Было морозное, солнечное утро. Но солнце казалось каким-то матовым, словно бы завьюженным, запушенным снегом. Его лучи светили тускло.

Пройдя квартала два, он повернул к центру и, увидев у небольшого темного домика белую, всю в инее, березку, остановился. Березка, как невеста, стояла вся в кружевах и переливалась на солнце мириадами мельчайших бисерных искр.

Сергею показалось, что он никогда не видел такой сказочной красоты в природе. Почему-то вспомнилась Вера, Уржум, прогулка на «Камни». И он подумал: «Как красива, как радостна, как увлекательна жизнь...» Но мысль о предстоящем деле оборвала сладкие грезы. «Наверное, на Почтамтской уже собираются», — подумал он и решительно зашагал в сторону центра...

На Почтамтской толпился народ. Рабочие собирались кучками, прогуливались, курили, разговаривали. Небольшие группки студентов, курсисток, гимназистов были видны по обеим сторонам улицы.

Вчера по городу были расклеены извещения, а на заводах, фабриках, на железной дороге, в типографиях, в учебных заведениях все знали о предстоящей демонстрации за несколько дней.

Сергей направился к почте. По пути он всматривался в лица «прогуливавшихся» — все были в приподнятом настроении, говорили оживленно. Чувствовалось — ожидали чего-то важного, значительного.

Пройдя мимо почты, Сергей не встретил никого из руководителей. Это его встревожило. «Неужели полиции удалось устроить новую облаву на комитет?» — подумал он и стал по ступенькам подниматься на широкое крыльцо почты. В дверях столкнулся с Лисовым.

— Ну что, Иван, наши собираются?

— Как же! Все собрались. Часть здесь, на почте, «пишут открытки», другие пошли греться в церковь.

— Ты сбегай, скажи, чтобы стягивались сюда. Но держались поодаль.

— Есть!

— Погоди. А Осип пришел?

— Он тут, но прячется в чьем-то дворе, — шепнул Лисов, — у него знамя.

Сергей немного потоптался на почте, делая знаки своим, чтобы выходили, и сам вышел на улицу, направился по правой стороне Почтамтской. Навстречу шли дружинники вместе с Лисовым. Лица веселые, глаза так и горят.

Сергей скоро вернулся. У почты собралась большая толпа.

На крыльце появились три человека в шубах и меховых шапках. Один из них сделал знак Сергею — это был Григорий. Другой, повыше ростом, зычно крикнул:

— Товарищи! Стройтесь в колонны, демонстрация начинается.

Люди стали строиться в ряды, образуя колонну. Григорий подошел к Сергею, спросил строго:

— Где дружинники?

— Все здесь, товарищ Григорий.

— Несколько человек с боков, остальные — вперед! — и шепотом: — Если бросятся жандармы или казаки, сделать предупредительные выстрелы. Но остановятся — стрелять!

— Понял! — побледнев, ответил Сергей.

— Кононов пусть развернет знамя и с песней — вперед!

— Есть! — прошептал Сергей и быстро пошел в голову колонны демонстрантов.

Народ все прибывал и прибывал, валил из всех переулков. Колонна растянулась на два квартала. Лисов и студент-дружинник Лепидевский стояли впереди колонны и о чем-то перешептывались.

Сергей подошел:

— Где Осип?

— Во дворе с Поповым прибивают знамя к древку, — шепнул Лисов. — Да вон уж идут.

Из соседнего двора вышли двое со знаменем, и оно взвилось над колонной. На нем белые буквы: «Долой самодержавие!».

Сергей стал рядом с Кононовым, пожал ему руку. И тотчас раздалась команда:

— Колонна, ша-гом марш!

Огромная пестрая процессия, хвоста которой не было видно, вдруг пришла в движение, заколыхалась и двинулась вперед, спускаясь к площади.

— Песню! Песню! — пронеслось по рядам. И чей-то сочный, густой голос был подхвачен десятками других:

Стоголосо, тысячеголосо, раскатисто разлилась призывная песня по всей Почтамтской.

