Выйдя из вышки, он легонько толкнул в бок шагающего рядом Кирова.

— А ты молодец, механик. Желонка работает, как часы.

Подлетел шофер:

— Начальника промысла нет, вызвали в «Азнефть».

— Жалко, — сказал человек в шляпе. — Я тоже хотел его повидать.

— А вы кто же будете, товарищ? — спросил Киров, с любопытством оглядывая могучего, необычного на промыслах гостя.

Тот протянул широкую крестьянскую руку:

— Геолог Губкин!

— Вот так встреча! Я очень рад! Здравствуйте, товарищ Губкин.

— Здравствуйте! А вы-то кто, товарищ?

— Я, собственно, Киров!..

— Киров? Вот удивили! Ведь мне Ильич вас совсем другим человеком обрисовал... А я, знаете ли, принял вас за механика. Уж извините.

— Да я же и есть механик! — добродушно рассмеялся Киров. — Это моя первая и, может быть, главная профессия.

И они, оба улыбаясь, теперь уже крепко, дружески пожали друг другу руки.

Так вот, оказывается, вы какой, Иван Михайлович, — рассматривая скуластое приветливое лицо, говорил Киров, — очень простой, доступный человек. А я предполагал, что к вам и подступиться будет трудно. Мол, ученый муж и прочее...

— Я, товарищ Киров, — сын крепостного мужика. К науке пробивал дорогу собственными кулаками. И вот весной вступил в Коммунистическую партию. Так что вы со мной говорите попросту.

— Спасибо, Иван Михайлович. Именно на откровенный разговор я и рассчитываю... Надо увеличивать добычу. А как? Слыхал, будто бы с Эмбы нефть собирались возить на верблюдах. Вот как она нужна.

— Да, готовились, — вздохнул Губкин. — Теперь, правда, эта идея отпала. Но промыслы Грозного, Майкопа и особенно Баку — в ужасном состоянии.

— Вот я и хотел спросить... Неужели нет спасения от воды? — В лице Кирова была такая озабоченность и тревога, как будто он говорил с хирургом, которому предстояло оперировать самого близкого и безнадежно больного человека.

Губкин и сам тяжело переживал разруху и запустение промыслов, однако он верил, и верил твердо, что их можно спасти, возродить. Правда, это требовало нечеловеческих усилий. Сказать Кирову прямо он боялся. Боялся подорвать в нем веру в успех. Но и сказать неправду, обнадежить тоже не мог...

Он долго сидел задумавшись, потирая лоб, словно делая в уме какие-то расчеты.

— Ответить на ваш вопрос, Сергей Миронович, очень не просто. Раньше промыслы были разделены на участки, которые находились в руках разных владельцев. Поэтому никто из геологов не имел точного представления о структуре бакинских нефтяных залежей... Сейчас мы получили возможность составить геологические карты всего массива и определить, как велика угроза обводнения. Но ведь для этого потребуется время.

— Я понимаю. Но все-таки...

— То, что я увидел сегодня, вместе с вами, весьма обнадеживает. Полагаю, что на центральном участке дела поправимы. Если энергично возьмемся за откачку воды, большинство скважин можно спасти.

— Спасибо, Иван Михайлович. Именно это я и хотел знать.

— Но при существующем оборудовании, своими средствами, Сергей Миронович, мы ощутимых успехов не добьемся.

— Но как же быть? Возможен ли выход из тупика?

— Выход, по-моему, есть, — сказал Губкин, доверительно подвинувшись к Кирову. — Этот выход подсказан Лениным. Перед моим отъездом мы виделись и говорили обстоятельно. Ильич прямо сказал: надо четверть, даже две четверти промыслов сдать концессионерам Запада, с тем чтобы они помогли нам и оборудованием, и продовольствием. И Ильич настаивает, чтобы переговоры, в целях ускорения дола, вели бы непосредственно руководители «Азнефти».

— А если капиталисты заломят несусветно? Если выдвинут совершенно неприемлемые условия?

— Тогда свяжемся с Америкой. Я жил там почти год. Осмотрел все промыслы и заводы нефтяного оборудования. Американцы пойдут на сотрудничество.

