысый, подслеповатый чиновник, любивший сыграть в картишки и выпить. — Садитесь скорей обедать, мы заждались, — и подвинул ему стопку с водкой.