Колонна шагала бодро, весело. В песню вливались звонкие девичьи голоса.

Вот уж первые ряды прошли высокое недостроенное здание универсального магазина. Впереди Думский мост, а там и площадь, где намечен митинг. Но что это? Впереди вихрем взвился снег. С Воскресенской горы ринулась лавина конников.

— Ка-за-ки! — закричал кто-то.

— Спокойно! — раздался зычный голос. — Встретим их пулями!

Сергей узнал голос Николая Большого.

— Сюда! Все сюда! — передал команду дружинникам. — Приготовиться. Первый залп в воздух.

Дружинники достали оружие, взвели курки.

Казаки мчались галопом. Вот они уже на мосту, а колонна идет и идет. Впереди дружинники. Казаки уже проскакали мост, выхватили шашки.

— Пли! — крикнул Сергей. Ударил залп. Лошади вздыбились, шарахнулись в стороны. Лава сбилась, смешалась. Задние казаки повернули обратно.

— Ур-ра! — гулко взревела толпа, оборвав песню. И следом за удиравшими казаками снова пошла вперед, высоко подняв знамя.

Вот уже приблизились к последнему деревянному мосту. За ним — площадь. Еще немного — и цель будет достигнута.

Вдруг из засады выстрелы. Кто-то закричал, кто-то громко выругался.

— За мной! — закричал Сергей и, стреляя, бросился к засевшим в недостроенном доме полицейским. За ним, прячась за столбами, тумбами и стреляя на ходу, побежали дружинники.

— Ох, убивают! — застонала какая-то женщина.

Сергей оглянулся и увидел, что знамя вдруг дрогнуло, опустилось.

«Неужели Осип?» — мелькнуло в сознании. Он бросился на землю и, прицелившись в выскочившего из засады пристава, выстрелил. Пристав упал.

— Ура! Бей их, гадов! — крикнул Лисов и кинулся вперед.

Вдруг выстрелы загрохотали от моста, с противоположной стороны улицы. Сотни полицейских высыпали из дворов и набросились на толпу. Началось избиение...

В общей суматохе, теснимые выскочившими из засады полицейскими, демонстранты бросились кто куда. Костриков, расстрелявший все патроны, вслед за другими перемахнул через забор...

И вот сейчас, дома, он ходил из угла в угол и думал, стараясь разобраться в том, что произошло.

Из всех вопросов, встававших, громоздившихся перед ним, мучил и угнетал главный, вернее, казавшийся главным вопрос: «Почему я убежал?»

Он ходил по комнате, а в ушах стоял гул толпы, слышались выстрелы и истошные крики раненых и избиваемых. «Почему я убежал?» — спрашивал себя Сергей, от злости скрипя зубами.

В эти минуты он ненавидел себя и, сердито ероша волосы, старался найти ответ на мучивший вопрос.

«Если б поймали с оружием — мне бы крышка! Это понятно, но едва ли оправдывает... Ведь я мог бросить револьвер и биться кулаками. Я же был командиром дружины. А капитан тонущий корабль покидает последним. Даже зачастую и погибает вместе с ним. А я? Нет, это позор! Позор! Я должен был драться до конца, вместе с товарищами. И вместе с ними идти в тюрьму. Это было бы честно и благородно!

А получилось, что я убежал. Впрочем, Григорий, очевидно, сказал бы: «Молодец, что спасся, сберег себя для партии. Неразумно было лезть на рожон».

А вот что с Кононовым — я до сих пор не знаю. Помнится, он упал. Может, тяжело ранен... А что с Лисовым, с Лепидевским и другими дружинниками? Ведь я за них в ответе».

Сергей, устав ходить, сел на кровать, охватил голову руками: «Зачем было устраивать шествие? Ведь знали же, что в Петербурге мирную демонстрацию расстреляли? Надо было протестовать иначе... У меня прямо голова разламывается, так обидно и горько...»