И это важно. Они ведь не долбят скважины, как у нас, а бурят их. Они могут прислать к нам буровые бригады вместе с трубами, бурильными станками и полным оборудованием буровых вышек. Благодаря им мы можем наладить и развернуть у себя буровые работы. Только широкое применение на промыслах быстрого вращательного бурения обеспечит нам успех в росте добычи нефти.

— Спасибо, Иван Михайлович. А кого бы, вы полагали, можно послать за границу?

— Конечно, Серебровского. Он инженер и деловой человек. Ему и карты в руки!

— Пожалуй, больше и некого послать. Хорошо. Я сегодня же поговорю с ним... А вы как и где устроились, Иван Михайлович? Наверное, голодаете?

— Нет, нет, не беспокойтесь, Сергей Миронович.

— Обедать будете у нас в ЦК. И с сегодняшнего дня в вашем распоряжении автомобиль. В гостинице приготовлен лучший номер. И вообще, что бы вам ни понадобилось — звоните мне в любое время. Вот вам телефоны: служебный и домашний. — Киров протянул бумажку. — Мы очень надеемся на вашу помощь, Иван Михайлович.

— Так ведь за этим меня и послали, Сергей Миронович, — сдержанно улыбнулся Губкин. — Как только ознакомлюсь с делами на промыслах, сразу приду к вам.

Только попрощался Губкин, в кабинет без доклада вошел крепыш в военной форме — Георгий Атарбеков. По просьбе Кирова он был назначен уполномоченным ВЧК.

Устало опустившись в кресло, Атарбеков взглянул на Кирова большими черными глазами с покрасневшими веками. И эти смелые честные глаза лучше слов сказали Кирову, что диверсия с пожаром еще не раскрыта.

Киров положил карандаш, придвинулся ближе к Атарбекову, спросил негромко:

— Что, Георгий, неужели никого не удалось задержать?

— Сработано чисто. Те, кого задержали, просто зеваки. Настоящие диверсанты ускользнули.

— Плохо... — Киров открыл коробку с папиросами, протянул Атарбекову: — Кури!

Оба долго курили, посматривая друг на друга.

— Значит, диверсия?

— Обязательно диверсия!

— Ищи, друг. Ищи! Если нужны люди — поможем.

— Вот об этом и пришел просить, Мироныч. Просто разрываюсь.

— Хорошо. Я подумаю. Трудно с людьми, но для тебя найдем...

Поручив работникам ЦК подобрать двадцать молодых коммунистов из бывших воинов Одиннадцатой армии для Атарбекова, Киров до позднего вечера просидел за письменным столом, делая наброски плана самых главных, самых неотложных дел.

Он исписал несколько страниц и остался недоволен, так как невозможно было наметить конкретные сроки для их исполнения.

Домой пошел пешком, продолжая думать о том же.

«Нет, один я тут ничего не придумаю. Надо засесть вместе с Серебровским, а может быть, снова пригласить Губкина. Он судит разумно. К его мнению надо прислушаться. И надо, видимо, начинать с того, что советует Ильич — сдавать часть промыслов в концессию и закупать оборудование за границей...»

Дома он уединился в кабинете.

«Безусловно, надо посылать людей за границу. Это обеспечит нам будущее. Поможет восстановить и расширить промыслы, внедрить вращательное бурение, новую технику. Но ведь переговоры, заключение договоров, приезд западных специалистов, доставка оборудования — все это займет много времени. А мы должны форсировать добычу немедленно, сегодня, завтра. От нас ждут решительного и быстрого сдвига в этом деле. Ведь и так уж потерян целый год...

Надо встряхнуть, взбодрить рабочих. Ведь в Баку богатые революционные традиции. На промыслах много бывших боевиков, которые сражались еще в пятом году.

Надо пойти к рабочим, рассказать им правду, призвать к самоотверженной работе, помочь, чем возможно. И дело пойдет!..»

Киров сел на диван, закурил и опять стал думать о разговоре с Губкиным, о беседе с Ильичем.

Почему-то вспомнилась такая деталь. Когда уходил из кабинета, Владимир Ильич поднялся, чтобы проводить его до двери.